Труды Первого всероссийского съезда сценических деятелей,
9–23 марта 1897 г. М.: Изд-во СТД, 2006.

Конечно, меня как читателя больше устроило бы не репринтное воспроизведение букинистического раритета 1898 г. (два тогдашних тома под одной современной обложкой), а нормальное научное переиздание со всеми необходимыми комментариями. Ведь информацию о некоторых участниках съезда теперь невозможно найти даже в Театральной энциклопедии. Но понятно, что СТД не научное издательство. Сделали, что могли, и на том спасибо.

А на чем спасибо? Передо мной толстенная книга общим объемом 700 страниц. Она делится на две части, соответствующие двум томам первоначального издания. У них и страницы пронумерованы отдельно. Первый том содержит официальную информацию по организации съезда, созванного Русским Театральным Обществом (будущим ВТО и СТД) в 1897 г., список участников и протоколы заседаний, как «общих», так и по «отделам». Сейчас сказали бы: «по секциям». Таковых насчитывалось четыре. В экономическом отделе — «отдел вопросов о цензе, вознаграждении и материальном обеспечении…» — председательствовал В. И. Немирович-Данченко.

Второй том составляют тексты выступлений, именуемых докладами, хотя некоторые из «докладов» очень невелики, больше похожи на реплики в прениях.

Погружаясь в эти прения, можно построить рецензию на цитатах, в которых запечатлелось что-нибудь до боли современное — и тем забавное. Подтвердить лишний раз избитую мудрость: мол, ничто не ново под луною. Вот коммерческие гастроли по провинции, то, что в ХХ веке назовут «чёсом». «Я понимаю гастрольные спектакли целого театра вроде Мейнингенского, где зритель выносит цельное впечатление, но наши гастрольные спектакли подрывают престиж истинных тружеников сцены и приучают отдельных лиц к дешевым лаврам» (П. В. Панин, т. 2, с. 102, также см. с. 65)

1. Далее первая цифра в скобках обозначает номер тома, вторая — страницы (Прим. ред.)

. Про рекламу. «Усиленная же реклама настолько подорвала доверие публики, что многие даже афиш уже не читают, зная заранее, что кроме наглой лжи в них ничего нет» (Д. А. Александров, 2, 61). Кстати, замечательная точность в определении экономической сущности рекламного бизнеса: «непроизводительный расход», который всей своей тяжестью ложится на реальное дело. Вот господа актеры: предпочитают артельную демократию, потому что так удобнее пьянствовать. А если дружно опаздывать на репетицию, то никто по отдельности как бы и не виноват (2, 68). Антрепренеры, которые периодически исчезают с чужими деньгами, а в промежутках ставят вместо классических пьес «пустые, бессмысленные, ничтожные, но производящие щекотку творения» (2, 63); «Полуграмотные и даже совсем безграмотные… кропатели» — не иначе, как сочинители телесериалов. Или «новые драматурги». Или совместители этих двух (бессмысленных) функций в одном (ничтожном) лице.

«…Найдется масса людей, искренне любящих искусство, но что они могут сделать? „Жрать хотите?“ — „Хочу!“ — „Играйте такой-то фарс“. — „Но помилуйте, ведь это пасквиль на искусство!“ — „Не хотите — убирайтесь!“ — „Куда?“… Волей-неволей — нужно играть, ибо нужно жрать» (А. Ф. Ахромович-Санов, 2, 91).

«Ростовщики, лакеи, кабатчики стали захватывать в свои загребистые лапы театральное дело. Требованья подобных лиц весьма естественно не могут отличаться особенной чистоплотностью и любовью к искусству. У них свои буфетные интересы на первом, втором и последнем планах, и несчастные, бесхарактерные артисты бывают часто вынуждены содействовать этим позорным стремлениям!» (Д. А. Александров, 2, 62).

Увлекательное занятие — опознавать современников в источнике позапрошлого века. Но, по-моему, для историка интереснее характерные черты страны и эпохи — как их отразил театральный съезд. Первый вопрос: насколько был тогда высок уровень ритуального подобострастия перед власть имущими? Весьма высок. «Комиссия постановила просить Его императорское Высочество Великого Князя Сергея Александровича принять на себя звание Августейшего покровителя Съезда, а 8 февраля Его Императорское Высочество удостоил Комиссию… Пожелал им полного успеха во славу Державного Покровителя Общества Государя Императора. Речь была встречена единодушными аплодисментами и кликами „ура!“… Его Императорское Высочество встал со своего почетного места и удалился при единодушных кликах „ура!“… По желанию членов Съезда послана была следующая телеграмма: „Его Императорскому Величеству Государю Императору. Первый Всероссийский Съезд сценических деятелей, открыв свои действия под Председательством Августейшего Покровителя Его Императорского Высочества Великого Князя Сергея Александровича, повергает к стопам Вашего Императорского Величества чувства верноподданнейшей преданности и беспредельной благодарности…“» (1, 10, 42, 43, 44; 2, 87 и пр.). Все ключевые слова — с большой буквы, напоминает уже не современность, а недавнее прошлое. «Избрать почетный президиум в составе ленинского ЦК КПСС…», «и лично дорогому Леониду Ильичу Брежневу…», «все встают…».

