Ф. Достоевский. «Игрок». «Наш театр».
Режиссер Лев Стукалов, сценография Эмиля Капелюша
Очень петербургская погода — по низкому небу бегут серые рваные тучи, холодный ветер треплет воротники и полы осенних пальто. Все — волосы, обувь, одежда — пропиталось мелкой холодной воздушной пылью. Петербуржцы и гости нашего города бегут по мокрым улицам и проспектам, шмыгая покрасневшими носами…
Смотреть спектакль по Достоевскому в такую погоду? Почему бы и нет?
Очень петербургский автор. Это аксиома, в доказательствах не нуждается. Ландшафт современного Петербурга, конечно, сильно изменился со времен классика. Повсюду переливаются неоновыми огнями заманчивые вывески с иностранными названиями. Современные «раскольниковы» все больше щеголяют в спортивных американских курточках и предпочитают стабильные доходы голодному философствованию. Но менее «достоевским» город от этого не стал. Он просто все больше и больше напоминает придуманный в позапрошлом веке Рулетенбург. Бары, рестораны, казино, казино, казино… Крутится бесовское колесо, металлический шарик вот-вот замрет на той самой, заветной цифре — и тогда ты в одну секунду, не прикладывая ни малейших усилий, превратишься из зеро в человека. Нервная лихорадка ожидания, зловещий блеск глаз… Неизлечимая болезнь, о которой Федор Михайлович знал все. Этот человек болен, его диагноз — игрок.
Е. Мартыненко (Полина), А. Смелов (Г-н Zero). Фото А. Марголина
Сцена из спектакля. Фото А.Марголина
«Игрок» в постановке Льва Стукалова, разыгранный артистами «Нашего театра», — очень петербургский спектакль. Ему свойственна холодность и затаенная больная амбиция, строгая благородная геометрия и внезапные резкие штрихи мизансцен, стройность и ясность замысла и парадоксальные «зигзаги» воплощений. «Игрок», несомненно, плод ума, но ума неравнодушного. В этом спектакле все соразмерно — пространство, световое решение, костюмы, музыка, пластика и актерское исполнение. При этом не следует искать в нем новых форм и поразительных режиссерских открытий. «Наш театр» проводит своеобразный эксперимент, лежащий не в области интерпретации известного романа или поиска новых выразительных средств. В конце концов, «дело не в старых и не в новых формах…» Это уже Чехов сказал, но фраза, сама по себе замечательная, имеет отношение к рассматриваемому спектаклю и нам еще пригодится.
Неглубокая сцена Театра Эстрады перерезана по диагонали черной бархатной кулисой, спадающей красивыми складками (сценография Эмиля Капелюша). Вдоль этой бархатной стены расставлены венские стулья. На них в неудобной позе свернулся некто в светлом плаще и светлых ботинках. Тускло поблескивает большое зеркало, стоящее справа. Из проема в черноте бархата, как из потустороннего мира, мира воспоминаний, будут появляться персонажи случившейся когда-то истории, которую ее герой — молодой человек, бывший учитель Алексей Иванович — записал быстрым нервным почерком в маленькую черную книжечку. Жанр воспоминаний диктует спектаклю определенный стиль исполнения — некоторое ироническое остранение. А тема — постепенное падение человека в омут игорной болезни, превращение его в зеро, ноль — дает напряженный ритм, напоминающий бешеную скачку металлического шарика в рулетке.
Алексей Иванович (Роман Якушов) — а это именно он спал на стульях — поднимается, зажигает свечу, медленно подходит с ней к зеркалу. Вглядывается в свое лицо, которое трепещущее пламя свечи превратило в резко очерченную маску. И вдруг в зеркале, словно изображение на фотобумаге, медленно начинает проявляться другое лицо. На Алексея Ивановича скалится жутковатая, глумливая носатая физиономия. Еще минута — и двойник главного героя выходит из-за зеркала, чтобы взять в руки маленькую черную книжку и высоким надтреснутым голосом произнести: «Из записок молодого человека…».
