Фестиваль «Театральный остров-2003»

Кто бы что ни говорил, а я фестивали люблю. Всегда есть шанс увидеть нечто занимательное, неожиданное, удивительное. До недавних пор в нашем городе существовал лишь один полнокровный международный театральный фестиваль «Балтийский дом». Несколько лет назад затеяли проводить на базе ТЮЗа фестиваль театров для детей «Радуга». «Театральный остров» прошел в апреле этого года второй раз. Фестиваль загадочный, существующий вне четкой концепции. Потому, глядя на программу второго фестиваля, сказать, куда поплывет этот корабль, да и выплывет ли, — было невозможно. Позже стало ясно — концепции не предусматривалось. Сюжетика — разве лишь в соединении разнонаправленных векторов, спектаклей авангардистского толка и традиционного. Из имен и названий, которые на слуху, присутствовали только «Потудань» Руслана Кудашова, «Кислород» Ивана Вырыпаева да театр Юрия Погребничко. Об остальном можно было лишь догадываться.

Сцена из спектакля «У подножия слова». Театр Жеста «Dos a Deux» (Франция). Фото из архива фестиваля

Международная программа не пестрела именами первого эшелона (вряд ли поэтому неискушенным зрителям стоит думать, что вот так выглядит передовой европейский театр), но различные направления современного театра она проиллюстрировала. В одном пространстве пересеклись швейцарский театр «Neumarkt», представивший визуальные фантазии на тему отчужденности современного человека, и Амстердамский камерный театр, созданный нашим бывшим соотечественником Владимиром Койфманом, чей спектакль «Человек, который хотел» — показательный пример деструктуризации текстов классика (в данном случае Чехова). Швейцарский спектакль «Неприметное изменение» еще раз показал, насколько русский зритель привык к тому, что в спектакле должны присутствовать роль, актерская игра, желательно еще и сюжет. Чтобы в отсутствие всего этого не стало скучно, нужны очень сильные способы воздействия. Спектакль швейцарцев технологичен. В нем использованы те приемы, которые уже привык видеть среднеевропейский зритель и которые у нас используют немногие (правда, выглядит это чаще всего вторично). На сцене — экраны, на которые во время всего действия проецируются дождь или тень летящей птицы на фоне белой стены. Дождь идет, птица летит, человек проживает свою жизнь. На сцене — два дуэта. Первый — музыкальный. Под живой струнный квартет, который находится тут же, на сцене, мужчина и женщина исполняют божественные арии, ступая босыми ногами по сцене. Вторая пара — тоже мужчина и женщина. У каждого — свой уголок. У него — кухонный стол, плиточка, на которой он готовит ужин. У нее — компьютер, за которым она работает. Иногда они выходят к краю сцены, берут в руки микрофоны и произносят несколько реплик, фактически не связанных друг с другом, реплики повторяются, множатся, из всего этого вырастают одиночество современного человека, бесцельность его существования, отчаяние, поднимающееся из глубины души на фоне благополучного быта. Контрапункт к этим упадническим настроениям — трансляция по телевизору интервью с актрисой этого театра, которая умерла от рака. Черно-белое изображение красивой, сильной женщины, чьи мысли и чувства об одном — о том, как прекрасна эта жизнь, как нужно чувствовать каждый миг своего существования и не бояться ухода. Но восприятие идеи спектакля- умозрительное, на сцене не происходит ничего, кроме, может быть, музыки, что могло бы вызвать сопереживание. Современные технологии не смогли сделать зрелище менее унылым. Выходящие к краю сцены актеры выглядели слишком бесцветно. Смысл происходящего выстраивался помимо их действий.

Спектакль из Голландии показался родным и близким. И не потому, что режиссер — наш бывший соотечественник, и не потому, что поводом для постановки послужило чтение Чехова, а потому, что в нашем городе есть спектакль, удивительно похожий на голландский, — «Доктор Чехов» Григория Козлова. Там множатся доктора Чеховы, там текст разрезан и заново скроен. Правда, скроен он все же из сцен, и в рамках этих сцен актеры играют — Лопахина ли, Раневскую ли, Тригорина, но играют именно этих персонажей. Авторы же голландского спектакля превратили тексты Чехова в «вермишель» — перед нами набор чеховских фраз, по внешним признакам походящий на абсурдистский текст. Более всего это напоминало игру завзятых чеховедов, которые общаются исключительно при помощи фраз из пьес Чехова. На сцене — большой обеденный стол, роскошно украшенный бутафорскими цветами. За ним оказываются три актрисы в инвалидных колясках, одна в желтых нарядах, другая в красных, третья — в черном одеянии. Всех их когда-то, несомненно, принимали в Харькове, и все когда-то пытались уехать в Москву. Иногда они покидают коляски и выпархивают на сцену юными дамами. Автор и мозг происходящего — высокий, худой молодой человек, у которого на челе написано, что он — Костя Треплев, пытающийся стать настоящим писателем. Поэтому он нервничает, разбрасывает листы и каждые минут пятнадцать пытается застрелиться. Угадывание чеховских фраз занимает умы продвинутого зрителя ненадолго, с каждым новым витком абсурдного действия силы иссякают. Казалось, что перед нами — литературный экстремизм вчерашнего дня, дурно понятый постмодерн.