В какой мере «верноподданнейшие» расшаркивания 1897 г. представляли собой театр переживания, а в какой все-таки представления?

Обратим внимание на речь, выдержанную в другой стилистике. И система ценностей здесь совсем иная. Это прощальное слово М. Г. Савиной — а она, напомним, была «учредительницей Театрального Общества» — при закрытии съезда.

«В пьесе „Правительница Софья“ я, играя Стрельчиху, должна была выбегать с толпой народа, в которой было много статистов-солдат… В один из спектаклей близь стоящий солдатик обратился ко мне с вопросом: „откуда ты родом?“ И когда я назвала губернию, где родилась, его лицо просияло и он, схватив меня за руку, вскрикнул: „не из нашей ли деревни?“ Я никогда не забуду ни выражения его лица, ни глаз, полных радостных слез, ни звука его голоса… Петербург дал мне славу, положение, деньги, но я ни на минуту не забывала „нашу деревню“, мою родину — провинцию, и при встрече с каждым из прежних товарищей я испытываю то же, что мой „земляк“ солдатик… Труды мои в комиссии по организации Первого Всероссийского съезда слишком ничтожны, но я счастлива, что могла услужить вам и, присутствуя на вашем празднике, пережить с вами общую радость. Поздравляю вас и от всего сердца желаю успеха всем вашим начинаниям! До свидания, товарищи! Не забывайте, что в столице, в Русском Театральном Обществе, ваша землячка работает для вас, и ваши интересы ей так же дороги, как и свои собственные!» (1, 267–268).

В протоколе отмечены «овация по ея (Савиной. — И. С.) адресу… горячие, единодушные и долгие рукоплескания…» (1, 256). И в их искренности уже не может быть никакого сомнения.

Театру в конце позапрошлого века очень мешал запрет, наложенный «Августейшими Покровителями» на публичные зрелища в посты, накануне воскресных дней и многочисленных церковных праздников. Ограничения нелепые — чтобы не сказать грубее. Но профессиональный актер должен быть дипломатом. Добиваясь смягчения (а по сути — отмены) этих средневековых ограничений, делегаты съезда не смели усомниться в их идеологическом обосновании, тон речей вовсе не революционный, а, скорее, подобострастный: «пред этим основанием закона, пред его высокою, в особенности для нас, сынов своей родины и своего народа, целью нельзя не преклониться с чувством глубокого сознания их исторической правды и правоты…» (2, 42). В том же духе выдержано и ходатайство перед генерал-губернатором о допущении в Москву на съезд делегатов еврейской национальности. И вот — милостивый ответ: «Московский Обер-Полицеймейстер сообщил… что Его Императорским Высочеством, по соглашению с г. Министром Внутренних Дел, разрешено членам Съезда — евреям приехать в Москву на Съезд, для чего о каждом члене Съезда — еврее, приезжающем в Москву, достаточно уведомления Комиссиею Канцелярии Московского Генерал-Губернатора» (1, 12). Как видите, вопрос решался непросто и на высоком государственном уровне. Недаром одним из главных тогдашних антисемитов как раз и являлся великий князь Сергей Александрович: его ненависть к евреям была так же сильна, как любовь к молоденьким адъютантам.

Царская цензура — интересное явление. Например, нельзя было ставить на украинском языке пьесы, переведенные с других языков, а также пьесы из жизни интеллигенции. Тонкости не для среднего ума. Но вот что любопытно: не покушаясь на само право властей запрещать спектакли, делегаты съезда достаточно свободно обсуждают конкретные цензурные инструкции. Разительный контраст с последующей, советской эпохой, когда цензоры для начала запрещали упоминать о своем собственном существовании. Россия постсоветская в этом смысле недалеко ушла.

Вообще-то трудно представить себе социальный организм, безразличный к тому, какая информация и какие идеи распространяются между людьми. Поэтому цензура существует в любом обществе. Кто не верит, может отправиться в какую-нибудь образцово демократическую страну, например в США, и поторговать там детской порнографией (через несколько лет расскажет, как ему было приятно). Вопрос, следовательно, не в наличии или отсутствии цензуры, а в том, как она работает в конкретных исторических условиях. Что признается общественно вредным? По закону это делается, по произволу сановника или по негласному соглашению элиты? Какие используются механизмы — уголовно-правовые или экономические? И т. д. Вот что должно быть предметом спокойного обсуждения, и обстановка на первом театральном съезде в этом смысле намного более здоровая и конструктивная, чем на современных форумах, где интеллигенция всерьез повторяет басни про «невидимую руку рынка» и про «массы», которые якобы сами выбирают себе в пищу духовную убогий суррогат.

