О.Мессиан. «Святой Франциск Ассизский». Рурская Триеннале.
Дирижер Сильван Камбрелинг, режиссер Джузеппе Фрижени, художник Илья Кабаков
Для античной и европейской культуры любимым мифологическим архетипом художника был Орфей. После Мессиана и его оперы «Святой Франциск Ассизский», по грандиозности замысла не имеющей себе равных в ХХ столетии, думаю, можно сказать, что современная эпоха как прообраз истинного художника видит еще одну фигуру — монаха XII–XIII века, известного своей знаменитой песней Солнцу, прославляющей божественное творчество на земле, поющей славу брату Солнцу, луне и звездам, ветру, водным источникам, огню, матери земле и даже сестре Смерти.
Ангел Реймса. Фото из архива автора
Что общего между греческим певцом и основателем ордена братьев францисканцев, буквально исполняющим заветы христианства (отказ от богатства, безвозмездное служение больным и страждущим, восстановление храмов и монастырей, жизнь подаянием)? Божественная музыка, подчиняющая мир земной и связующая человека с небом, служить которой призваны оба героя. Орфей играл и пел, завораживая слушателей, буквально спускался в царство теней, Франциск в радостном энтузиазме воспел мир природы как творение Божье и вознес поэтическую хвалу Творчеству жизни. Его Гимн Солнцу — образец высокой религиозной лирики, соединяющей в гармонии сферу духовного и мирского. В опере он общается с Ангелом и слышит голос Бога через музыку. Орфею подчинялись звери и птицы, Франциску Ассизскому принадлежит легендарная проповедь птицам. Оливье Мессиан собрал и изучил голоса тысячи птиц, сочинил партитуру 45-минутной оркестровой сцены с музыкальным воспроизведением птичьих трелей. Он сравнивает монаха с птицей, не требующей ничего, летающей повсюду и разносящей голос радости. Трубадуром Бога называли Франциска, в юности певшего под окнами красавиц и готовившегося стать рыцарем, но затем посвятившего себя рыцарскому служению духовности. Орфей искал Эвридику в царстве теней. Франциск проходит в медитации крестный путь земного страдания Иисуса Христа. Так христианская культура создает своего Орфея. Мессиан закончил писать оперу после восьми лет интенсивной работы в 1983 году. Партитуру ее, рассчитанную на более чем четырехчасовое исполнение, можно назвать энциклопедией мировой музыки. Она включает 70 видов нотных записей, музыкальные системы китайской пентатоники, греческой диатоники, индийский хроматизм, тональный европейский строй. Здесь можно услышать всё: оркестровые партии солистов, построенные на системе лейтмотивов, и импрессионистические «пятна» в духе Дебюсси, кличи японского театра Но и подражания птичьему пению, грегорианские хоралы и сложнейшие сцены для 150 хористов, разделенных на группы по десять человек. Ее исполнение было и, вероятно, останется исключением, требующим титанического труда, затрат и духовного энтузиазма.
Рисунки к спектаклю И. Кабакова. Фото из буклета к спектаклю
Жерар Мортье, в недавнем прошлом интендант Зальцбургского оперного фестиваля, теперь — интендант Рурской Триеннале, второй раз инспирирует сценическое рождение этого произведения. Исполнение ее на Зальцбургском фестивале в 1992 году (постановка Петера Селларса, музыкальный руководитель Кент Нагано) стало знаменательным событием. На Рурской Триеннале осенью 2003 года представление «Франциска» стало идеологической и музыкальной кульминацией необычного фестиваля (музыкальный руководитель и дирижер Сильван Камбрелинг, режиссер Джузеппе Фрижени, оркестры Фрайбурга и Баден-Бадена, хоры радио WDR и радио Дании).
«Франциска» трудно назвать оперой, несмотря на участие девяти солистов. Это скорее мистериальная фреска, довольно статичная. Певцы одеты более чем просто: в подпоясанные веревками серые хламиды, ангел — женщина в белом и с крыльями за спиной, самая «театральная» фигура — прокаженный (Кенет Рижель, драматический тенор), ибо за ним волочится его «болезнь» — немой человек, завернутый в черные бинты. При чудесном выздоровлении отпавшие бинты — «болезнь» — застынут черным крестом.
…В пять часов вечера поздним сентябрьским днем солнце еще долго и ярко светит в тысячи прозрачных окон металлической конструкции Бохумского индустриального павильона. Именно здесь, в этом огромном светлом помещении, разыгрывается многочасовое мистериальное действо о святом Франциске. Зал переполнен. Воркуют в огромной клетке настоящие голуби. Они тоже — звуки общего оркестра. Солнечный свет, пробиваясь сквозь застекленные стены и потолок, бьет прямо в глаза.
