У. Шекспир. «Elsinore».
Новый драматический театр (Москва).
Режиссер А. Прикотенко
В одном из предпремьерных интервью московской прессе Андрей Прикотенко сообщил: «Гамлета» для постановки в Новом драматическом театре Москвы он выбрал совершенно случайно, формально вписав в план театра громкое название. Однако за формальность пришлось отвечать, и сменить пьесу на другую молодому режиссеру просто не дали. И, хотя «Гамлет» превратился в «Elsinore», шекспировский текст так и остался хотя сильно сокращенным, но все же шекспировским текстом. При помощи Эльсинора Прикотенко лишь обобщил, отдалил и отодвинул сценическую историю, вековые традиции и ныне известные трактовки трагедии. Оно и хорошо: ставить «Гамлета» с оглядкой на мэтров давно уже считается занятием скучным и малоперспективным. Андрей Прикотенко придумал другое решение: вместе с молодым и не отягощенным серьезным опытом зрителем заново придумать историю, которая случилась с шекспировским героем, переиграть ее, будто и не было раньше никакого Гамлета, со всеми его «Быть или не быть»…
Располагает к этому и местоположение Нового драматического на театральной и географической карте Москвы. Дом с большими белыми колоннами прячется в глубине обычного московского двора обычного спального района столицы, на приличном расстоянии от ближайшей станции метро. Теоретически доехать можно, что и делают критики в дни премьерных спектаклей. Но основные зрители — любопытствующая молодежь, живущая по соседству. Здесь живут совершенно обычные люди, с обычными проблемами и заботами. Именно такими петербургский режиссер сделал и героев пьесы. Клавдий с замашками выпивающего рабочего, хихикающая Гертруда в крупных бигуди, девочка-оторва Офелия с торчащими дыбом волосами, взъерошенный и вечно ухмыляющийся Гамлет — все эти герои, раскрашенные режиссером в тусклые тона повседневного быта, призваны шекспировскую трагедию окунуть в эту самую серую действительность. Чтобы Эльсинор из абстрактного места действия превратился в реальный и не слишком благополучный двор, дом, квартиру, где обитает довольно необычная, но вовсе не мифическая семья. Пьеса такой трансформации поддается почти с удовольствием и из трагедии плавно перетекает в криминальную драму, хорошенько сдобренную черным юмором.
Главным элементом декораций Прикотенко вместе с соавтором пространства Натальей Дмитриевой сделал огромные двери. Массивные чудовища, окованные темным железом, снабженные потайными оконцами и взмывающие на цепях под колосники, подобны средневековым орудиям пыток и как нельзя лучше соответствуют «Гамлету»-трагедии. Правда, им никак не оправдать свое зловещее предназначение, и масса кованого железа приходит в движение лишь для того, чтобы по-новому деформировать пространство современного Эльсинора. Двери открываются и закрываются, поднимаются вверх и с грохотом опускаются вновь, но существуют отдельно от самой постановки, смысл которой, при всем режиссерском задоре, остается непонятным.
Спектакль начинается с монолога Клавдия (Вячеслав Невинный-младший), исполненного в луче прожектора на темной сцене. Эти же слова покаяния еще раз прозвучат там, где им и положено, — в третьем акте. Корчи, в которых содрогается тело братоубийцы, вполне гармонируют с коваными дверями, но с дальнейшим действием в одно целое складываться не желают. Как, впрочем, и многое другое. Отношения Гамлета (Николай Горбунов) и Офелии (Наталья Рычкова) обозначены в начале первого акта долгими показательными поцелуями через дверное окошко. Потом о них забудут все, кроме разве что Полония (Анатолий Сутягин), который, сидя на толчке с рулоном туалетной бумаги, примется размышлять: быть или не быть роману дочки с племянником нынешнего короля. Офелия сойдет с ума сама по себе, без Гамлета, побросает на сцену крупы и утопится, то ли по неосторожности, то ли из подросткового упрямства.
Но хуже всего пришлось в новоиспеченном Эльсиноре самому Гамлету. Его и в главные злодеи не пристроили, и героем не сделали, и страстью любовной обделили. Слабенький, субтильный герой Николая Горбунова от Розенкранца (Михаил Калиничев) и Гильденстерна (Александр Топурия) отличается лишь тем, что неприличных жестов меньше делает и все время психует не по делу. Потому что и дела никакого в спектакле Прикотенко он себе не находит. Разговор с призраком, имя которого в программке заменено значительным многоточием, на него впечатления не производит. Гораздо изобретательнее и подробнее режиссер сделал сцену попойки могильщиков в ожидании умершего отца Гамлета. Монолог про «Быть или не быть» Гамлет бурчит в ухо Офелии во время вялого свидания, зато быт Клавдия и Гертруды, опохмеляющихся пивом после совместного пребывания в баньке, сыгран с удивительным азартом.
Все, что касается самого Гамлета, Прикотенко сделал нарочито невразумительным, вялым. Лицо Гамлета стерто, его слова произнесены невнятно, его мысли и чувства не проглядывают сквозь груду мелких и не всегда интересных режиссерских придумок. Логика Прикотенко понятна — если из пьесы убрать персонажа по имени Гамлет, то спектакль автоматически получится про что-нибудь другое. Но если из сказки про Колобка убрать Колобка, то не получится и сказки: дедушка и бабушка, владельцы кондитерского изделия, сами друг от друга по дороге кататься не станут. А какой смысл?
Комментарии (0)