Берлин — сердце театральной Европы. А сердце Берлина — Александерплатц. Путеводители наперебой кричат о том, что первым делом надо посетить Бранденбургские ворота и Рейхстаг, но, сдается мне, их обезоруживающая уверенность — скорее инерция социального договора, действующего со времен падения Берлинской стены.

Почему «надо» идти к воротам? Потому что Бранденбургские ворота — это символ, смысл которого должен быть донесен до каждого туриста. Нет-нет, речь вовсе не о прусско-германской государственности, которую призван был воспеть двести лет назад берлинский классицизм. Оказавшиеся на границе Восточного и Западного Берлина, они стали символом насильственного разделения Германии, а после 1989 года — символом ее воссоединения. Рейхстаг с его колоссальным прозрачно-стеклянным куполом — тоже символ, но уже нового немецкого государства, в котором политика открытости, «прозрачности» — прежде всего. Демократическая стеклянная архитектура противопоставляется каменной имперской, «архитектуре фашизма», поэтому все правительственные здания более или менее прозрачны, в чем можно легко убедиться, прогулявшись вдоль реки Шпрее на запад от Рейхстага. Бундесканцлерамт, где сидит Ангела Меркель, берлинцы вообще называют «стиральной машиной» за поразительное сходство с этой домашней техникой. Скупая немецкая ирония в сочетании с непритязательной функциональностью новых правительственных зданий как бы снижает помпезность и самого Рейхстага. Современный Берлин не претендует на «помпезность» или на то, чтобы быть самым романтичным/динамично/развивающимся/современным/модным/архитектурно-цельным/культурно-центральным/деловым и так далее городом на свете. Он вообще ни на что не претендует, кроме, может быть, комфорта — история научила немцев опасаться необоснованных амбиций, а уж они умеют извлекать уроки из своей истории. Город будто застыл в раздумье: отказавшись от всяких «генеральных линий», планов и пятилеток, наложив табу на словосочетание «имперское величие» и начертав на своем щите «единство, безопасность, толерантность», он терпеливо переваривает вливающийся в него поток людей, идей и чаяний. «Нервная энергия» этого типичного и одновременно в высшей степени необычного европейского мегаполиса идет на поиск и созидание — отсюда постоянные эксперименты в архитектуре, огромная роль общественных дискуссий в жизни города, скопление различных креативных центров, растущие арт-сообщества. Великодушно признав лидерство в бизнесе и промышленности за другими городами, прежде всего Франкфуртом и Гамбургом, а хлопоты по поддержанию национального самосознания доверив южным землям, Берлин занимается собой.

Быть может, вас, как и меня в первый приезд, поразили размахи берлинских строек и колоссальный стилевой разброс. Вечный двигатель, work in progress, столица Германии находится в постоянном движении. Архитектурный критик и мыслитель Карл Шеффер написал в 1910 году, что «Берлин обречен на то, чтобы постоянно становиться и никогда не стать». В этом дух города, который и выражает ансамбль Александерплатц. Самая древняя из действующих церквей — церковь Св. Марии — соседствует здесь с Ратушей и шедевром советской архитектуры — телебашней, которую, в свою очередь, оттеняет новомодный отель. И будьте уверены: силуэт Александерплатц еще не раз изменится. «Вечно недоделанная площадь, — пишет другой критик, — которая никогда площадью и не была — не овал, не каре, не октогон». Недоделанная площадь вечно делающегося и, что важно, не боящегося этого процесса созидания города. Соединение на первый взгляд несоединимых строений, эпох, людей, явлений.

