Двадцатилетние приходят сегодня в театр без такого понятия, как «кумир». Их появление в профессии не связано с «рукопожатиями». Эти люди, которые уже не застали иерархических отношений в искусстве, изначально знают, что культура развивается по принципу грибницы, а не в гонке за призрачными лидерами. Они смотрят во все глаза, своеобразное «божественное око», которое вращается во все стороны. Эта характеристика не сугубо театральных людей, а вообще этого поколения, которое (пока еще?) не знает репрессивных форм культуры. И репрессивных форм сознания. Они не выстраиваются в очередь за кем-то. Здесь есть ценность неслыханной простоты. То, что в финале спектакля «Изотов» озвучивают Дурненков с Могучим: «На месте пустоты явится чистота». Мне понравилось высказывание Волкострелова о том, что его интересует предмет как предмет: когда не вещают, а говорят, когда не Стойло Пегаса, а стол и стул. Неопозитивизм, заявленный в манифестационном «Кислороде» Вырыпаева, никуда не делся. Поскольку нет иерархии и нет репрессивных мер, то предметы воспринимаются вне завиральной философской надстройки. Но это не одномерный мир: скорее, взгляд на вещи в отсутствие увеличивающей или уменьшающей оптики. Когда все, что мы видим, является фейком и симулякром (правда, ведь это главное ощущение последнего десятилетия?), важно видеть предметы as is. То, что есть в лирике Цоя: рука, кровь, земля, воздух, сигарета, огонь, «и больше нет ничего, все находится в нас», — вот он, набор ценностей.

Люди вне ценностей, вне слов с большой буквы — но это не значит, что они безголовые, безмозглые. У них всеприятие, понимание того, что все есть норма. Как традиционный художник борется со злом? Художник XIX века был обязан, изображая мерзости бытия, показать путь, как это исправить. А современный художник не обязан этого делать. Он это констатирует. Как юродивый выкладывает кусок говядины на погляд царю-тирану.

А для молодых, рожденных в постсоветском, постимперском обществе, эти свинцовые мерзости бытия являются нормой и их не нужно исправлять. Вернее, бессмысленно. История XX века с ее массовым уничтожением людей людьми привела нас к идее неисправимости порочной человеческой природы, заставила угаснуть веру в позитивность устремлений человека. Как спел другой поэт: «Революция, ты научила нас верить в несправедливость добра». Попытки исправления порока ведут к тому, что становишься таким же репрессивным организмом, навязываешь свою культуру, свое представление. Выступая на Болотной площади или за путинcкий режим, ты даешь и тем и другим возможность манипулировать тобой. А позиция молодого — «это ваш мир, вот вы им и занимайтесь, а я буду заниматься собой».

Нет категорий добра и зла, но нет и страха. Однако понимаем ли мы, где добро и где зло? То, чем мучаются 30- и 40-летние, кто вроде понимает, где «плюс», где «минус». Сама реальность подточила эти категории, и, даже имея какую-то вертикаль внутри себя, этот позвоночник, мы не видим того, что разделяет эти понятия. А у 20-летних такое буддистское отношение к добру и злу — как к преходящему. Это не значит, что они будут призывать к смертоубийству. Это культура не отрицания, а всеприятия. Когда нет кумиров, тогда все интересно в одинаковой степени. А поскольку они хотят видеть предметы без чужого насилия, на них не действуют увещевания и манипуляции.

Была совершенно потрясающая дискуссия в Сахаровском центре, где мы с Георгом Жено и Михаилом Калужским делали режиссерскую лабораторию. Мы все вместе сформулировали, что общественная мысль постепенно идет к разгосударствлению человека. Все формы коллективного сознания перестают действовать на отдельно взятого индивидуума. Будет торжествовать идея самоорганизации общества, Телемское аббатство. Культурный герой XX и XXI века для меня — это Холден Колфилд, герой повести Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Мальчик, который научился говорить всем, кто его учил, «нет», который решил, что его опыт — единственная репрессивная культура, которую он может позволить над собой самим. Ты — сам себе ответственность. Персональная ответственность за события. Если я сам не пройду, сам не узнаю, то никто не властен надо мной: ни родители, ни учителя, ни государство, ни церковь, ни манипуляции рынка. Колфилд пришел к готовности свой опыт считать единственно верным способом постижения реальности. Мне кажется, это очень верно. Маленький мальчик, не слушающий ничьих советов и надеющийся только на инстинкт самопознания и познания мира, который его хранит и дает возможность постигать реальность вне любых форм манипуляции. Я верю в этого мальчика, в его самость, наделенную и добровольно принятой ответственностью за весь мир.

