«Bella чао!». По пьесе Д. Привалова «Люди древнейших профессий».
БДТ им. Г. Товстоногова. Режиссер Дмитрий Егоров, художник Фемистокл Атмадзас

Трудно сказать что-то свое, когда тема легендарных 1990-х не один раз пропета в кино — в «Бумере» Петра Буслова, в «Жмурках» Сергея Балабанова. Привалов писал пьесу примерно тогда же, когда эти режиссеры снимали свои фильмы. Даже раньше. Но сейчас сюжет о трех незадачливых бизнесменах, трех киллерах и трех ментах выглядит архаичным. Единственно верный способ решения проблемы — мифологизация. Его и выбрал Дмитрий Егоров.

Режиссер попытался смотреть на происходящее в двойной исторической оптике — позднесоветских 80-х и лихих 90-х. Поэтому в спектакле появилось то, чего нет в пьесе, — лирические («гришковецкие») монологи, которые в качестве отбивок тот или иной из трех актеров произносит между «приваловскими» сценами.

Эти истории, рассказанные «от первого лица», — реальные воспоминания участников спектакля — цепляют тех, кто появился на свет приблизительно между 1972 и 1980-м, кто трудно взрослел в 80-е, кто после 2-го класса оказался сразу в 4-м или после 7-го сразу в 9-м. Именно на них рассчитан эффект узнавания позднесоветских фобий и комплексов (ужас первоклашки, загипнотизированного взглядом Ильича с портрета на двери пионерской комнаты). Связь между этими историями и фабулой приваловских «Людей древнейших профессий» сугубо ассоциативная. Фарсовые персонажи-уроды Привалова — это как бы и есть те октябрята, которых так и не приняли в пионеры. Только десять лет спустя. Подростки, которым так и не удалось повзрослеть потому же, почему и балабановско-бусловским героям (мушкетерам 90-х).

А. Аршинников, Ф. Лавров, А. Винников в спектакле. Фото С. Ионова

У пьесы Привалова элементарная, но замечательно жесткая композиция. Три этапа развития сюжета (сборы на «стрелку») представлены как чередование зарифмованных между собой сцен при участии трех бизнесменов, трех киллеров и трех ментов. Егорову криминальный анекдот эпохи недоразвитого капитализма показался недостаточно серьезным. И поэтому режиссер, не довольствуясь лирическими отрывками, «углубил» и Привалова. Маски попытался превратить в персонажей с судьбой и отношениями, а их ни к чему не обязывающий «треп» — в диалоги с внутренним развитием.

Cцена из спектакля. Киллеры. Фото С. Ионова

В «Людях древнейших профессий» Привалова действуют этакие узнаваемые Трус, Балбес и Бывалый. Только так — на разнице тембров, фактур, пластики — и можно играть 1-го, 2-го и 3-го. Играть с использованием жанровых клише (они заложены в пьесе) — как советских детективов, голливудских «крепких орешков» или как тарантиновских не в меру разговорчивых философов-киллеров. Маска (не карикатура, как в «Жмурках») только способствует установке на мифологизацию. И маска, конечно же, может быть трагичной. «Очеловечивание» не пошло героям Привалова на пользу. Персонажи получились невыразительными и к тому же похожими друг на друга, как агенты Смиты. За исключением, конечно, чудесного Федора Лаврова. Если Андрею Аршинникову не удаются ни монологи «от себя», ни действующие лица, Алексей Винников хорош в лирических отрывках, то Лавров органичен и в том, и в другом. Именно он, то ли интуитивно, то ли с подачи режиссера, транслирует лучшее, что есть в пьесе, — обаятельную детскую инфантильность своих героев. Через «детское» играются и бизнесмен, и киллер, и мент. Их прототипы — зануда-отличник (такая противная очкастая девчонка фигурировала во многих советских мультфильмах), чуть картавящий, подшмыгивающий носом маменькин сынок и крепыш-садист (такой непременно был в каждой непривилегированной школе), который бьет малышей головой об стену.

Cцена из спектакля. Менты. Фото С. Ионова

«Bella чао!» стоило бы играть гораздо жестче, как чересполосицу: быстрого — медленного, лирического — игрового, естественного — масочного, гришковецкого — дельартевского. Если, рассказывая о том, как «умирал» от укуса клеща в пионерском лагере, можно расслабиться самому и расслабить зрителей, то в киллеро-ментовских сценах реплики должны летать с сухим стуком, как шарики в пинг-понге. Интимность, простота «гришковецких» сцен могла быть выгодно оттенена легкомысленной криминальной клоунадой. И тогда «объем» возник бы сам собой. Детская игра в войнушку обернулась бы всамделишной смертью. Девять комических масок разыграли бы судьбу потерянного поколения.

Пьесе не чуждо лирическое начало, которое проявляет себя и в ремарках, и в дискуссиях персонажей по поводу Деппа и «Матрицы». Трудно представить себе такое из уст масочных героев. Но в спектакле Егорова текст произносят отморозки в золотых цепях, и это дико режет слух. Можно, конечно, было бы еще больше усложнить структуру, и попробовать по-мейерхольдовски жонглировать маской, и без смущения произносить текст от своего лица «a parte». Но в современном театре эта техника не в ходу.

Композицию размывает и музыка в духе «ностальжи» (ее неоправданно много), и совершенно невыразительные хореографические номера (Николай Реутов). Из музыки хватило бы одной «Bella Chao», которая в зависимости от характера исполнения звучит то патетично, то печально-иронично и которую в финале как реквием своим героям исполняют сами актеры. Дебют художника (Фемистокл Атмадзас) вполне удачен. Оформление спектакля обобщенно-схематично и вместе с тем функционально. Металлическая будка на заднем плане (и сейф, и «обезьянник», и чердак) одновременно служит актерам местом переодевания. Детские «трясучки» на пружинах по ходу действия превращаются то в кресла «бумера», то в сиденья электрички, то в могильные кресты. А металлическая рамка, опускающаяся сверху, — в кладбищенскую ограду, последнее пристанище «людей древнейших профессий».

Ноябрь 2006 г.