«Времена года» (по поэме К. Донелайтиса). Театр «Мено Фортас» (Вильнюс, Литва).
Режиссер Эймунтас Някрошюс, художник Мариус Някрошюс

Еще никогда Эймунтас Някрошюс так не рисковал, выбирая литературный материал, актерский ансамбль, выразительные средства, как в постановке «Времен года» Кристийонаса Донелайтиса. Конечно, риском было когда-то приглашение непрофессионала на роль Гамлета, но риск «Времен года» — совершенно другого свойства. Прежде всего, такого рода литературу трудно представить на сцене. Во-вторых, впервые произошла «очная ставка» Някрошюса с литовской классикой. И не просто с классикой, но с самым хрестоматийным ее произведением. Прошедшие со времени его создания столетия приравниваются к космическим световым годам. Как их преодолеть, создавая убедительную связь прошлого и настоящего?.. Это был серьезный вызов режиссеру и всей его молодой команде. Можно было подозревать, что от текста Донелайтиса в спектакле останутся только клочья. И беспокоил не недостаток уважения к сокровенной отечественной классике, а то, убедит ли зрителя мотивация постановки Донелайтиса сейчас, когда воспоминания о нем хранятся в архивах памяти. И возможно ли будет создать сценическую драматургию при ее отсутствии в литературном первоисточнике, тем более, сделать это с исключительно молодым ансамблем (кстати, средний возраст и театральный опыт актеров — наименьший из всех спектаклей Някрошюса последнего десятилетия).

Изначально Някрошюс для своей сценической композиции из четырех времен года выбрал два — весну и осень, два переломных цикла природы. Особый драматизм возникает при их метафорическом соотнесении с циклами человеческой жизни. Другая особенность интерпретации Някрошюса кроется в его понимании отношения между прошлым и настоящим. Отказавшись от популярного сейчас так называемого «осовременивания» прошлого, он пошел как бы обратным путем — от настоящего к прошлому. Еще перед началом репетиций Някрошюс говорил, что для него важно «взглянув на эту архаику, увидеть, изменились ли человеческие чувства», «все отодвинуть на три-четыре столетия назад, что-то выдвинув вперед», то есть «создать такую систему прошлого, которая была бы убедительной». «Выдвинуть вперед» для режиссера означало сопоставить архаическое народное мироощущение с опытом и чувствами сегодняшнего человека.

Някрошюс отказался от изображаемых в поэме Донелайтиса характеров крепостных крестьян и господ. Исчезают и угрюмые картины крепостничества, которые встают перед глазами во время чтения. Режиссер снял «Времена года» с котурн народности и попробовал нащупать прошлое как струящийся под землей родник, который бьется в ритме человеческого сердца. Тот самый родник, который в спектакле разыскивают персонажи.

Спектакль Някрошюса с первоначальным названием «Начало. К. Донелайтис. Времена года» вышел весной этого года. Осенью он начал разыгрываться в двух частях («Радости весны» и «Благо осени»), которые хотя и могут, по мнению режиссера, существовать как два отдельных спектакля, все же образуют единое целое. Несмотря на большой объем (что характерно для сегодняшнего Някрошюса), спектакль получился на редкость легкий для него, стремительный, прозрачно элегический и полный здорового юмора. После монументальных и тяжеловесных постановок Шекспира это выглядит как своеобразное очищение и попытка вернуться к началу с ясным пониманием того, что туда вернуться невозможно.

Сцена из спектакля. Фото из архива фестиваля

Многозначно выбранное первое слово — «начало». «Времена года» Донелайтиса называют колыбелью литовской литературы. Някрошюс и изобразил эту «колыбель», еще не водруженную на постамент классики. Когда художественное слово еще не было символом культуры и рождалось из потребности облагородить человеческую природу, врачевать ее, учить жить и выражать свои чувства. Первобытное предназначение слова есть отправная точка этой интерпретации «Времен года». Такому слову нужен непосредственный адресат. И им становятся превращенные в детей крестьяне Донелайтиса, способные удивляться, радоваться, шалить (а учить и лечить их — как бы само собой разумеющееся деяние). Выразить первобытную природу народа через детское мироощущение — основное намерение создателей спектакля. Оно заявлено уже в увертюре — удивительно просто прочитанной первой строчке «Времен года», самой хрестоматийной строчке литовской литературы. Подросток, охваченный весенней радостью, шалит, заигрывается и ранит голову об кусок стекла-льда. Его лечат, а он кричит от боли, и для его успокоения показывается солнышко, которое «восходя, пробуждает свет»…