Продолжение репертуарной темы — доклады «о первых попытках насаждения театрального искусства в деревне». Оказывается, тогдашняя неграмотная деревня живо и заинтересованно воспринимала Гоголя, Пушкина, Мольера. «Никогда таких оживленных и счастливых лиц я не видел…» (В. Е. Ермилов, 2, 252). «Странно бояться того, что народ не поймет таких пьес как „Гамлет“, „Король Лир“, „Отелло“, „Разбойники“ и т. п. Если он не поймет всех тонкостей душевных колебаний Гамлета, то он, наверно, поймет душой страдания бедного сына, видящего свою любимую мать женой убийцы своего отца. Он прекрасно поймет „Короля Лира“ и посочувствует старику, оставленному неблагодарными дочерьми, скитающемуся в непогоду по степи с преданным ему дураком…» (Е. П. Карпов, 1, 71). Как заметил один из энтузиастов театрального просвещения русской глубинки Г. С. Бурджалов, «недалеко то время, когда народный театр в России выполнит великую культурную миссию» (2, 287).

Вот оно, главное, — то, что объединяло участников съезда. Вера в то, что цель театра — «не праздная забава, а нравственное, умственное и художественное совершенствование человека» (Н. А. Кремлев, 2, 54).

Как справедливо отметил в предисловии к «Трудам Первого съезда…» председатель нынешнего СТД А. А. Калягин, «речь идет в докладах и о низкой оплате, и о трудностях актерского бытия, и о безответственности и нечестности антрепренеров, но не это ставится во главу угла — высокое служение своему делу, театру! Вот что было для этих чистых и светлых людей самым главным».

Ужасное отступление от плюрализма, но идея «высокого служения» никем на съезде не оспаривалась. Никто не пытался переубедить коллег: нет, наша главная цель — нахапать как можно больше денег. Чтоб из ушей полезли. Или: что предназначение актера — спустить штаны и задницу со сцены показать.

«…Грубые фарсы могут ее (публику. — И. С.) рассмешить, но не могут изгладить впечатления скверного исполнения; понемногу разочаровываясь в театре, она перестает посещать его» (2, 103). «На сцене истинного театра может быть допущен только один художественный репертуар — и всякий другой репертуар есть разврат и извращение» (2, 51).

Современные мастера заказной газетной «критики» скажут, что в таком подходе проявился идеализм тогдашней интеллигенции. На самом деле аккурат наоборот. Участники Первого съезда были настоящими профессионалами. И стопроцентными реалистами. На самоокупаемости работает ярмарочный балаган, кстати замечательно описанный одним из делегатов: «дверь, завешанная портьерой, над дверью надпись: „Только для мужчин, вход 10 копеек“» (Ф. А. Данилов, 2, 289). Настоящее театральное искусство не может развиваться в условиях свободного рынка: «дело это возможно только в том случае, если антрепренерами станут сами города и земства… не следовало бы исполнение этих высоких задач передавать в частные руки» (П. В. Панин, 2, 111–112). Вариант: «художественный театр должен быть подчинен особому министерству изящных искусств» (Н. А. Кремлев, 2, 55). Конкретные формы поддержки активно обсуждали делегаты съезда, и надо признать, что они точно наметили перспективы развития «солидных театров, могущих обеспечить актеров и дать им оседлость» (вот он: репертуарный, стационарный…) и всей театральной отрасли в следующем, ХХ столетии. Кстати, отдельная тема — специальный орган печати, где следует публиковать «серьезную критику». «Задача серьезной критики разбирать и объяснять как недостатки, так и достоинства исполнения, а не площадная брань, хвалебные гимны знакомым или рецензии в роде: „ниже всякой критики“, „превзошел самого себя“ и т. д.» (2, 85).

Но условием общественной поддержки является «художественно-просветительская, высоко-культурная миссия театра» (П. Д. Боборыкин, 1, 52). Если вычеркнуть ее из договора, то с другой стороны — там, где субсидии, дотации и льготы, — должен стоять ноль.

Ясное понимание социальных функций искусства на Первом съезде (за полтора года до открытия МХТ) предвосхитило те замечательные достижения, которые в ХХ веке прославят российскую сцену на весь крещеный (и некрещеный) мир. Было бы очень обидно в начале века XXI-го разбазарить то, что созидали несколько поколений умных и талантливых предков. И вернуться к разбитому корыту — в грязный балаган с «голыми пионерками» по 10 копеек.

Октябрь 2006 г.