Пространство разделено на две части узким приподнятым помостом. На нем, как в средневековье, будет разворачиваться аскетическое действие. С одной стороны сидят зрители, с другой — уровнем ниже — многочисленный оркестр, за ним лестничный помост для хора. На каждом пюпитре свеча, сотни свечей. Они зажгутся во втором акте, когда на землю опустятся сумерки и в зале стемнеет. Тогда центром притяжения станет огромный, развернутый на зрителя стеклянно-металлический купол. Он играет разноцветными красками, меняет цветовое освещение с развитием тональной партитуры произведения и напоминает то купол храма, то розетку готического собора, то иллюминированную Эйфелеву башню. Эта инсталляция московского концептуалиста Ильи Кабакова, живущего с 1992 года в Нью-Йорке, — одна из блестящих находок для такого произведения. Илья Кабаков, с его идеей 60-градусного угла космической энергии и умением оперировать большими пространствами и объектами, смог совладать с огромным залом Бохумского павильона, который уже сам по себе своей трехнефовой конструкцией напоминает индустриальный храм.
Мессиан, подобно Скрябину, видящий музыку в цвете и разработавший собственную тонально-цветовую партитуру, обрел в этой инсталляции еще один красочно резонирующий инструмент. Цветовая гамма зеленовато-голубых оттенков, соответствует первым картинам, где Франциск определяет свою миссию. Поборов страх смерти, брезгливость и ужас перед прокаженным, он воспитывает в себе нового человека. Спокойная мелодическая баритоновая партия Франциска — Жозе ван Дама противостоит хаосу и драматизму оркестровой музыки, многокрасочной, как сама жизнь. Этапами самовоспитания души, сближения ее с божественно-духовной субстанцией можно назвать восемь картин (три акта) этой мистерии, заканчивающейся смертью святого, осмысленной как соединение с Богом. Здесь нет обычной драматургии. Перед нами разворачиваются, как на фреске или на иконе, символические картины.
Бохумский индустриальный павильон. Фото из архива автора
Франциск внешне не отличается от остальных братьев-монахов (характеристика каждого соответствует пению какой-то птицы) — кружком остриженные волосы, простая хламида. Он двигается по помосту бесконечно медленно. Нельзя сказать, что эта фигура не драматическая, скорее — не противоречивая, идеально цельная. Он сосредоточен на внутренней медитации и общении с «божественными голосами». Их носители в опере — Ангел в женском обличье (партию великолепно исполняет Хайди Грант Мурфи — нежное небесное сопрано), которого во плоти видит только Франциск, и хор, выступающий от лица Творца.
Кульминация мистерии — встреча Франциска с Ангелом и птичья проповедь. «Бог ослепляет нас переполненностью действительности. Музыка несет нас к Богу от недостаточности действительности. Ты разговариваешь через музыку с Богом — он ответит тебе через музыку», — говорит ему ангел.
Задачей Мессиана, по его словам, стало перевести в звуки голос вечности и иного мира. Поэтому темпы медленные, неторопливые, интонации и тональности меняются вместе с природным закатом солнца и вторящей ему ритмической сменой цветовых сочетаний величественного купола. Не только вечность ощутима в музыке, но и бесконечное многоголосие жизни: шелест ветерка, стук Ангела в ворота, полет птицы и ночные шорохи. Второй акт звучит-отражается в купольном зеркале серовато-прозрачными и голубыми красками. В третьем акте Франциск, в медитации повторяющий крестный путь Христа, обретает стигматы (раны на руках, ногах и боку, как распятый Христос). Вместе с этими знаками особой миссии приходит и час прощания. Глубокая радость переживания полноты бытия сменяется таким же глубоким страданием, физическим и духовным. Но два состояния души Франциска на самом деле не враждебны друг другу. Они — две стороны, составляющие полноту жизни. Франциск прощается с природой и людьми. Этим сценам соответствуют красно-лиловые краски страдания. В финале, символизирующем вознесение души святого Франциска, купол заполняется белым цветом, который, по Мессиану, соответствует тональности до мажор. Франциск выпускает на свободу белых воркующих голубей, символ святого духа и распространения учения. Таким образом, в трактовке Мессиана, написавшего и либретто оперы, художественная миссия человека сливается с религиозной. Не случайно сам Мессиан был не только профессором-теоретиком Парижской консерватории, открывшим также отделение музыкальной философии, но и органистом-импровизатором в обычной церкви.
Сентябрь 2003 г.
Гениальный человек и непревзойденный творец!