Д. Прахарш, М. Мейзлик в спектакле «Пора ЭТО изменить». Пражский камерный театр (Чехия). Фото из архива фестиваля

Ядро же зарубежной программы составили спектакли «У подножия слова» французского театра Жеста «Dos a Deux» и чешский спектакль «Пора ЭТО изменить» Пражского камерного театра.

Французский театр «Dos a Deux» — это театр драматической пантомимы. История двух маленьких человечков (уродцев? гномов?), живущих в подвале или подземелье. Сгорбленные существа, один из них мучается в поисках единственного слова, он — доминирует, другой является подручным материалом, партнер может превратить его в пишущую машинку или в кресло. Впрочем, ситуация, заданная в спектакле, вполне экзистенциальная — это все те же люди на голой земле, с надеждой взирающие на свет, струящийся из люка у них над головами. Люди, еще не нашедшие слов для общения, а может — потерявшие эти слова. Спектакль и начинается с того, как один мучительно вспоминает что-то, он печатает на пишущей машинке послание. Это непроговоренное мучает персонажа, не давая ему заснуть. Миниатюры из жизни этих существ смешны, виртуозны в исполнении и пронзительны в своей безысходности. Вот им сверху спускается чемоданчик с множеством пузырьков. Они поглощают таблетки в наркотическом возбуждении, превращая действие в ритуал, выстукивая пузырьками сумасшедшую мелодию. Или друзья внезапно становятся врагами, и один чуть не убивает другого в финале «рыцарских» боев. Тот и взаправду чуть не умирает, и вот победитель заботливо выхаживает его, выводит гулять, и его тело становится опорой, продолжением тела друга. Вот они собираются в поход, выстраивают из своего стола корабль, складывают немногочисленные пожитки и плывут, чтобы выбросить в воображаемое море бутылку, где запечатан листок с теми словами, которые так долго искал человечек. Чтобы кто-нибудь (а вокруг никого) нашел эту бутылку и разрушил одиночество. Совершенное владением телом, игра с немногочисленными деталями (полотнищами, столом, который становится и кроватью, и душевой кабиной, и кораблем, железными мисками и тазиками) и, прежде всего, удачно найденные образы героев позволяют легко и просто рассказать притчу обо всех нас, оставленных в этом мире.

Сцена из спектакля «Перед киносеансом». Театр «ОКОЛО дома Станиславского» (Москва). Фото из архива фестиваля

Пражский спектакль сыграл на этом фестивале почетную роль экстремиста от театра. Сыграл великолепно — на десятой минуте зал стали покидать заслуженные деятели искусств, особенно те, кто сидел в первых рядах. Происходило это потому, что время от времени на сцене, помимо главных героев, появлялся человек в резиновом защитном костюме с маской на лице и аккуратно рассыпал на деревянный пол сцены порошок — хлорку или цемент. Облако пыли летело в лицо зрителям, в зале раздавался кашель, актер Давид Прахарш приостанавливал действие, благо вольная конструкция спектакля позволяла это, извинялся — иногда по-русски, но видно было, что происходящее доставляет создателям спектакля радость. Человек в резиновом костюме появился еще раз, на этот раз с лейкой, и полил порошочек, что вызвало новый приступ кашля и недовольства. Впрочем, помимо этой изощренной пытки в спектакле было много интересного. Прежде всего, надо отметить, что в основе спектакля — пьеса современного, говорят, популярнейшего в Чехии автора Эгона Л. Тобиаша. Вряд ли российский зритель был в состоянии оценить весь юмор, все аллюзии и намеки на современную европейскую драматургию, заложенные в тексте пьесы. Впрочем, обаяние и энергетика актера Давида Прахарша, исполнявшего главную роль, были таковы, что его существование на сцене порой замещало тот смысл, который был заложен в тексте и в режиссерском решении. Финал спектакля получился феерическим, я бы сказала «полный джаз». Под ударный джаз, который исполняла группа музыкантов, все действие находившихся на сцене, второй главный герой — толстенный бородач — превратился в хорошенькую бородатую девушку в розовом платье. Все танцевали и смеялись.

Российская программа, в отличие от зарубежной, не открывала новых имен. Другое дело, что, например, театр Юрия Погребничко в нашем городе бывает настолько редко, что превратился в один из мифов московской театральной жизни. О «Кислороде», одном из самых прогремевших проектов Театра. doc., уже писал наш журнал. Наверное, эти два спектакля и оказались теми полюсами, между которыми расположились остальные события фестиваля.

