Т. Уильямс. «Татуированная роза». Театр Сатиры на Васильевском.
Режиссер Роман Смирнов, художник Ирина Долгова

Режиссер Роман Смирнов, тяготеющий к созданию ассоциативных, хитросплетенных фантазий, будь то «Женитьба Гоголя» или вычурная «Орнитология», вдруг позволил себе обратиться к жизни безыскусной и рассказать очень простую историю. В театре Сатиры он поставил бытовую комедию с элементами фарса. И надо сказать, такое следование жанру редко где сейчас встретишь в Петербурге, он явлен и в режиссуре, и в игре актеров. Остается добавить, что материалом для этого спектакля послужила пьеса Теннесси Уильямса «Татуированная роза».

Неслучайно, совсем неслучайно в программке к спектаклю помещена цитата из гоголевской «Женитьбы»:

— Вот вы изволили сказать: Сицилия. Хорошая эта земля Сицилия?

— А, прекрасная!

Трехактная драма Т. Уильямса по воле авторов спектакля превращается в произведение времен итальянского неореализма в духе комедий Эдуардо Де Филиппо. Через несколько минут после начала зритель окончательно забывает, что действие разворачивается не в итальянском густонаселенном дворике, а в американском городишке. Достигается это весьма нехитрым способом: настроение спектакля — это сладкий голос Робертино Лоретти, который звучит над головами зрителей, как сладкоголосая птица давно ушедшей юности. У каждого — своя Италия 1950-х. Затеянная режиссером игра в ностальгию, в «Италию» — ключевой момент спектакля. Ностальгия эта изначально лишена жесткого драматизма человеческих отношений, без чего трудно себе представить Уильямса, она согревает персонажей ярким итальянским светом, они все — живут в прекрасном, прекрасном мире.

Несмотря на то, что Уильямс называл Чехова своим «духовным отцом», кажется, наши режиссеры до сих пор не слишком хорошо представляют, что делать с пьесами этого автора с его тягой к символизму, ощущением мистической напряженности жизни, с вечным переплетением любви и смерти, чувственного и духовного и многим, многим другим. В «Ночи игуаны», поставленной несколько лет назад в Театре на Литейном Владимиром Тумановым, режиссер так и не смог «нырнуть» глубоко, история преподобного Ларри Шеннона превратилась в историю нервного брюнета, которому слегка не повезло в жизни, а болезненные выяснения отношений Уильямса с католичеством были озвучены театральным громом и окрашены в аляповато-красный цвет мантии. Режиссер Роман Смирнов принципиально уходит от этих вопросов, он лишает пьесу очагов внутреннего напряжения и раздражения, он сосредотачивается на истории Серафины и отношениях между Серафиной и Альваро, все прочее превращено в милый антураж забавного в своей истовости итальянского католичества.

Сцена из спектакля. Фото В. Лебедевой

«Prima sera» — перед сумерками — такое настроение задает Уильямс в ремарке к первому действию. Начало же спектакля — «forte»: у края сцены разудало танцуют женщины на фоне развешенного белья. Перед нами — итальянский двор, в центре — как бы комната Серафины, справа — алтарь с гипсовой фигуркой Мадонны. Все действующие лица в спектакле — типажные, узнаваемые. Склочницы-соседки, которым хорошо за тридцать, Эстелла Хогенгартен, которую Юлия Джербинова пытается играть роковой женщиной, отец де Лео — типичный хитрый итальянский священник. Наиболее тонко выполненные работы — слепая Ассунта Татьяны Малягиной и деревенская дурочка Мариелла Надежды Живодеровой. Они обе задают несколько иной тон, вносят ноту некой иррациональности. Вообще же спектакль по сути является бенефисом двух актеров — Натальи Кутасовой, играющей Серафину, и Артема Цыпина — Альваро. Спектакль и распадается на две части: первая — развитие сюжета до появления Альваро. Вторая — отношения Альваро и Серафины.

Н. Кутасова (Серафина делла Роза). Фото К. Синявского

Наталья Кутасова — одна из немногих петербургских актрис, наделенных абсолютным ощущением стиля, ей подвластны многие жанры, она не боится быть откровенной, смешной, некрасивой. Она — изменчива и в то же время женственна в каждом жесте. История Серафины, влюбленной в своего мужа и переживающей его смерть и потерю ребенка, потом узнающей об измене мужа, заново обретающей тепло другого человеческого тела и сердца, — материал столь же благодатный, сколь и сложный. Серафина Кутасовой — каскад настроений. Неистовая, яркая сицилийка, красивая, чувственная и в то же время забавная. Эта забавность — в зазоре между общепринятой нормой, которую в спектакле олицетворяют соседки, и тем «чересчур», которое присутствует в Серафине. Она заворожена любовью, наполнена ею, влюблена в свою любовь к мужу. Если любить — то до изнеможения, до томности в каждом жесте. Если страдать — тоже чересчур. Н. Кутасова бесстрашно играет полупомешанную, истеричную бабу со спутанными волосами, бегающую по двору босиком и в ночной сорочке.

Альваро Артема Цыпина — трогательный, забитый шофер, простоватый, но не лишенный внутренней душевной тонкости, который впервые в жизни встретил на своем пути такое чудо — искрометную Серафину. Альваро — типичный неудачник, нескладность — в каждом из его поступков, и в то же время он странно, пронзительно хрупок в своем существовании. Этот дуэт — самая большая удача в спектакле. Два партнера, удивительно чувствующие друг друга, легко играют все градации эмоций своих персонажей. Здесь возникает та душевность, которой отчего-то не хватает в питерских спектаклях, где тема мужчины и женщины едва пульсирует.

Взаимоотношения Серафины и Альваро должны по смыслу перекликаться и оттеняться отношениями дочери Серафины, Розы, и ее молодого возлюбленного моряка. Но, к сожалению, Наталья Лыжина (Роза) почему-то пытается сыграть неистовость молодости как отчаянье юной тюзовской пионерки, она словно играет хулиганистую десятилетнюю девчонку, а не красивую пятнадцатилетнюю девушку, созревшую для любви. Нет ощущения нового витка истории, когда дочь повторяет судьбу своей матери, потому что эта страсть — в крови их рода.

Финал спектакля, конечно же, счастливый: влюбленные обрели друг друга, Серафина зачала. На сцену выходит мальчик в белой рубашке с галстуком-бабочкой, радостно открывает рот и… В фонограмме звучит не голос Робертино Лоретти, как можно было ожидать, а Луи Армстронг: «What a wonderful world…». Сомнительный с точки зрения вкуса, прием этот, как всегда, сентиментален донельзя и не может не умилить. «Какой прекрасный мир» и «Все будет хорошо» — мог бы начертать на своих знаменах Роман Смирнов. Не самые плохие лозунги в этой жизни.

Май 2003 г.