А. П. Чехов. «Три сестры». Малый театр (Вильнюс, Литва).
Режиссер Римас Туминас, художник Адомас Яцовскис

Иногда думаешь, что театр движется двумя путями. Одни играют с формой и доставляют зрителю эстетическое удовольствие. Другие исследуют человеческие переживания, они нравственны и эмоциональны, но совершенно бесформенны. То есть режиссеры или лепят форму, выхолащивая из нее человеческие чувства, или сосредоточены на эмоциях, но не заботятся о форме. «Три сестры» Римаса Туминаса — редчайший образец театра, в котором одно не противостоит другому. В чрезвычайно условную яркую театральную форму вложены мысли и настроения чеховской пьесы.

Всякий раз, когда видишь хороший чеховский спектакль, думаешь: ну сколько раз один человек, наизусть выучивший текст, может над ним плакать? Ты же заранее знаешь, что вот сейчас будут произнесены эти слова и что все будет так, а не иначе. Но это знание наперед только усиливает переживание. И всякий раз хороший спектакль привносит в знакомую пьесу что-то новое. Реплики, казавшиеся в других постановках несущественными, вдруг становятся значимыми.

Скажем, прежде я не обращала особого внимания на то, что мама трех сестер похоронена в Москве. А ведь это важно! Ольга, Ирина и Маша не просто не едут в Москву, они, девочки из хорошей семьи, не бывают на могиле матери. Возможно, поэтому художник Адомас Яцовскис повесил над сценой, над головами актеров кладбищенскую оградку. Вечным напоминанием, вечным укором.

В «Трех сестрах» Туминаса все персонажи постоянно во что-то играют. На сцене выстроен помост, сначала он накрыт разноцветными коврами, потом — белой тканью, затем — к финалу — черной. На этом возвышении, к тому же отраженном в громадном зеркале, происходит почти все действие. Сперва появляется Ирина (Эльжбиета Латенайте), она примеряет цилиндр, надевает отцовские сапоги, берет в руки хлыст и перевоплощается в наездницу. Чуть позже она будет подражать театральному суфлеру, подсказывая реплики партнерам, и представит на суд зрителей замечательный пластический этюд, переводя все слова партнеров на язык жестов. Выходит Андрей — с толстеньким животиком, в бархатном пиджачке, и кажется — взрослый человек сейчас встанет эдаким карапузом на табуреточку и порадует гостей своим искусством. Потом он принесет выпиленную из дерева игрушку: медведь и мужичок. В его руках удары молоточка — медленные, тихие, а в руках Вершинина мужик с медведем выбивают барабанную дробь. Демонстративно, на публику поведает о своей любви к Маше ее муж, Кулыгин. И очень театрально выйдет замуж за Андрея Наташа. Такой сцены Чеховым не предусмотрено, у него Андрей делает Наташе предложение и снова мы встречаемся с ними, когда они женаты и у них есть дети. Но в спектакле сразу вслед любовному объяснению все действующие лица выстраиваются на подиуме, звонят колокола, Наташа в белом подвенечном платье, через минуту поворачивается к залу — а у нее уже большой живот, а еще через минуту — живота нет, но няня бежит куда-то с ребенком на руках.

Все действующие лица театрализуют свою жизнь. Доктор Чебутыкин организует военную игру. В том клубе, где они с Андреем режутся в карты, собирает потешный полк из молодых военных, надевает им на головы подушки-треуголки и устраивает веселое сражение. Себе при этом закрывает глаз черной повязкой и всё вместе выглядит так, как если бы Кутузов командовал французами. Через минуту подушки превратятся в сугробы, а потом из них вылепят снеговика, зажгут на его голове свечи и потащат куда-то на санках. По Чехову, как вы помните, в городе начинается пожар. Из спектакля Туминаса ясно следует, кто поджег. Заигрались в прямом и переносном значении слова. И даже теперь, когда надо собирать вещи для погорельцев, герои предпочитают репетицию благотворительного концерта. Они поют «Элегию» Массне и долгое время не замечают мечущегося с криками «У меня все сгорело» Федотика. Федотик, похожий на Дениса Давыдова, с соответствующей прической и бакенбардами, все еще пробует доиграть роль гусара, балагура и весельчака, но падает в обморок. Игра закончилась. Жизнь победила театр вполне известным способом.

Тема «Трех сестер», когда-то определенная Немировичем-Данченко как «тоска по лучшей жизни», звучит и в этом спектакле, но здесь мечта разрастается до таких размеров, что заслоняет и подменяет реальность. Люди словно и не живут, а только ждут настоящей жизни, которой нет и не будет. Они пробуют победить, раскрасить все серое и пресное, но ничего не получается. Как говорит Чебутыкин: «Мы не существуем, нам только кажется, что мы существуем». Он-то и допивает чашку кофе, которая уже не понадобится убитому на дуэли Тузенбаху.

Октябрь 2006 г.

Музыка Фаустаса Латенаса и одаренная юная актриса Эльжбиета Латенайте связывают два спектакля литовских режиссеров, показанные на «Балтийском доме»: в «Трех сестрах» Римаса Туминаса Латенайте (Гретхен някрошюсовского «Фауста») играет Ирину.