У меня был случай в жизни: я в течение пяти часов не мог дозвониться до жены и уже обзванивал морги. Жена ехала ко мне, должна была быть через полчаса, и связь где-то прервалась. Но проблема оказалась в том, что у нее разрядились все телефоны, а она не знала моих номеров на память. Как не знаю и я — ее. И вот этот случай привел меня к размышлению. Мы теперь не запоминаем информацию. Человек, обладающий инструментом, гаджетом, будь то мобильный телефон или Гугл, не запоминает никакую информацию. Он знает, где ее быстро найти, он передоверил функцию памяти электронным устройствам. Это не скверно и не хоhошо — это так. Если отсутствует необходимость, отключается функция памяти: более не может быть системного подхода к изучению чего-либо, если есть факт элементарного доступа к знаниям и базам данных. Мозг, которые освободился от необходимости запоминать, будет занят чем-то еще полезным. Как «Слепой музыкант» Короленко: зрения нет, зато в разы увеличен слух. Интересно, куда это все приведет наше сознание.

Я, советский школьник, в 13 лет получил на неделю томик Бодлера «Цветы зла» из закрытой библиотеки и переписал стихи в тетрадочку, понимая, что книгу мне придется отдать и у меня никогда ее не будет. Вот как действует организм, когда у него есть ограниченный доступ к знаниям. Есть ли сейчас что-то, что необходимо записывать в тетрадочку? Ничего. Поэтому и память не нужна.

Мы вроде ужасаемся результатам опросов нынешних школьников: Гитлер может жить в XVI веке, а Вторая мировая была где-то рядом с Отечественной войной 1812 года. Это, конечно, и недостаток образования, но не только. Объем знаний увеличился в разы и с каждым десятилетием удваивается. В этой ситуации просто невозможен системный подход к чему-либо. Истории нет, потому что ее невозможно запомнить всю полностью. Но это не значит, что молодые — ленивы и ничего не хотят знать. Есть описанный Фрейдом феномен: усталость от культуры, изможденность лишним знанием, которое приносит только боль. Страшный комплекс современного человека: он не может всего прочесть, все охватить, — думаю, он многим знаком. Чем больше я читаю, тем больше я понимаю, как мало прочел. Это парализует. А теперь представьте себе человека в самом начале пути. Мы фотографируем себя и те города, где бываем, в промышленных количествах, и даже сами не можем посмотреть, осмыслить. Количество информации давит на нас так, что отключается функция памяти. Сегодня театроведу, чтобы образоваться, надо не пять лет, а гораздо больше. Вращаясь в культурном мире, понимаешь, как сильна сегрегация: каждый занимается своей лункой, множество видов и подвидов. Возможно знание только узкое специальное или энциклопедическое, но поверхностное. Это надо философски осмыслить, а не морализировать и заламывать руки: «Ах, как это ужасно, Сталина с Лениным перепутал».

Очень заметно, что появился новый зритель. Но он стал лазить по другим территориям, ходить в другие дома, туда, где есть энергия, которая не живет сейчас в бархатных креслах или на сценах с пышным занавесом. В Москве это связано с появлением театра в нетеатральных местах: в индустриальных зонах, на задворках, в подвалах, в заброшенных зданиях. Именно такой театр, например, массово отражается в сетевой жизни. А отклик на репертуарный театр редко встретишь в сети. Это важно, потому что интернетом пользуется самая активная часть населения. Два дня назад на фестивале «Встречи в России» почтенный театральный критик Римма Кречетова делилась со мной своими наблюдениями: мол, сперва со сцены ушла энергия, а затем — из зрительного зала. Мы ждали спектакль, начинавшийся в 19:30, а по фойе неспешно шли люди, которые опаздывали на спектакль, начавшийся в 19:00. И они, понимая это, все равно еле-еле плелись, словно бы и вовсе не спешили. Показательный пример того, что потеряна энергия и в зрителях. Кречетова говорит, что ходит компенсировать эту энергию на концерты Billy’s Band — она смотрит всегда сверху и видит волнующееся поле горячих голов. Вот эта пассионарность из театра ушла, и для меня крайне серьезный показатель, что это говорит не какой-нибудь завравшийся наглый молодой пацан, а критик, видевший великий театр Любимова, Эфроса, Товстоногова и Ефремова.

Май 2012 г.