Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

В ГОРЯЧЕЙ ТОЧКЕ

Ж. Ануй. «Я — Медея!». Наш театр.
Режиссер Лев Стукалов, художник Александр Орлов

Считается, что в современном театре жанр трагедии умер, короли Лиры и Гамлеты из трагических героев переквалифицировались в героев драматических, мелодраматических, комедийных, фарсовых. Ввиду отсутствия героя и спроса на такого рода зрелища трагедия, оставив театральные подмостки, перекочевала в зал. Например, в зал Театрального центра на Дубровке. Современную Медею режиссер Лев Стукалов нашел в новостных хрониках: женщины в черном, пришедшие убивать и умирать, чьи мертвые лица навсегда врезались в память.

Медея и в мифе, и в пьесе Жана Ануя — чужестранка и изгнанница, все отличает ее от местных жителей: темперамент, цвет кожи, выговор, наряд, бесприютность, мировоззрение. Любопытно было бы понять, кого подразумевал под Медеей Ануй в современной ему Франции. Стукалов же, перенеся действие в наши дни, нашел мощную и актуальную параллель: Медея — беженка-чеченка. Потому монологи Медеи, ее нечеловеческая иерархия ценностей, ошарашивающее мировоззрение, чуждое и неприемлемое для христианского сознания, кажутся знакомыми: мы этому уже поражались. Создается ощущение, что Ануй о ней и писал, о чернобровой террористке-смертнице.

Небольшая сцена театра Эстрады оголена: балки, колосники, штанкеты, все, что обычно спрятано от глаз зрителей, выставлено на показ — это привычный для Стукалова прием, призванный подчеркнуть театральность происходящего. В «Медее» место действия тоже театр. Но иной — жестокий театр военных действий. И голая сцена производит впечатление неустроенного, походного, ни потолками, ни стенами не защищенного беженского жилья. Грязный матрас с ворохом тряпья в одном углу, железный бак — в другом, а через всю черную сцену — белая веревка, на которой сохнет белье: всюду жизнь.

Спектакль начинается с пролога: выходит слепой Хомер (Андрей Смелов) и, аккомпанируя себе на гитаре, поет потешные куплеты, в которых на современном сленге рассказывается история Медеи и Язона. Затем Хомер (он и хор, и слуга просцениума) расставляет реквизит, давая нам понять, что правда жизни — правдой жизни, а дело-то все-таки будет происходить в театре, и под бряцанье энергичной танцевальной музыки царевна Медея ритмично и яростно полощет белье в тазу. Трагедия начинается здесь: с этой зловещей и неожиданной после безобидного пролога фигуры.

В спектакле Льва Стукалова Медею играют в очередь две актрисы: Елена Мартыненко и Марианна Семенова. Актрисы замечательные и абсолютно по своей природе разные. И потому сразу же возникло недоумение: возможно ли, чтобы Мартыненко и Семенова сыграли одну роль, да еще в одном и том же рисунке? Оказалось, что невозможно. Теоретически каждая из них может сыграть Медею в пьесе Ануя, но это должны быть совершенно разные Медеи и разные спектакли. В данной же, конкретной постановке есть только одна Медея — Мартыненко. Кажется, что подобное решение пьесы стало возможным оттого, что в театре есть эта актриса с ее индивидуальной природой, что спектакль поставлен «на нее». Для того чтобы Марианна Семенова состоялась в роли Медеи, нужен был не только иной рисунок, но и иная концепция спектакля.

Е. Мартыненко (Медея)
Фото В. Архипова

Е. Мартыненко (Медея) Фото В. Архипова

Семенова обладает уникальным для актрисы даром гротеска: острая, характерная, с безупречным чувством юмора, пластичная и эксцентричная, она почти клоунесса. Но роли драматические (например, Лида в «Старшей сестре») до сих пор ей не удавались: не хватало «нутра», острая внешняя форма затмевала движения души. Драматургия Ануя, его не психологические, «плакатные» персонажи — «рупоры» экзистенциальных идей должны быть близки Семеновой. И она должна быть интересна в ролях ануевских девочек-максималисток, но вместо Антигоны и Эвридики ей досталась Медея.