Этот Двойник, или Zero, как он обозначен в программке, напоминает все зловещие инфернальные создания мировой литературы — от Гофмана до Гоголя. И замечателен он именно своей узнаваемостью и одновременно абсолютной безликостью — виртуозная работа Андрея Смелова. Гуттаперчевый острый, ироничный Зеро то вдохновенно дирижирует действием, то прямо вторгается в него, проигрывая целые сцены за Алексея Ивановича и даже превращаясь в знаменитую Бабуленьку, пока тот с усталой насмешкой наблюдает за ним. Они одновременно и союзники и противники, как и положено классическим двойникам. Могут вместе бешено скакать по сцене, размахивая полами пальто — белыми у одного и черными у другого. Но стоит Зеро заиграться и чересчур приблизиться к Полине, предмету любви Алексея Ивановича, как тот резко обрывает его и занимает свое место рядом с ней. «Из записок молодого человека», — оправдывается Двойник и протягивает Алексею Ивановичу черную книжечку…
А. Смелов (Г-н Zero), Р. Якушов (Алексей Иванович). Фото А. Марголина
Сцена из спектакля. Фото А.Марголина
В ней — история падения одного вполне достойного семейства, где влюбчивый отец-генерал разоряется и оставляет без гроша родных детей, зато женится в итоге на веселой разбитной девице. Московская полуживая старуха, от которой все ждут наследства, вдрызг проигрывается на рулетке. Падчерица генерала теряет француза-жениха, который успел сделать ее своей любовницей и сбежал, узнав, что приданого за ней нет. Затем она, кажется, сходит с ума. А учитель, в нее влюбленный, совершает кучу глупостей и нелогичных поступков — например, укатывает в Париж с этой самой разбитной подружкой генерала, а потом играет на рулетке, пытаясь вернуть то, что проиграл. А поскольку проиграл он больше, чем деньги, считай — всю свою жизнь вместе с любовью, то перспективы у него весьма незавидные. Такая вот очень достоевская история. Называется — «Игрок».
Пролог. Словно заводные куклы, чеканя шаг и не делая ни одного лишнего движения, выходят на сцену герои записок. Кажется, выверен каждый жест, взгляд, поворот головы. Отбивают ритм каблуки, шуршат шелковые турнюры платьев. На протяжении всего спектакля актеры демонстрируют столь редкую сегодня чистоту и культуру жеста, подлинное умение носить цилиндры и фраки, протягивать руку для поцелуя и отвешивать короткие церемонные поклоны (пластика Сергея Грицая). И это не просто результат «дрессуры». Достоинство, подчеркнутая холодность и разумность кажутся свойствами самих исполнителей, а не только их персонажей. Эти персонажи, люди, сыгравшие огромную роль в жизни Алексея Ивановича и разрушившие ее, словно бы нарисованы короткими резкими штрихами. Это люди-схемы, лишь изредка обнаруживающие человеческие чувства. Режиссер выстраивает чистые, «шахматные» мизансцены, часто разворачивая актеров лицом в зал и лишая их возможности непосредственного общения друг с другом, что называется, глаза в глаза. В такой ситуации каждый поворот головы, каждый взгляд персонажей друг на друга становится укрупненным, объемным, содержательно-конкретным. Блистательно-холодный аристократ, красавец Де Грие (Сергей Романюк) лишь однажды посмотрит на Алексея Ивановича, удивившись, что тот осмелился ему возражать, и как «прозвучит» этот взгляд! Словно в кино, в спектакле чередуются крупные и общие планы, подчиняющиеся тщательно выстроенной ритмической партитуре. (В этом режиссеру очень помогает точная, образная музыка Эдуарда Глейзера.)
…Соблазнительные, атласно-кружевные, черно-розовые француженки м-ль Бланш (Надежда Шереметева) и м-ль Жози (Юлия Молчанова) кружат вокруг добродушного генерала, надувая блестящие напомаженные губки, с придыханием шепча что-то на французском языке. И важно не то, что именно они говорят, а сам ритм этого кружения вокруг замершей фигуры, музыка шелестящих юбок и кружев, мелодичный шум низких чарующих женских голосов, изящное грассирование.
…Во втором акте, в сцене рулетки, блистательно поставленной Сергеем Грицаем, жесткий нервный ритм чередующихся шагов, пробежек, передвижения стульев, выкриков: «Руж! Нуар! Блан! Пассе!» — сменяется звенящей тишиной, в которой Zero, распахнув черное пальто, держа за кончик тяжелую трость, словно в замедленной съемке, ударяет набалдашником по сидениям венских стульев. Вот-вот остановится металлический шарик. Один… Два… Три… Герои замерли в ожидании своей судьбы. Зритель тоже. Мне долгое время не приходилось наблюдать в зрительном зале, где много старшеклассников, такой тишины и напряженнейшего внимания к происходящему на сцене. Режиссер умело манипулирует этим вниманием, с почти брехтовской прямотой расставляя акценты и создавая простую, емкую и выразительную форму.
А. Смелов (Г-н Zero). Фото А. Марголина
Сцена из спектакля. Фото А.Марголина
Первенство формы в «Игроке» очевидно, но оно же само по себе и содержательно. Ведь для генерала Загорянского (с мягким юмором сыгранного Александром Алексеевым) и его домочадцев главное — «держать марку» в заграничном Рулетенбурге. В ожидании смерти Бабуленьки слать ежедневно телеграммы в Москву и быть при этом настоящими «комильфо». Напряжение висит в воздухе, сковывая в движениях и жестах, придавая особую двусмысленность взглядам и интонациям. За этой внешней холодностью, очевидно, должны бушевать нешуточные страсти. И что для этих великолепных лицемеров Алексей Иванович, бедный учитель с большими амбициями?