От Александерплатц, кажется, все в двух шагах: пройди по Унтер-ден-Линден мимо Берлинского собора и Университета Гумбольдта с его богатым книжным блошиным рынком, где можно легко найти какое-нибудь старинное издание Тургенева или Достоевского, и ты уже на Паризиенплатц. Послушав немного уличных музыкантов и потолкавшись в толпе туристов, можно свернуть к Рейхстагу и направиться в сторону главного вокзала. Неподалеку от него, на берегу реки, в теплое время расставлены шезлонги летних кафе с изображением ампельмана, на которых можно неторопливо потягивать сок или коктейль, пока мимо проплывают прогулочные катера. Или другой маршрут, на остров музеев Museumsinsel, с заходом к Пергамскому алтарю и воротам Иштар, мимо потрясающих коллекций археологических древностей, деревянной скульптуры и живописи, которые жестоко развенчивают петербургский миф о беспрецедентных богатствах Эрмитажа. Ну, а если пойдешь дальше вдоль Шпрее, то совсем скоро выйдешь к призывно крутящемуся знаку на кокетливой башенке Берлинер ансамбля — быть может, единственного театра, который начинается с буфета. Здесь основную аудиторию составляет почтенная пожилая публика — думаю, значительная часть ее помнит «Мамашу Кураж» и уж точно — Хайнера Мюллера. Представительную афишу украшают ныне «Трехгрошовая опера» и «Лулу» Роберта Уилсона, а также спектакли Петера Штайна. Здесь больше не место для криков, политических дебатов и экспериментов — все это давно в ведении Фольксбюне и Шаубюне. Ансамбль теперь — театр для неторопливого, может быть даже слишком неторопливого по берлинским меркам, разговора. И только всесильное имя Брехта позволяет ему держаться на плаву.

Совсем недалеко от БА находится другой известный театр Берлина, еще более старинный и уважаемый, — Дойчес театр. Прославленный Отто Брамом и Максом Рейнхардтом, чьи скульптурные бюсты украшают уютный дворик близ Рейнхардтштрассе, сейчас эта блистательная площадка может позволить себе великую роскошь — быть современной, не гоняясь за актуальностью. Сюда водят школьников смотреть «Марию Стюарт», и сюда же съезжаются театралы со всего мира поглядеть «Крыс» по пьесе Гауптмана или «Фауста». Театр Германии известен своей аналитичностью и социальной ответственностью. Пока в мире есть что обсудить и о чем поспорить, берлинские театры самого разного толка будут востребованы. Немецким директорам не надо, как англичанам, например, завлекать публику — государственные дотации дают возможность свободы высказывания, которая ограничена лишь в одном — во времени. Репертуар расписан на годы вперед, и все должно работать как часы. Так, уже в начале 2012 года было известно, что премьера «Сказок венского леса» по пьесе Эдёна фон Хорвата в режиссуре Тальхаймера состоится 22 марта 2013 года.

Свобода высказывания — это не случайный словесный оборот. Оплачивает же немецкое правительство такое исключительное театральное хулиганство, как двенадцатичасовой «Йун Габриэль Боркман» немецко-голландского режиссерского трио Вегарда Винге, Иды Мюллер и Тронда Рейнхолльстена — спектакль, который вернул Фольксбюне былую славу самого авангардного театра столицы. Фольксбюне под руководством Франка Касторфа находится уже в другом уголке Берлина — чтобы добраться туда от Александерплатц, нужно всего несколько минут, но от Дойчес театра путь лежит долгий. Крюк, который придется сделать, захватывает не только Документальный центр Берлинской стены на севере от улицы Унтер-ден-Линден, но и весь комплекс исторических музеев на юге округа Митте: немецкий исторический музей, Чекпойнт Чарли — самый известный советский пропускной пункт между Восточным и Западным Берлином, музей истории ГДР, музей «Топография террора», музей Холокоста и многие другие. Если пройти эти музеи, путь от Рейнхардта к современному немецкому театру и сама природа этого театра станут гораздо яснее. Немцы поразительно дотошны и хладнокровны в отношении своего наследия. Ужасы концентрационных лагерей, подвалы гестапо или состав канцелярии Геббельса — все изучено настолько детально и представлено настолько богато, что трудно противопоставить их трактовке исторических событий (а она, несомненно, присутствует, особенно в отношении СССР) собственные аргументы. В то время как мы накапливаем мифологию и плодим новую, немецкая культура препарирует свою историю и выносит результаты вскрытия, пусть даже самые несимпатичные, на публичное обсуждение. Театр как один из основных инструментов рефлексии нации живейшим образом занят этим неблагодарным делом — изучением «потрохов» ее, нации, культурного сознания. Франк Касторф, Кристоф Марталлер, Томас Остермайер, невероятно модный сейчас Рене Поллеш — все они пока в авангарде берлинского театрального движения. Впрочем, это не может застраховать их от забвения уже через год — зрелый театр Германии всегда подхлестывает мощная волна молодых, которые желают ниспровергнуть завоевания «отцов». Секрет постоянного обновления берлинского театра, как и самого Берлина, в смешении творческой энергии и вечного недовольства собой.

Июнь 2012 г.