Медея — образ в творчестве Ануя особенный: это единственная «девочка-солдатик», которой драматург позволил вырасти в женщину. До сих пор Антигоны — Эвридики — Дикарки умирали раньше, чем жизнь заставит их превратиться во взрослых вульгарных обывательниц. Медея Ануя выросла, стала женой и матерью и, как кажется Язону, убила в себе эту девочку. Но Медея Семеновой — та самая девочка и есть. И внешность ее не позволяет актрисе стать Медеей-женщиной: она невысокая, хрупкая, миловидная, легкая. Она не заполняет собой сцену, как Медея—Мартыненко, и ее звонкий голос, хоть и искаженный неестественным и пародийным акцентом, звучит по-девичьи. И страсти, мучающие эту девочку-Медею, — юношеские. Весь спектакль она пытается вернуть своего Язона. Не фантастическая ненависть ее гнетет, а самая обыкновенная, понятная безнадежная любовь. Вот она и суетится, нервно порхает по сцене, торопливо коверкает слова, ехидничает, выполняет какие-то странные языческие обряды, и все для того, чтобы вернуть любимого. В убийство детей попросту не верится, а костер, который она затевает от отчаяния, напоминает подростковые суициды: чтобы всех наказать, чтобы все пожалели. И когда Семенова говорит: «Сперва мне надо убить девочку-Медею», — то понятно, что речь идет о самоубийстве. Тогда как Медея—Мартыненко должна убить сначала свою любящую, человеческую, живую душу, то лучшее что в ней осталось и что она называет «девочкой-Медеей», и убийство это куда страшнее, чем последующее сожжение телесной оболочки.

Сцена из спектакля.
Фото В. Архипова

Сцена из спектакля. Фото В. Архипова

Е. Мартыненко (Медея)
Фото В. Архиповой

Е. Мартыненко (Медея) Фото В. Архиповой

И все-таки Лев Стукалов не зря доверил роль Медеи Марианне Семеновой: в финале актриса дорастает до драматизма, и гибель этой сумасшедшей, нервной, злой девчонки вызывает сострадание. Актриса открыла новую грань своего дарования: она приблизилась к психологическому переживанию.

Спектакль, в котором Медею играет Елена Мартыненко, кажется монодрамой. В непрерывный, страстный монолог Медеи вкрапляются жиденькие и необязательные речения бывшего мужа Язона (Сергей Романюк) и царя Креона (Даниил Кокин). Только причитания, кряхтения, жалобы и плачи старой няньки (Наталья Нестерова) звучат весомо рядом с монологами Медеи. Каждая упрямо ведет через весь спектакль свою партию: царевна ратует о смерти, кормилица — о жизни.

Елена Мартыненко умеет с редкой даже для актрис элегантностью носить роскошные вечерние платья, что она и продемонстрировала в прошлогодней премьере «Все о Еве». Она красива, изящна, грациозна. Потому ее трудно узнать в большой, широкоплечей, ширококостной и мужеподобной Медее. Зато сразу же узнаешь в ней этих виденных по телевизору, у метро, на вокзалах и рынках пугающих существ в пестрых платьях, огромных мужских сапогах и пиджаках, наглухо замотанных в черные платки, из-под которых сверкают мрачные, черные же глаза. Исковерканные, лишенные мягких звуков, сыплющиеся быстрой скороговоркой слова; низкий и резкий голос, короткий грудной смешок — все выдает в ней чужеземку. Эта Медея-чеченка сдержанна и скупа во всем: в речи, в жестах, в движениях, в проявлениях чувств, такими не могут быть русские бабоньки. Она захватывает все сценическое пространство, вытесняя картонные фигурки мужчин, тремя тяжелыми шагами мерит сцену, и понятно, что ей здесь — тесно, вот она и мечется, словно по клетке, опасная и неистовая. И как нельзя уместно звучат слова Язона, когда он сравнивает эту Медею с раненым зверем, раздирающим собственные внутренности.