Самый «бесформенный» из всех, неправильный, он, захлебываясь словами, втолковывает рассевшимся, словно в зрительном зале, домочадцам генерала собственные взгляды на различные способы разбогатеть. Он пытается быть легким и ироничным, убедительным и дерзким, а в глазах присутствующих оказывается просто смешным. Именно такой Алексей Иванович, неловкий и увлекающийся, мог по приказанию Полины надерзить немцу-барону на прогулке, выиграть случайно целое состояние на рулетке и укатить с Бланш в Париж, чтобы вернуться в Рулетенбург нищим и пытать удачу в казино снова и снова, не замечая, что человеческого в нем остается все меньше и меньше. Роман Якушов самоотверженно и честно играет драму очень хорошего и очень слабого человека, которого губят гордыня и амбиции. Молодому актеру, пожалуй, еще трудно распределиться в большой роли и справиться с напряженным темпоритмом спектакля, но искренность пробы вызывает симпатию.
Сомнительно лишь одно. Герой говорит о своей любви, и я честно, но тщетно пытаюсь отыскать в спектакле следы этой любви. Более того, тщетными оказываются попытки обнаружить хоть какие-либо подлинные чувства. И здесь следует припомнить и закончить фразу из «Чайки», процитированную в начале: «Дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, потому что это свободно льется из его души». Спектаклю, при общей выдержанности тона, совершенстве ритмической структуры и содержательности, не хватает именно этого душевного движения, исполнителям — внутренней свободы, полетности. Чрезмерная жесткость и некоторая загнанность темпоритма не идут на пользу Елене Мартыненко. Очень эффектная внешне, ее Полина рубит фразы с прямолинейностью комсомольского секретаря. Чему верится вполне — так это тому, что она сможет выдержать характер, если Алексей Иванович вздумает на ее глазах броситься с огромной высоты. Их любовь — скорее поединок самолюбий. Это напрямую относится к роману. Но думается, что Полина, одна из самых сложных «достоевских» барышень, действительно обладая болезненной гордостью, все же не так однозначна. Трудно заподозрить такую твердую и рассудочную девушку, какой она предстает в спектакле, в том, что она способна сойти с ума, и ее страстные, почти истерические признания в любви к Алексею Ивановичу в третьем акте выглядят… неожиданно. Иногда старательное выполнение режиссерских задач приводит к парадоксальному эффекту, как это происходит, например, с исполнителем роли мистера Астлея Даниилом Кокиным. Этот молодой артист обладает явным комическим дарованием и довольно специфической внешностью. И хотя он так же талантливо, как остальные, носит цилиндр и ловко управляется с тростью, его мистер Астлей неизменно вызывает легкую улыбку. Если такой эффект задуман, то он недостаточно проявлен и вызывает сомнения.
Тут следует оговориться, что большая часть «вины» за подобные «зигзаги», которые делает стройная концепция спектакля, вероятно, лежит на режиссере. Иногда влияние жесткой режиссерской руки ощущается слишком сильно, а рамки, в которые загоняется актер, слишком узки. Но, с другой стороны, выстроенность и четкость режиссерской конструкции, внятность высказывания сегодня довольно редки. Лев Стукалов ставит «Игрока» не в первый раз, но на постановке «Нашего театра» нет следа вторичности. Руководитель театра и режиссер точно знает, куда ведет своих актеров.
Премьеры «Нашего театра», как правило, не претендуют на громкую славу «событий сезона». Они идут на сцене Театра Эстрады (не слишком удобной для исполнения драматических спектаклей), как правило, при небольшом количестве зрителей. Но демонстрируют при этом внушающую уважение определенную эстетическую и этическую программу театра. Создателей «Нашего театра» и примкнувших к ним исполнителей явно объединяют общность мировоззрения и уже сложившийся особенный стиль исполнения. Перед нами, кажется, идеальное воплощение формулы П.А.Маркова «школа-студия-театр». Из курса знаменитого профессора Театральной академии В.В.Петрова получился интересный коллектив, носящий уже звание театра, но, по сути, ведущий подлинно студийный поиск собственного «я». Лев Стукалов не только берется за постановки, отвечающие его режиссерским интересам и интересам сегодняшнего дня, но и последовательно выращивает из своих актеров настоящих мастеров, проводя их через Достоевского и Нину Садур, Бунина и Кобо Абэ. В планах театра — Ростан и Гольдони… Стильный, безупречно выстроенный «Игрок» «Нашего театра» обращен прежде всего к моему уму. Размышление о судьбах «стукаловских» актеров всерьез волнует мою душу. Я им завидую.
Октябрь 2003 г.
Комментарии (0)