«Начало» — это и автобиографично. Образы спектакля лепятся словно из воспоминаний детства, они своеобразно вытряхиваются из памяти, как из прилипшей к телу рубашки, и тогда становится легче дышать. Наверное, в первый раз за много лет Някрошюс позволяет себе дышать полной грудью и получать от этого удовольствие, ибо самые прекрасные мгновения жизни быстро заканчиваются, под осень дышать становится тяжелее, начинает покалывать сердце…

«Начало» имеет еще один смысл. Репетиции «Времен года» начались после первых десяти дней занятий Някрошюса с молодыми участниками его студии. Из них он начал формировать ансамбль будущего спектакля. Во время занятий была предпринята попытка освоить азбуку театрального творчества по Някрошюсу. Позже из этой идеи театрального букваря родился образ «Времен года» как мастерской, в которой, обнажив творческий процесс, из обыкновенных букв своего театрального словаря Някрошюс с начинающими актерами составлял слова, предложения.

Пространство спектакля — вне конкретного времени и места. Это своеобразные мастерские, в которых все возможно тут же создать и изобразить. Образ выражен в сценографии — свежевыструганные деревянные скамьи, стулья, стол, двери и кирпичи, словно взятые из репетиционного зала студии Някрошюса «Мено Фортас». Все эти вещи с развитием действия будут использованы как инструменты для создания сценических образов. Единственный зафиксированный объект — повисший над головами актеров квадрат высохшего дерна, как бы соединяющий горсть земли и небесный свод (художник Мариус Някрошюс). Принцип сцено-графической композиции «Времен года» Някрошюса похож на его же «Гамлета»: такое же постоянно меняющееся расположение предметов, связанных одним центральным объектом (в «Гамлете» это был висящий над головами персонажей диск пилы). Однако резко отличается материал спектаклей — металлический холод «Гамлета» сменили теплые деревянные фактуры.

С.Трепулис (Протагонист-рассказчик). Фото из архива фестиваля

Някрошюс строит спектакль из обыкновенных этюдов, которые используются так же, как кирпичи, расставленные на краю авансцены. Из потока образов Донелайтиса формируются миниатюрные сюжеты. Весенние — хрупкие и ранящие, как блестящий на солнце осколок стекла-льда. Осенние — тяжелые, как дыхание и стон пожилого человека. Обнаженный процесс создания этюдов имеет также и педагогическую функцию — он помогает молодым актерам найти убедительную мотивацию образа, произнести слова гекзаметра Донелайтиса как собственные. На это уходит много сил и порой — сценического времени. Создание образа становится тяжелой работой для актеров и своеобразным приключе-нием для зрителя, которому в ожидании результата нужно набраться терпения. Ожидание окупают моменты, когда родившиеся из сценического труда эмоциональные смыслы образов вдруг заблестят, как осколок стекла…

Вот первые весенние радости продолжает другая «штука» того же подростка (Вайдас Вилюс), который поранил голову. Чтобы привлечь внимание своей сверстницы (Диана Ганцевскайте), он раздевается на снегу и изображает соловья. Первый еще неосознанный прилив чувств заставляет его из последних сил бороться с холодом. Замерзший соловей снова прев ращается в подростка, которого отец крепко «огревает» за шалость. В этих сценах, продолжающих одна другую, — вся палитра чувств, рожденных приходом весны. Весна — это и праздник рождения — прилет аиста. Мокрое белье, развешенное на вытянутых руках, как первый стыд, будет бить по лицу прачку, приветствующую аиста (Раса Кулите). Этот образ отсылает к фольклорной памяти: рождение ребенка часто было связано с постыдным в деревенской жизни незаконным браком. Някрошюс создает этот образ именно на основе такой памяти, которую трудно объяснить — она действует на ассоциациях.

