Э. К. Матиссен. «Царь Pjotr». Театр-фестиваль «Балтийский дом». Экспериментальная сцена под руководством Анатолия Праудина.
Режиссер Анатолий Праудин, сценография и костюмы Ксении Бурланковой,
Евгении Гладкой, Ярослава Данилюка
Спектакль «Царь Петр» кажется странно знакомым. В нем узнаются родовые черты режиссера Праудина, каким его узнал и полюбил театральный критик в пору еще екатеринбургских спектаклей «Ля-бемоль» и «Алиса в Зазеркалье». Режиссер словно решил отдохнуть от серьезного дела обновления психологического театра и вернуться в стихию сочинительства и театральной игры. Так появилась еще одна невеселая сказка для взрослых детей. Это ведь на первый взгляд может показаться, что русско-голландский проект «Царь Петр» — послесловие к трехсотлетию Петербурга, сочинение на историческую тему для детей младшего и среднего школьного возраста. Конечно, ребята повеселятся сполна, когда царь бороды начнет брить и зубы рвать. Но урок истории превращается в философский этюд. Анатолий Праудин очень хорошо помнит древнюю мудрость: «Бойся своих желаний, ибо они сбываются». Новый спектакль, как, впрочем, и все предыдущие, он ставит о желаниях, деяниях и поступках. О выборе, который совершает человек, определяя свою судьбу. Судьба в его спектакле — милая шепелявая девочка в белой рубахе и валенках, утром счастливо прижимающая щеку к большой мягкой луне. Просто однажды Петька, белоголовый мальчуган, не поцелует ее, хотя было обещано. И девочка очень сильно обидится. Узнает, что ее не любят, и станет некрасивой. Вырастет нос, так странно меняющий ее чудное круглое девичье лицо, да детская улыбка больше не задержится на губах. И затеет девочка с мальчиком Петей страшную игру. Сказки, они вообще — довольно страшная забава. Как и все сказочные цари, пообещает Петя отдать все самое красивое, что у него будет, за царство. А кому много дано, с того много и спросится.
Царь Петр. Экспериментальная сцена. Фото Ю.Богатырева
Жизнь Петра I переложена, перепета на сказочный лад. Наивный лубок, где жизнь сказочного молодца — ряд картинок на известные, ставшие уже хрестоматийными сюжеты: как царь Петр за море ходил, как боярам бороды брил, западные кафтаны велел носить, сына пытал да город на болоте построил. Чем был продиктован выбор драматургом именно этих сюжетов: их хрестоматийностью или попыткой приноровить историю для детского сознания — неясно. По полотну довольно схематичной и уплощенной пьесы режиссер сочиняет свой театральный сюжет, наполняя его дополнительными смыслами. Здесь царит предельная условность, актеры носят мочальные бороды, накладные животы, пьют водку из пустого ведра и строят маленький взаправдошний город. Условное пространство сказки всеми узнаваемо — русское поле, на котором — деревянные ящики да цинковые ведра слева вместо реки с молочными берегами — протекающая труба с водкой. Все беды Руси собраны воедино: пьянство, воровство, лень и самодурство. Сашка Меншиков, безбожно ворующий из казны, да обобранный пьяный голландец, валяющийся в углу в одних подштанниках, — символы нашей страны.
Символично и цветовое решение спектакля. Вот белый — цвет чистоты, белые рубахи на юном Петре и девочке с луной, белый бумажный кораблик — воплощение мечты, белый город — чистый Парадиз, белый воздушный шарик — непорочное дитя, белая в красных пятнах рубаха на шесте. Это старшего сына на дыбу вздернули. Красный — кровь и бунт, красное покрывало, которым матушка Наталья укроет сына, когда стрельцы будут кровь проливать. Черный — цвет траура и скорби. Черный фартук на Петре, пытающем сына, черные одеяния старухи с растрепанными волосами, уносящей самое красивое, что есть у Петра, — его дитя. Старуха — это та самая забавная девчушка с луной. Спектакль построен на таких превращениях. Актеры играют по несколько ролей, и эта мгновенная трансформация образа — Екатерины в лягушку, Ивана-дурака в Меншикова — составляет большую часть театрального обаяния этого спектакля. Лишь Петр взрослеет и стареет, да девочка с луной с ним заодно — из светлого, юного существа в ссохшуюся, ссутулившуюся, поседевшую старуху.
Спектакль по настроению идет по нисходящей — от радости к трагедии. Если первый акт — радость театральной материи (одна сцена, когда голландец наших физической культуре учит, а наши его — водку пить, чего стоит), то второй акт — ужас все той же театральной материи. Здесь силы судьбы вершат свое темное дело. Раз за разом приходит девочка за самым красивым: то город наводнением смоет, то малютку-сына у отца заберет, то Алексея сам Петр в руки ей отдаст. Сцена пытки Алексея по своим художественным приемам напоминает сцену мучений Февронии в спектакле «Житие и страдание преподобной мученицы Февронии». Там кусок дерева, изображающий тело мученицы, резали пилой и условность театрального приема усиливала ощущение невыносимости, натуралистичности происходящего. Здесь — белую рубаху в кровавых пятнах начнут рвать на лоскуты под душераздирающую песню-плач. И рядом — страдания лягушки, на болоте которой Петр свой город выстроил. Она тоже будет плакать и проклинать Петра за погубленных детишек. В сказке, как и перед Богом, страдания всех — и лягушки, и Петра — равны.
Во втором акте радость театра угасает перед суровой моралью: по деяниям твоим воздастся. Земля русская погружается в темную, глухую тоску. Слишком много детских жизней унесено в этой сказке, слишком земля неприглядна, чтобы восхититься вечным, белым городом, светящимся в темноте в финале. Финал спектакля ведет к успокоению и примирению. Покой ли это? Вот он, перед нами — бессмертный город, любуйтесь. Но темнота не отпускает. Хочется — про свет. Про темноту мы уже все поняли.
Комментарии (0)