«Кислород» многие называют манифестом тридцатилетних. Этот спектакль — один из удачнейших примеров того, как осуществляется современная драматургия в современном театре. И. Вырыпаев пишет текст, он же рассказывает, вытанцовывает, выкрикивает его вместе с актрисой А. Маракулиной. Текст построен по принципу теза — антитеза, и в очередной раз десять заповедей проходят проверку на прочность. Существует ли закон Божий в мире терроризма, джихадов, израильского конфликта, убийств жен и тому подобного? Через отрицание — к нравственному закону. Сделанный в эстетике клубного перфоманса, когда за пультом сидит ди-джей и звучит медитативное техно, спектакль завораживает, во-первых — энергией текста, во-вторых — энергией актеров. Он и Она транслируют текст с такой отдачей, которую сегодня трудно встретить в театре, не связанном с современной драмой и альтернативными формами.

Спектакль Юрия Погребничко «Перед киносеансом», в противовес концептуальному «Кислороду», заведомо неконцептуальный, безыскусный и очень, очень сентиментальный. Сделанный с такой простотой, которую либо отвергаешь полностью, либо сразу принимаешь. Но эта откровенная простота и спасает. «Перед киносеансом» — концерт, которым раньше развлекали зрителей перед началом фильма. Старенькая эстрада, ржавые, грязные стены, деревянная будочка для продажи билетов, гипсовая девушка, роскошная оранжерея искусственных цветов. Два музыканта с баянами, молодой человек за роялем, рядом с ним на возвышении — фея, девушка, которая улыбается. В программке ее и надо так обозначить — девушка, которая улыбается. Иногда она приносит кофе пианисту. И все. Собственно, больше ничего и не нужно. Это представление трудно назвать спектаклем — слишком тонкая материя. Режиссер фиксирует ушедшее время, передает его запах, аромат, настроение. Не конкретное (недаром в этом концерте перемешались романсы и песни Кикабидзе), а просто — уходящее время. Оно уходит, с ним уходят любовь, страсти, стремления, люди. Остаются песни и воспоминания. Главная героиня этого вечера — певичка, женщина-лауреат — маленький, взъерошенный воробей в большом, не по росту, сером пиджаке. Она, скорее всего, уборщица в этом садике, но еще и поет. Голос этот описать трудно, интонации, с которыми поется «Акация» или «По аэродрому», — вовсе невозможно. Рассказать, почему зал хохочет и плачет одновременно, — не хватит мастерства. Спектакль насыщен прелестными, остроумными придумками, оценками, реакциями актеров. И из таких простых, необязательных, не новых вещей, как «старые песни о главном», рождается один из самых поэтичных спектаклей — «памятник ушедшему веку».

Театр Сатиры представил на фестивале свою недавнюю премьеру «Метафизика двуглавого теленка» режиссера Олега Рыбкина. Постановка Виткевича в нашем городе — явление, надо сказать, уникальное. Вряд ли еще можно найти желающих среди российской режиссуры взяться за этого автора. Олег Рыбкин со времени своей работы в новосибирском театре «Красный факел» слывет режиссером прежде всего интеллектуальным и еще — авангардистским. В том, что Рыбкин взялся за Виткевича, нет ничего удивительного. Как, впрочем, нет ничего удивительного и в том, что спектакль этот не пользуется большой популярностью. Трудно определить, что вызывает чувство вчерашнего дня — режиссерское восприятие автора или сама пьеса. Несмотря на то, что текст Виткевича, его постулаты и безумные, наркотические видения восприняты и отрефлексированы режиссером, вслушиваться в этот текст и воспринимать его трудно. Уважение вызывают актеры, которые, очевидно благодаря работе с ними такого режиссера, справляются с философией автора, с громадой текста. Но театр возникает помимо текста. Спектакль запоминается, прежде всего, визуально — потрясающая работа Ильи Кутянского и художника по костюмам Фазили Сельской позволяет сравнить спектакль с дефиле — каждый придуманный образ можно встречать аплодисментами, наблюдать, как художественная идея развивается в каждом из костюмов. Можно восхищаться дуэтом Натальи Кутасовой и Артема Цыпина. Спектакль создан в новой, непривычной для театра Сатиры эстетике и смотрится среди его репертуара ярко, можно сказать — вызывающе.

«Дон Жуан» из Новосибирска, наоборот, на фестивале пользовался большим успехом. Сначала казалось, что главная интрига этого спектакля в том, что все роли, кроме Командора и нищего, исполняют женщины. Театральность, заложенная в этом решении, очевидна. Но режиссер на этом не остановился. Спектакль претендует если не на философский трактат, то на эссе — наверняка (неслучайно в начале звучит голос Эфроса). Дон Жуан в исполнении Е. Ждановой молод, юн, красив. Это мальчишка, который мучается в поисках высшей силы, но раз за разом убеждается, что его поступки — безнаказанны, что и на следующий шаг небеса ответят молчанием. Дон Жуан здесь смешлив, легок, отчаян. Да и весь спектакль вызывает это чувство радостной театральной энергии. Даже финал, который всегда превращается в попытку создать нечто в жанре триллер, здесь — красив. Звучит гром, темнота — и мы видим, как Командор уводит Дон Жуана отнюдь не к языкам пламени, а в цветущий сад, изображенный на заднем фоне.

Художественная интуиция не подвела организаторов — программа вдруг «расцвела» совершенно различными «флагами», и это многоцветье и есть главная интрига и удача фестиваля.

Июнь 2003 г.