Клим. «…Она — я — не я и она…». Театр «Особняк».
Режиссер А. Слюсарчук
В театре «Особняк» вот уже год шла пьеса режиссера Клима «Я… Она… Не я и я» в виртуозном исполнении А. Лыкова. И вдруг под той же гостеприимной крышей появляется моноспектакль Татьяны Кузнецовой, с названием, в котором изменены лишь знаки препинания и переставлены местоимения. Но означает ли это, что Клим создал «женскую версию» своей пьесы? На первый взгляд кажется, что именно так, но…
У спектаклей, идущих в «Особняке», схожий «внешний вид», то есть оформление, главные принципы которого аскетизм, лаконичность, минимализм. Иногда стул или стол, иногда холщовый экран, несколько предметов непонятной формы и назначения, всегда красно-коричневые кирпичные стены и полумрак, который часто становится кромешной тьмой и очень редко рассеивается окончательно. Возможно, эта «униформа» вызвана отсутствием настоящего «модельера» — фамилии художников на афишах не значатся, в лучшем случае, художники по костюмам, одевающие актеров, а не пространство. Но, скорее всего, дело в том, что «раздетая» маленькая сцена — это идеальное гармоничное пространство для творчества. Так что «с виду» моноспектакль Кузнецовой «похож» на моноспектакль Лыкова и построен на одних и тех же приемах: одинокая фигура, отбрасывающая черную тень на красные стены; камерный свет то разрастается, заливая и сцену и зал, то слабо высвечивает фигуру актрисы, то совсем гаснет. Долгое затемнение и длинные паузы. Кромешная темнота и звенящая тишина сменяются музыкой и ярким светом. Создается ощущение какого-то не бытового, значительного, магического действа: Клим — маг, алхимик в искусстве, его тексты — это те таинственные, непонятные колбы, соединив содержимое которых, может, и получишь философский камень.
А. Янковский в своих спектаклях по пьесам Клима нашел особенно выразительный способ актерского существования: текст произносится быстро, энергично, без интонирования, отстраненно. Возникает ощущение масштабности, значительности происходящего: Лыков потрясает открытиями, которые делаешь с его помощью. Это большой разговор, мужской разговор. Пьесу «…Она — я — не я и она…» поставил А. Слюсарчук, который до этого в спектакле «Lexicon» тоже нашел свою интонацию: текст Павича произносится актерами как разговорная, повествовательная речь, которая негромко журчит, льется, иногда спотыкается, иногда затихает. Если Лыков «читает пьесу Клима» (так было написано в афишах), то Кузнецова пьесу Клима скорее рассказывает. Такая вот беседа, почти камерная, почти интимная, почти женская. Вот тут основная загвоздка: а что по-настоящему женского в этой версии? В первом спектакле все было понятно: Клим — написал пьесу, Янковский — поставил, Лыков — исполняет. Мужской триумвират, и то, что Лыков произносит слова Клима о женском, о мужском, о человеческом как свои собственные, — в этом была правда. Но в спектакле «…Она — я — не я и она…» другой расклад, для того, чтобы говорить о мужском и женском, собрались двое мужчин и одна женщина. Клим — написал, Слюсарчук — интерпретировал, Кузнецова — исполняет. Так женская ли это версия? Клим — известный толкователь, у него свой взгляд на произведения великих авторов — он их переписывает. В спектакле «Близится век золотой» в театре им. Ленсовета он переписал пьесу Моэма «Недосягаемая» для пяти актрис, то есть на сцене было пять женщин — женские типы, какими их представляет режиссер. То же самое произошло и с моноспектаклем Кузнецовой — это версия того, как мужчина истолковывает женское. И для такой пьесы как нельзя лучше подошел бы способ, найденный А. Янковским: актриса отстраненно и энергично транслирует авторский текст, а не пытается выдать его за свои глубинные, сугубо женские переживания и мысли. Тогда была бы правда. Но все-таки есть своя правда и в исполнении Кузнецовой.
Совершенно очевидно, что Татьяна Кузнецова играть свою «версию» в унисон с Лыковым — не может. Другая природа. Трудно представить, чтобы эта актриса быстро, ритмично, страстно, не интонируя произносила текст. Ей свойственна некоторая замедленность, томность, она растягивает слова, и ее энергия не явная, лобовая, а скрытая. Для ее исполнительской манеры характерны незавершенные и ломкие жесты, неровный, как бы вибрирующий голос и женская чуть истеричная, чуть нервозная манерность. Но в ней есть то, что роднит ее с Климом, — тайна. Это интересный союз. И между тем, «женская версия» — если это действительно версия, а не самостоятельный опыт — уступает «мужской». По масштабу, по глубине, по силе воздействия. Одна из причин уже названа — непонятно, чей мир перед нами открывается: женщина о своем или мужчина о женском. Какие-то вещи кажутся банальностями: «У меня с детства страсть к белью. К женскому. Понимаете?» — актриса чуть ли не подмигивает залу, и мужская часть публики отзывается гулом — понимают. Чувственное описание того, как девочка подглядывает за спящей матерью, кажется увиденным глазами сына. И до какого-то момента постоянно прикидываешь на себя, пытаешься проверить, могла ли женщина, какая-нибудь, например, та, которая говорит это со сцены, так чувствовать, так думать. А если она действительно все это чувствовала, то так ли она об этом скажет. Сначала сомневаешься сильно, но потом все меньше и меньше. А под конец многое кажется своим, недодуманным, невысказанным и, наконец, кем-то найденным. Так может эта версия все-таки женская?
