А. Островский. «Лес». Комеди Франсез (Франция).
Режиссер Петр Фоменко, художник Игорь Иванов

Говорят, в одну реку нельзя войти дважды. Петр Наумович Фоменко, певец и рыцарь Театра, попытался. Эту пьесу Фоменко уже ставил когда-то в ленинградском театре Комедии. Спустя четверть века художник Игорь Иванов повторил оформление, придуманное им для того спектакля. А вот смысл — «message» — у французского «Леса», конечно, получился иной.
Как рассказывают многоопытные театралы, «Лес» конца 1970-х был поставлен усталым человеком, усомнившимся, что красота может спасти мир, а благородные герои Островского — провинциальный комик с трагиком — разбудить совесть дремучих купцов с помещиками.
Ныне Фоменко твердо знает, что красота мир не спасет, но в его пересказе история обитателей усадьбы «Пеньки» полна не свинцовых мерзостей русской жизни, а изящных театральных прелестей.
На усадьбе Гурмыжской, с прорастающими сквозь дом деревьями, поющими птицами и стрекочущими кузнечиками, лежит мерцающий отсвет обреченности. Каждой мизансценой Фоменко напоминает, что рядом, в соседних поместьях, еще живут герои Чехова и Тургенева. Словно хочет в который раз посетовать на нашу беду: от лесов и усадеб скоро останутся пеньки да камни, а от их владельцев — кресты на Сен-Женевьев-де-Буа.
Оттого обитатели усадьбы, такие сочно-зловещие у Островского, здесь кажутся милыми и «комильфотными». Гурмыжская (Мартин Шевалье) вовсе не смотрится похотливым чудовищем — просто слабая женщина, не могущая толком ни любовника заполучить, ни деньгами распорядиться, сильна лишь по части туалетов да париков. Во время любовного объяснения парик неожиданно падает, она оказывается лысой. Голый череп да еще гнусавая присказка «мня», которую французская актриса получила по наследству от вахтанговской «пиковой дамы» Людмилы Максаковой, явно должны придать этой барыне инфернальный оттенок. Но не придают. Потому что в этой усадьбе, как говаривал чеховский Фирс, все немного недотепы: даже шпионка Улита, в нелепом барынином платье, плачущая на плече Счастливцева о тяжкой женской доле; даже подлый недоросль Буланов в полосатом трико, который ужом извивается, выполняя очередное гимнастическое па и заодно норовя прижаться к юной Аксюше. Одним словом, здесь не столько строят козни, сколько любят и флиртуют. А Аксюша — та и вовсе понесла от Петра.
Эта атмосфера всеобщего флирта, молодых жиголо и влюбленных пожилых дам французам, конечно, очень близка. И они на нее горячо откликаются, благодарные такому облегченному Островскому за возможность хлебнуть красивой русской тоски и послушать гитарный перебор.
Актеры завидно профессиональны и послушны воле режиссера. Они четко выполняют его замысел, не привнося в роль ничего своего. Впрочем, этого вполне довольно. Огромный оперный Несчастливцев (Мишель Вийермоз) очень похож на Жерара Депардье, а Счастливцев (Дени Подалидес, главная удача спектакля) — на нашего Авангарда Леонтьева.
Все это было бы забавно, да и только, если бы Фоменко отказался от «предрассудка любимой мысли» (Пушкин), не позволил бы себе слегка покуражиться над сытой, благодушной публикой.
Потому комик Счастливцев, впервые появляясь, тут же пристраивается на пеньке спиной к залу и приспускает штаны. Так и слышится вкрадчивый голос Петра Наумовича: «Вот, дамы и господа, суть нашего древнего ремесла. Не нравится? А теперь смотрите, что будет с вами…».
И тут, вовсе не по Островскому, выясняется, что забитый купеческий сын Петр унаследовал изуверство отца и сполна отыгрывается на Аксюше, решившей было пойти в актрисы.
Аксюша же на поклонах и вовсе появляется в облике Гурмыжской, даже с ее заветным «мня». Думаете, она все же стала актрисой? Нет. Это режиссер показал нам ее дальнейшую судьбу, покарал ее за отказ от сцены.
Отсюда вывод, весьма не новый, но для Фоменко священный: сохранить свою душу, не превратиться в гурмыжских можно только в призрачном и презренном мире театра.
А я вот все думаю: смеет ли критик почитать себя артистом? Тоже ведь хочется себя сохранить.
Июнь 2003 г.
Комментарии (0)