Не знаю, кому пришла счастливая мысль позвать из Воронежа Михаила Бычкова, известного своим умением сочинять филигранные режиссерские партитуры в пространстве 2х2 метра. Его Камерный театр вполне можно назвать «Кукольным домом», его спектакли — это такой «городок в табакерке»: пружинки, колокольчики, точный вкус, рациональная выверенность отлаженного механизма, интонационные синкопы, безупречно сочиненное, стильное пространство (сам художник по первому образованию, Бычков всегда работает с отменными сценографами, иногда оформляет спектакли сам).
Он — режиссер-стилист, любое произведение мировой литературы для него — прежде всего повод для поиска формы. Эксцентрика его «Дядюшкиного сна» или экспрессионизм его же «Фрекен Жюли» были именно эксцентрикой и именно экспрессионистской стилизацией. Здесь ничего не путается. Спектакли Бычкова — образно-ритмические экзерсисы, выверенные «до мизинца», драматические актеры протанцовывают режиссерскую партитуру, как изящные фарфоровые статуэтки, живущие в музыкальной шкатулке, которая открывается в начале каждого спектакля и закрывается в конце.
На сей раз внутренность шкатулки изысканно декорирована Эмилем Капелюшем. Мерцающий свет декаданса: 1879 год написания пьесы явно замещен 1905 — годом петербургской премьеры. А это не только Белый (не театр, а литератор), Мережковский, Блок и Театр В. Ф. Комиссаржевской, это выход на арену жизни «великого немого». Великие гуманистические иллюзии Ибсена и утраченные иллюзии Норы Хельмер приняли формы синематографического иллюзиона…
Ход найден счастливо, ибо «Кукольный дом» устарел безбожно. Как говорится, почувствуйте разницу: вся интрига «Норы» строится на том, что, спасая больного мужа, когда-то Нора заняла деньги на его лечение и наивно подделала подпись умирающего отца, которого не хотела ничем потревожить. Деньги Нора много лет исправно и самоотверженно отдает, играя перед мужем роль мотовки и откладывая копейки. Долг уже почти покрыт. Тем не менее уволенный ее мужем из банка служащий Крогстад шантажирует семью поддельной распиской. Сегодня, когда слово «честь» занесено в Красную книгу, а любая поддельная подпись в три минуты может быть заверена гербовой печатью, едва ли страдания малютки Норы и честного директора банка Хельмера могут оказаться близки нашему зрителю.
С другой стороны, столкнувшись с буржуазной ограниченностью и трусостью мужа, Нора уходит из дома, оставляя трех малолетних детей, ибо мать, подделавшая подпись, может дурно повлиять на них в нравственном смысле. Этот ход даже по молодости лет внушал мне сомнения (оставить детей может действительно только порочная женщина, тем более что оставляет она их Хельмеру, ничтожность которого доказана всем ходом пьесы так же, как доказано и благородство самой Норы), а уж сегодня у этой темы столько иных акцентов…
С третьей стороны, Нора уходит «делать себя», становиться суверенной личностью. Но сегодня этот ее шаг выглядит тоже… траченным молью жакетом прапрапрабабушки-народоволки.
Великая пьеса осталась в истории. Что же сегодня? Остается «Кукольный дом» как предмет для стилизации и театральной игры. И если при первых звуках голоса мужа Торвальда Нора Хельмер станет похожа на Асту Нильсен и Франческу Бертини, а Хельмер с набриолиненными волосами, темными веками и мушкой на щеке выйдет на сцену пухлым, изнеженным подобием Рудольфа Валентино, только что наевшегося миндального печенья, которым он не велит портить зубки белочке-мотовке Норе, — словосочетание «кукольный дом» окажется не пустым звуком. Все в этом мире играют, притворяются, страдают не в формах реальной жизни, а в искусственных позах преувеличенных чувств. Несчастный Крогстад замрет демонической фигурой a la Конрад Фейдт, измученная жизнью Фру Линне окажется похожей на многих безвестных партнерш звезд немого кино…
Ирония и грация правят этим спектаклем. Умирающий Доктор Ранк возьмет на ксилофоне несколько нот — бетховенскую тему судьбы. Но — на ксилофоне. Но — тему судьбы. За прозрачными ставками-ширмами вдруг возникают лица героев (привидения Генрика Ибсена…), расписка Норы мелькает в руках желтым листком — не перепутаешь с простыми бумагами и вспомнишь строчку анекдота об эстетических поисках Таирова: «Коонен, наденьте зеленое платье и возьмите сиреневый листок…» Каждый раз Нора и Торвальд будут не просто разговаривать, а принимать позы страстных любовников или нежных супругов. Рассказывая что-то, Нора не забудет отставить руку или томно прилечь: «дива», партнерша своего вымышленного киногероя…
В том, что герои «Норы» живут шаблонами раннего cinema, больше жизненного, чем может показаться, ведь внедрились в отечественный быт матрицы сегодняшних сериалов, и девицы, выходящие из мерседесов и принимающие позы согласно нынешним канонам, явно живут «не здесь», а в гламурном видеомире. Только вряд ли нынешние Норы покидают уютные кукольные дома нынешних Хельмеров — директоров банков, наевшихся с утра миндального печенья и развешивающих на всех крючках комнаты чеки для своей жены-мотовки…
Сеанс закончен. Иллюзион погасил огни. Погасли и иллюзии по поводу вечной новизны классической пьесы Ибсена. Но, оставшись культурным мифом, она позволяет театру играть с собой — ради искусства. Чтобы была возможность взять несколько нот на ксилофоне.
Комментарии (0)