Текст Клима неровный — то банальный, то по-настоящему глубокий, содержательный, магический. Неровной можно назвать и актерскую работу. Кузнецова не всегда может преодолеть мелодраматичность, прочно привитую предыдущими ролями. Эту актрису так долго эксплуатировали в «низком» жанре и в плохих постановках, в которых она играла на соответствующем им уровне, что трудно было и представить ее без пышных кринолинов, в сером свитере на маленькой сцене «лабораторного» театра в интеллектуальной пьесе Клима. Временами Кузнецовой удается преодолеть стереотипы, и тогда остается удивляться тому, какую интересную, думающую актрису открыли Слюсарчук с Климом в давно всем известной «Даме с камелиями».
А вообще-то, говоря об актерском исполнении, нельзя забывать одну вещь: как это обычно бывает у Клима, пьеса написана на Кузнецову и для нее. Существование такой петербургской актрисы, со всеми ее возможностями и невозможностями, стало причиной появления пьесы и спектакля. Значит, все должно быть так, как может и как играет Кузнецова. И эта интонация спектакля, строй речи (в корне отличный от исполнения Лыкова) особенно близки ей: говорить медленно и сбивчиво, не заканчивая предложения, микшируя окончания слов, невпопад умолкать, начинать с середины (с обрывка предложения, чуть ли не с середины слова), прерывать мысль нелепым смешком, едва слышно бубнить, как для самой себя, а потом вдруг, встряхнувшись, заканчивать декламацией, как для большой аудитории. Все это органично, живо, и в какие-то моменты веришь, что актриса говорит от своего лица, забываешь про стоящих за ее спиной умных мужчин и мысленно вступаешь в диалог. Не с актрисой — с женщиной.
В исполнении Кузнецовой загадочный и, на первый взгляд, бредовый текст Клима становится понятным, поддающимся анализу. Не все, конечно, но отдельные темы можно выделить и проследить. Женщина рассказывает сон, в котором она видела себя в белом подвенечном платье, похожую на мать. Оказывается, что мать была красавицей, много значила в жизни дочери, но рано умерла. Отца помнит плохо, его образ постепенно сливается с образом первого мужчины. Затем возникает образ сына, спасающего женщину от любви к мужчине. Но сына у героини никогда не было. Есть дочь. «Я вам рассказала о моей дочери?» Свою дочь героиня видит в тревожном сне, в котором она — актриса, стоит на сцене, а зрители в зале лопаются и превращаются в груды опилок. Дочь единственная остается в этом зале, она плачет. Героиня во сне обнимает дочь, и та говорит матери, что она прекрасна. Такая закольцованная история, в которой женский путь определен преклонением перед прекрасной матерью и отсутствием мужчины. Роль отца невнятна, возлюбленные меняются, их образы сливаются, а сына — не было. «Может быть, если бы у меня не было дочери, я бы никогда не стала актрисой».
«Она — Я — не Я» — героиня, женщина, актриса. Три ипостаси, три тесно переплетенных между собой образа. И по-настоящему трудно разобраться, кто из них сейчас с нами говорит. Героиню при желании можно опознать или хотя бы предположить, что речь идет о Настасье Филипповне, но «мое имя ничего не прояснит, даже наоборот…». Труднее понять, когда с нами говорит актриса, а когда человек, скрывающийся за этой маской. «Желание рассказать — это тоже желание отдаться, впустить в себя». Татьяна Кузнецова вышла на эту маленькую сцену с текстом Клима, очевидно, потому, что желала рассказать. И интонацию она выбрала такую — повествовательную, доверительную. Но практически ни разу не смогла подпустить к себе зрителей-собеседников, все время оставаясь закрытой, чуть манерной, чуть надменной, играющей роль актрисой, которая «чужие тайны рассказывает, как свои». На афише под названием помещены эпиграфом строки Клима «Идущая за предел», и вот в этом-то и была главная правда — актриса пыталась выйти за предел (за пределы профессии, за пределы собственной актерской и человеческой природы, за пределы допустимой степени публичной обнаженности) и не выходила. Эта борьба, ставшая сквозным действием, превратила «мужскую версию» в женскую, настоящий спектакль разыгрывался вне текста пьесы. А может быть, Клим создал провокацию и важны были не слова, а именно это движение. И все-таки спектакль «…Она — я — не я и она…» помог увидеть новую Татьяну Кузнецову, узнать ее как актрису, идущую за предел, за те узкие рамки, в которые ее ставят режиссеры обоих академических театров, где она имеет несчастье играть.
Этот текст — тоже всего лишь женская версия. Но все «видели то, что видели».
Комментарии (0)