Метафорическое сопоставление смены времен года и циклов человеческой жизни развивается в отдельных образных мотивах, которые соединяют обе части «Времен года». И это основополагающий момент в спектакле Някрошюса. Например, поиск подземного родника в ритме стука еще молодого сердца и первые сердечные боли знаменуют конец весны. А мотив весенних холодов и детской болезни получит развитие в начале осени, где будет изображена уже другая болезнь. Собранные для ее лечения лучинки превратятся в опавшие осенние листья, среди которых танцуется вальс осеннего одиночества и примирения.

Из таких ассоциативных мотивов складывается сценическая драматургия «Времен года». На этот раз ее созданию особенно помогает музыка Миндаугаса Урбайтиса. И раньше в спектаклях Някрошюса музыка выполняла важную функцию для строения образов, но сейчас сюжетные перипетии сменила эмоциональная мозаика, и ее связывают музыкальные лейтмотивы. Амплитуда музыкальных вариаций широка — от стремительного современного гула оркестровых инструментов до ностальгической мелодии аккордеона или элегических звуков фортепиано. Но Някрошюс идет еще дальше: он слышит, что медные трубы поют не только когда в них дуют, но и когда их натирают — тогда они щебечут, как птицы, или плачут, как люди.

В этом наэлектризованном пространстве, среди чередующихся трансформаций человека и природы, рождается основная история спектакля. Это драма судьбы Творца, которую олицетворяет персонаж молодого протагониста-рассказчика в исполнении актера Салвиуса Трепулиса. Для создания этого образа используются факты из жизни самого Донелайтиса, который не только закладывал основы литовской письменности, но также строил костел и возглавлял его будучи ксендзом, собрал местный духовой оркестрик и руководил им, увлекался телескопами и даже шлифовкой стекол… Из такого аутентичного материала собран образ протагониста спектакля, в действиях и окружении которого совмещаются подлинность и универсальность, реальное и метафорическое. Поэтому и сам персонаж не имеет конкретного названия — он и учитель, и ксендз, и творец. Он собирает и пасет, лечит, учит свою небольшую паству, как библейских овец. Делает это из призвания и с вдохновением, которое приносит ему радость и боль, светлые мгновения и горечь разочарования. «Больно!» — это слово, которого нет в тексте Донелайтиса, становится лейтмотивом роли протагониста. В устах молодого актера это слово становится и радостным криком начала творчества, и вздохом отчаяния из-за утрат, растрепанной жизни.

Вертикаль спектакля — последняя сцена весны, изображающая акт творчества. К ней подготавливает сцена брода, когда протагонист, словно Ной, переносит свою паству через разлившийся весенний ручей. Переход становится своеобразным подвигом каждого перешедшего и актом единения: все друг друга поздравляют и тут же угощаются блинами. Праздник блинов вдохновляет на работу, которую неожиданно останавливают мнимые похороны лентяя, собирающегося умереть голодной смертью. На этот раз герой С. Трепулиса, вместо того чтобы хоронить, воскрешает негодяя «из мертвых». Тогда и прорывается его первое «Больно!», переходящее во вдохновенный танец и полет на скинутых откуда-то с небес качелях. На лету подхватывая подбрасываемые ему кирпичи, он строит нечто возвышенное, что соединяет и облагораживает оставшуюся на земле паству. Но полет длится недолго, как и весенне-летнее цветение. С его концом приходит усталость, а первые боли сердца предвещают начало осени…

Сцена из спектакля. Фото из архива фестиваля

Во вступлении к «Благу осени» мучительный, пронзительно печальный монолог протагониста, покидающего свой дом и прощающегося с солнышком, которое, «отступая, катится», перерастет во второе «Больно!». Оно прорвется в финале спектакля, когда собранный им духовой оркестрик будет пытаться выдавить примитивные музыкальные звуки по нотам в разорванных страницах его книги. И он, скорчившись от боли, своим телом накроет книгу, толкаемую все ближе к обрыву авансцены. Будет больно из-за разодранной, как эти листы из книги, жизни. Будет больно и за прошедшую молодость, и за лучшие годы жизни, которые, как щепки-свечки, вкалываемые в черную скатерть смерти, посыплются от одного сильного толчка…