«Я рожу нового ребенка, на этот раз девочку — мою ненависть», — говорит в начале Медея кормилице. И весь спектакль — это напряженный и непрерывный процесс «родов». Медея сосредоточена на том, что зреет, растет у нее внутри и рвется наружу, она глуха к доводам Язона, к слезам няньки, к смеху собственных детей. Она не выбирала для себя этот путь ненависти и мести, она ему обречена. В отличие от Язона, вдруг уставшего от злодеяний и подвигов и захотевшего вернуться к «законам отца и законам отца отца», Медея своих «законов отцов отцов» не предавала: она убивала, подчиняясь им, и убьет еще раз, им же следуя. Не от женской обиды, не в истерике, не в аффекте, а оттого, что она — Медея из Колхиды и обречена всегда поступать как Медея из Колхиды. Она должна мстить, потому что иначе нельзя. Не то что жить — жизнь ее вообще не интересует, — иначе умереть нельзя. Медея—Мартыненко настолько убедительна, что понемногу начинаешь не то чтобы соглашаться или понимать (наверное, это невозможно для нашего сознания), но принимать, признавать сам факт их немыслимого существования — людей с поясами смерти, заходящих в зал театрального центра или в вестибюль метро.

М. Семенова (Медея), С. Романюк (Язон). 
Фото Е. Линова

М. Семенова (Медея), С. Романюк (Язон). Фото Е. Линова

Но спектакль Стукалова не пытается конкурировать с модными «кавказскими пленниками» или «девятыми ротами», он не о войне, не о том, что и чужеземцы — люди, он не выясняет, кто виноват, и не исполнен патриотического (фальшивого или подлинного) пафоса. Чечня, война, стражники в камуфляже, выговор Медеи и черные платки — все это только фактура спектакля, а не его содержание. Да, все это провоцирует на размышления о современных реалиях и, хочешь не хочешь, рождает ассоциативный ряд, но трагедия не об этом. Трагедия поднимает самую волнующую экзистенциалиста Ануя проблему: пригоден ли этот мир для героев?

Буржуазный мир построен на компромиссах, он предпочитает подвигам — капиталы, любви — связи, смерти — жизнь. Язон в спектакле не герой, невозможно признать в этом хлюпике-бизнесмене с кейсом героя, отправившегося за золотым руном. Он приспособился к этому миру, он хочет покоя и не хочет быть героем. Он хочет жить. Медея, убивая его невесту и детей, против воли вновь делает Язона героем: «Не будет у тебя, Язон, сытой старости». Ему никогда уже не «возвести жалкие леса человеческого счастья», потому и умирает он хоть и без подвига, но трагически: погребенный под руинами своего корабля «Арго», как рассказывает нам слепой насмешник Хомер.

Медея же сама выбирает свою смерть: она устраивает пожар, и сила ее страсти и ненависти такова, что кажется, она подожгла не только свою жалкую повозку и невинных детей, а полмира. В финале актрису поддержал художник: языки огня, рвущиеся со сцены в зал, завораживают, захватывают как величественное зрелище, но в то же время действуют устрашающе, и кажется, что нестерпимый жар обдает лица зрителей. Одно из самых впечатляющих театральных чудес, виденных мной, — этот ослепительный пожар, в самом пекле которого, в жгучей желтизне, замерла тонкая сильная черная фигура Медеи. Избавившись от своего громоздкого нищенского одеяния, она снова стала изящной красавицей-Медеей, покорившей когда-то героя Язона.

Безобразен Язон, корчащийся в своем деловом костюме на пыльных досках сцены, безобразны карнавальный Креон, стражники в камуфляже и старая нянька в лохмотьях, безобразен весь этот мир, нацеленный жить любой ценой, только бы было тепло и сытно. А Медея и пламя, взмывающее вокруг нее, — прекрасны. И кажется, что в этом спектакле она — победила. Потому что великолепие ее бессмысленной смерти величественнее бессмысленной жизни остальных. Медея Елены Мартыненко оставляет тоску по исчезнувшим из этого мира и с этой сцены трагическим героям. Но, глядя на молодую актрису, начинаешь верить, что, может быть, наступает эпоха трагических героинь.

Ноябрь 2006 г.

В указателе спектаклей:

• 

Комментарии (0)

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.