А. Червинский. «Бумажный патефон». Самарский театр драмы им. М. Горького.
Режиссер-постановщик Максим Кальсин, художник Артем Агапов

Пьеса Александра Червинского «Счастье мое…», исключительно популярная в восьмидесятые годы прошлого века, отнюдь не забыта и теперь. Двадцать лет назад эта пьеса предоставляла театрам возможность по-новому рассказать о прошлом советской страны, другим — как казалось, свободным — взглядом увидеть людей сороковых годов, их характеры и отношения, определенные и исковерканные эпохой. Сквозь остроумные легкие диалоги просвечивает конструкция: исследование исторической смены человеческих типов — есть те, кто безвозвратно уходят, и есть кто-то, о ком позже скажут: «Смотрите, кто пришел!» Уходящая натура — интеллигентнейший учитель Оскар Борисович, «человек XIX века», молча совершающий благородные поступки; директор школы Лидия Ивановна — суровая, честная, безгранично верящая в справедливость строя, но по-человечески сочувствующая Виктории и «спасающая» ее — дочь врага народа; наконец, сама Вика — пионерская мадонна, «сверкнувшая» на торжественной линейке, как звезда… Этим обреченным на исчезновение персонажам противостоит Сенечка — не потому, что он «плохой», подлый, низкий, а потому, что этот тип личности будет определяющим в последующую эпоху. В тот исторический момент, о котором пишет Червинский, этот тип еще до конца не определился, он только возникает, намечается, сам себя не знает: Виктория «угадывает» Сенечкину судьбу благодаря своей сердечной мудрости и, конечно, с помощью драматурга, глядящего из будущего.

После спектакля «Бумажный патефон» многое осталось неясным, и первая среди неясностей — почему вообще взялись за эту пьесу. И стилизацией занимались непоследовательно, и актеры соответствуют ролям с большой долей допущения, да и вообще спектакль похож на некое усредненное «Счастье мое…», которое уже не раз видели-перевидели.

Е. Аржаева (Виктория), М. Сидаш (Сенечка). Фото из архива фестиваля

Название пьесы сразу вызывает в памяти мелодию известной песни. Максим Кальсин выбрал второе название — «Бумажный патефон», поэтому сразу предполагаешь, что в спектакле должна звучать другая музыка. Действительно, в фонограмме есть русские народные — даже не песни, а заплачки или, наоборот, величальные, пропетые не профессиональным певческим, а старушечьим «деревенским» голосом. Этот фольклорный мотив должен, наверное, придать другое измерение спектаклю — оторвать его от конкретного 1947 года… Во время пионерской линейки звучит почему-то «Вставай, страна огромная!», а под «Прощание славянки» герои раздеваются, чтобы лечь в постель… Музыкальный подбор любопытный, но не очень понятный.

Главный элемент сценографии — неровно покрытые штукатуркой колонны, которые довольно часто передвигают по сцене сами персонажи, пытаясь преобразовать пространство. Особого смысла в этих перемещениях не наблюдается, скорее, возникает излишняя суета. Обозначенное место действия не меняется: перед зрителем послевоенная школа, кабинет ботаники, больше похожий на кабинет анатомии, потому что нет растений, только парта, скелет, большая модель человеческого глаза (напоминает глобус). В глубине — узкая железная койка, которую потом выдвигают в центр сцены и устанавливают между колоннами. Остроумная деталь — портрет Лидии Ивановны на стене, она из него высовывается, как кукушка из часов.

От быта и исторических подробностей при постановке этой пьесы все-таки никак не уйти, однако в спектакле эти подробности оказались приблизительными. Точно не знаю, когда на платьях появились застежки-молнии, но кажется, что школьная форма, из которой Виктория перешила себе коричневое платьице, была на пуговицах. Червинский упоминает электрический чайник и утюг (была ли такая техника в быту в те годы?..), но в спектакле Семен гладит платье Вики (которое и не помялось) не электрическим, а просто холодным — не разогретым чугунным утюгом. Это пустяки, мелочи, но от подобных деталей зависит правда существования, которую так трудно обрести на сцене…

Не очень понятны переодевания «Лидочки Иванны». Условность этого персонажа, присутствующего незримо для Семена в течение всего действия, задана самой пьесой, зачем ее усиливать?.. То с распущенными волосами, в современной одежде — как будто лицо от автора, то строго одетая директриса школы, то в платке — и только из программки можно узнать, что в этом облике она почему-то мама Сенечки… Лидия Ивановна по тексту — умная, проницательная и искренняя. Елене Лазаревой хорошо удаются эпизоды, в которых ее героиня комментирует происходящее между Сенечкой и Викторией, выглядывая из рамы портрета. Здесь все остроумно, не без тонкости. А вот длинный монолог, обращенный к Оскару Борисовичу (волей драматурга этот персонаж не произносит в пьесе ни слова — актеру Ивану Морозову приходится действовать исключительно с помощью мимики), звучит прямолинейно, грубовато, резко. Лидия Ивановна почти по-хамски распекает пожилого интеллигентного учителя, кричит, как обыкновенная стервозная училка-начальница.

Пара главных героев оказывается довольно банальной. Своего Сенечку актер Михаил Сидаш делает чересчур недалеким, если не сказать туповатым, и довольствуется возникающим комическим эффектом. В Виктории есть слабая заявка на исключительность — героиня Евгении Аржаевой порой смотрит остановившимся взглядом, словно прозревая будущее и уверяясь в правильности избранного пути. Но, честно говоря, ей все-таки не хватило обаяния, юмора, тепла…

Разумеется, начинающий режиссер, приглашенный в театр на постановку, должен работать именно с теми актерами, которые есть в труппе, выбирать ему не слишком приходится. Но актерскую слабость можно попытаться «прикрыть» ясным решением, четким постановочным ходом, внятным разбором. К сожалению, в «Бумажном патефоне» подобная попытка если и была, то не удалась.

Декабрь 2006 г.