Уже одиннадцать лет прошло после того фестиваля, на котором Някрошюс показал своих «Трех сестер», а великий этот спектакль не может ни забыться, ни устареть. И кажется, что Туминас сознательно пытается освободиться от того мощного впечатления, перевернуть эту страницу. Один из способов, который режиссер выбирает, — цитирование версии Някрошюса. Один пример. Во время пожара (третий чеховский акт) все герои неожиданно собираются на сцене, выстраиваются, как хор на концерте, раскрывают папки с нотами и исполняют «Элегию» Массне на французском языке (дирижирует Тузенбах). Та же «Элегия» звучала и в спектакле Някрошюса, только по-русски и в записи — на старой, затертой, шипящей пластинке пел великий русский бас Федор Шаляпин.

Cцена из спектакля. Фото В. Луповского

Разумеется, цитаты откуда бы то ни было для Туминаса не главное, но ясно, что режиссер просто не может читать Чехова «как в первый раз». Мотивы пьесы уже до боли знакомы, их можно только еще и еще раз заставлять звучать. Снова и снова будет Ирина заводить знаменитый волчок и слушать тоскливый щемящий звук. Снова и снова будет Тузенбах просить ее: «Скажи мне что-нибудь!..» И, не удержав жеста гнева и отчаяния, — схватит невесту за горло… Снова и снова будет усталый, разочарованный, какой-то душевно-высохший Вершинин просить у Маши стакан чаю… Но как не удается ему дождаться чаю, так и Тузенбаху не судьба выпить кофе перед смертью: чашка так и остается на пустой сцене, на большом квадратном помосте, где происходит все действие, и к ней присаживается равнодушный Чебутыкин. (Мизансцена оказывается не слабее, чем чеховская реплика «Та-ра-ра-бумбия, сижу на тумбе я!»)

У спектакля Туминаса прерывистое нервное дыхание. Режиссер движет действие толчками, квантами, не сопрягая многие темы, увлекаясь частностями в ущерб общему. «Три сестры» дисгармоничны и порой мучительны в своем разладе, но все-таки этот проникнутый подлинной болью спектакль — и чеховский, и современный.

Октябрь 2006 г.

Э. Латенайте (Ирина). Фото В. Луповского

Меньше всего в Туминасе и его взгляде на Чехова ожесточения. Он готов, рад всех защитить, оправдать. Андрей с Наташей — такие же, как и Ирина, дети, только — по Туминасу — нездоровые. Первый раз Андрей выходит как неуклюжий и застенчивый, разучивающий свои первые гаммы ученик. Рубашка нелепо заправлена в штаны, на шее огромный малиновый бант. Андрея и дразнят, и жалеют. Наташа Андрею под стать — чем-то вечно напуганная пятилетняя девочка. Не наглая, не самодурка. Ее приказы и требования всерьез и не воспринимают, как будто закрывают глаза на проказы большого ребенка…

«Ковры убирают на лето». У Туминаса после именин Ирины их убирают насовсем. Теперь на планшете зима. Белоснежными подушками-"треуголками" солдаты играют в снежки, «лепят» из них же снеговика. Через несколько минут в эти пуховые сугробы нырнут Маша с Вершининым и будут целоваться… через подушку. В этих "креслах«-сугробах Прозоровы будут пить чай, а Ирина сначала заставит всех — в том числе и зрительный зал — замереть, чтобы услышать звук крутящегося на авансцене волчка, а в самом конце первого действия, счастливая, нарисует в воздухе огромные московские купола…

Во втором действии стулья перевернуты не на ограде-балконе, а уже на самом планшете. В углу тускло горит лампа. Ирина уже в длинной черной юбке и белой блузе — в ней появляется что-то Ольгино, пропадает очаровательная детскость.

А между тем диван в центре сцены разбирают, превращают в тахту. Вокруг пустое черное пространство. Ни ковров, ни скатертей, ни подушек-снеговиков. Тузенбах с Ириной — два подростка — сидят на авансцене. Они, как дети, понимают друг друга без слов. «Нет любви». И уже вместо волчка Ирина сама судорожно кружится на месте…

В. Бичкуте (Маша), В. Бютыте (Ольга), Э. Латенайте (Ирина). Фото В. Луповского

Сцена прощания Маши с Вершининым. Тот честно пытается заполнить пустоту разговора своими любимыми философствованиями, но сам понимает их нелепость. Маша кидается к нему, и ее уже от него не оторвать. Туминас ненавязчиво рифмует финал с началом спектакля, когда все сестры одновременно во всех сторон обнимают Вершинина — он из Москвы! Сейчас это объятия нестерпимой боли, и они оказываются крепче объятий счастья.

Чеховский же лейтмотив «нужно работать» у Туминаса становится еще одним способом изжить ощущение бессмысленности жизни. Но весь ужас в том, что у этих и правда молодых, полных сил женщин судьба не сложилась потому, что нарушилось что-то в миропорядке. В своих «Трех сестрах» Туминас сумел показать наглядность работы «механизма», обессмысливающего человеческое существование: ведь когда не знаешь, за что наказан, не знаешь и как исправиться, искупить вину. Отчаяние — от невозможности изменить свою судьбу. В его «Вишневом саде» борьбы за это уже нет, есть парадоксальное бездействие, которое на самом деле — только следствие душевного смирения с неизбежностью печального исхода. Сестры Прозоровы у Туминаса с этим смириться еще не могут, они еще пытливо хотят знать, зачем они страдают, как прожить счастливо одну-единственную жизнь.

Все спектакли Туминаса — про утрату веры, спасительного романтизма, в любви ли, в делах ли государственных. Мужественно, но проникновенно они рассказывают об одиночестве и отчаянии, о необходимости и невозможности любить. «Улыбнись нам, Господи» — слова эти безмолвной просьбой-молитвой звучат в каждом спектакле вильнюсского Малого театра.

Октябрь 2006 г.