«Варвары» Бориса Мильграма не лишены лирического, отчасти биографического подтекста. Посреди реконструированной сцены Пермской драмы, куда, фигурально выражаясь, давно не ступала нога человека, посреди многолетней эстетической глухомани проложены рельсы новой цивилизации. Но поскольку отчетливо слышно созвучие фамилий Черкуна и Чиркунова — губернатора Пермской области, который позвал сюда Мильграма и дал средства на реконструкцию театра, слышен и подтекст… Вот пришли они, двое реформаторов (Черкун и Цыганов, Мильграм и Чиркунов), в этот край… И что будет? «Образцы местной фауны», как называет героев уездной истории Горький, местные «варвары» войдут в общий театральный мир? Или «реформаторы» «развратят» местное население да и уедут, как Черкун и Цыганов, ничем, в общем, не отличающиеся от диких обитателей здешних мест?.. И кто вообще варвар — естественные «пернатые» или инженеры человеческих душ, прокладывающие рельсы неизвестно куда? Не без этого лирического внутреннего стеба, догадываюсь, делал Мильграм «Варваров».
«Построим новую дорогу и разрушим вашу старую жизнь!»
«Варвары» решены «наглядно, грубо, зримо» и вписываются в череду спектаклей, виденных мною ровно год назад (см. статью «Россия, которую мы не потеряли», № 38). Мильграм тоже исследует вековую российскую тьму, отечественную флору и фауну. Здесь нет подтекстов, нюансов (их, видимо, переехало концептуальным паровозом, и от их тотального отсутствия иногда хочется самой кинуться под поезд: пьеса уплощается, выхолащивается…). Но нельзя требовать от утки, чтобы она строила дом, а от условного театра Мильграма — психологизма. «Варвары» — почти клоунада, к которой давно склонен режиссер. Общий рисунок поддерживают специальные гримы Фагили Сельской и Татьяны Богуш, превращающие лица в эксцентрические маски.
«Варвары» начинаются нарастающим воем. Но это не вой леса, это вой диковатого «оркестра» жителей уездного города… Здесь конфликт не людей с людьми — здесь конфликт безобидных и безмозглых пернатых аборигенов — и «конкистадоров»-хищников. И те и другие живут в отсутствие человеческих и тем более этических норм, тут царствуют только две градации чувств: «люблю — не люблю, хочу — не хочу».
Здесь никому не сочувствуешь, какое сочувствие может вызвать разномастный «птичий двор» уездного города с расфуфыренным павлином Головастиковым, неоперившимся петушком Дробязгиным, нездешней столичной птицей Лидией Богаевской, старой курицей Притыкиной?.. И Надежда Монахова в этом дворе — откормленная ленивая цесарка. У нее поначалу нет глаз, только томные сонные щелочки, и лицо от этого кажется не лицом, а частью общего белого тела. Влюбившись в Черкуна, Надежда «прозревает», открывается «зеркало души», прорисовывается лицо, она становится пародийно похожей на Т. Доронину в легендарных товстоноговских «Варварах»…
И что же приезжие, провозвестники цивилизации? Как бы лев Цыганов и как бы рыжий тигр Черкун (М. Чуднов каждый раз красит перед спектаклем волосы в огненный цвет), в общем, тоже травоядные. Недаром жена Черкуна Анна, непереносимая в своей суетливой глупости, похожа на трясогузку, которая не может не раздражать своей ежесекундной навязчивой «точечной» любовью. Тигр и трясогузка? Едва ли. Скорее, он не тигр…
Если Надежда (А. Сырчикова) медлительна и будто грезит наяву, то Анна (И. Максимкина) ни минуты не остается в покое, притом, что ей тоже нечего делать в этой жизни. Ее как личности нет, она — безропотный придаток мужа, сносящий измену не потому, что любит, а потому, что своей жизни у нее нет и быть не может, только — при нем, только — рядом…
И та и другая героиня очеловечиваются к финалу истории. Мужики так и остаются скотами.
Лес, одним словом. Русский лес.
Комментарии (0)