Однако осенью не только смерть мерещится — происходят и веселые события, например свадьба. Наверное, со времен гоголевского «Носа» Някрошюс так не улыбался. Еще в самый разгар «Радостей весны» откуда-то появляется сцена, названная «Ах, Адам». В тексте Донелайтиса это свободный пересказ библейского сюжета о первой паре в деревенском пейзаже. Някрошюс превращает его в увлекательную семейную сценку, в которой деревенский парень (Кестутис Якштас) пытается выразить искренние чувства к своей невесте (Жемина Ашмонтайте), изображая ее нелепым образом. Пародируя высокое творчество, Някрошюс как бы показывает его обратную, наивную сторону. Расстроенная невеста-аккордеонистка наваливается на свадебный стол и буквально все с него пожирает. Весенний намек на наивный первый грех в «Благо осени» перейдет в почти апокалиптическое видение свадебной оргии, завершит которую финальный образ скатерти смерти… Такое построение доказывает, что драматургия спектакля при кажущейся калейдоскопической раздробленности образов зиждется на развивающихся ассоциативных лейтмотивах. Важно лишь уметь и иметь терпение их читать, как, собственно, и заново перечитывать «Времена года» Донелайтиса.

«Времена года» имеют непосредственное отношение к раннему театру Някрошюса. Наиболее они близки к спектаклю «И дольше века длится день» по Айтматову, который режиссер ставил еще в  1980-е годы в вильнюсском Молодежном театре. Похожи эстетические решения обоих спектаклей и этическая мотивация их протагонистов. Ассоциативные лейтмотивы как основа сценической драматургии, рождающиеся в пустом пространстве образы, обнажение процесса их создания — все это было испробовано еще тогда. Герой «Времен года» напоминает своего предшественника Едигея, который безнадежно пытался спасти исчезающее Аральское море как традиции и ценности своей общины. Есть даже общие образные ассоциации. Но очевидна и разница между двумя спектаклями, демонстрирующая отличие сегодняшнего театра Някрошюса от его прошлого творчества.

«И дольше века длится день» был театральным эпосом, в котором человек хотя и зависел от неподвластных ему сил истории и природы, все же сам формировал свою жизнь, а вместе с тем и драматическую фабулу спектакля. Во «Временах года» Някрошюс создает не драму, а мистерию смены природных и человеческих циклов. Не поступки людей, а природные силы становятся движущей силой спектакля. От них зависят поступки и чувства людей. Трансформации человека и природы достигают такого ускорения, что исчезает целостность персонажей, ее сменяет ансамбль действующих лиц, создающий своеобразную энергетику этих трансформаций. Актерская игра основывается на элементах хореографии и музыки, помогающих достичь максимального энергетического напряжения образа. Здесь и сейчас создаваемые и тут же разрушаемые образы заполнены кратковременными ощущениями и рефлексиями, метафорически выражающими саму кратковременность человеческой жизни.

Все это уже не зависит от литературного материала. Еще в «Трех сестрах» Някрошюс изобразил молоденьких сестер как весенних пташек, которые под осень исчерпывали всю энергию и очарование молодости. Та же идея зависимости человека от природных циклов дальше была развита в шекспировской трилогии Някрошюса («Гамлет», «Макбет», «Отелло»), где нечеловеческие силы, представляющие первоосновы жизни, управляли человеческими судьбами, а создание сценического образа становилось похожим на схватку актера с этими силами. Во «Временах года» та же идея еще радикальнее трансформирует сценическое существование актера и создание образа. В театре Някрошюса жизненные начала чем дальше, тем больше уничтожают автономного персонажа. Человек в столкновении с ними — щепка, бросаемая ветром. После «шума и ярости» прожитой жизни остается лишь воспоминание о начале.

Октябрь 2003 г.