Пьеса Марии Ладо «Очень простая история» стала в прошедшем сезоне хитом (правда, слово «хит» стилистически не соответствует этой пьесе, оно из другого словаря). Популярность «Простой истории» понятна: «сердцу хочется ласковой песни и хорошей, простой любви», вещей незамысловатых и гуманных. Сердцу опостылел сценический мат, геи и лесбиянки в одном флаконе, и потому история спасения нерожденного ребенка от грозящего аборта воспринимается чуть ли не авангардной идеологией: ребенок должен родиться не у гея с лесбиянкой, что было бы логично в нашу эпоху, а от простых деревенских ребятишек. Сценическая популярность «Очень простой истории» связана с ее драматургической внятностью: в отличие от подавляющего большинства пьес, авторы которых никогда не слышали о завязке и кульминации, равно как и о драматическом действии, — пьеса Ладо возвращает нас к традиционной структуре, и все ее шестеренки и винтики вращаются без скрежета. Хочешь — ставь ИСТОРИЮ, хочешь — ПРОСТУЮ, хочешь — ОЧЕНЬ. Пьеса эта дает возможность актерам играть, зрителям плакать. Вопрос только — что делают в присутствии этого театра и хороших исполнителей люди, зовущиеся режиссерами…

Этому вопросу мы и посвящаем несколько рецензий на спектакли по пьесе Ладо в разных городах нашей необъятной Родины.

…И чтоб на святой Руси переводу людям не было

М. Ладо. «Очень простая история». Малая сцена ТЮЗа им. А. Брянцева.
Режиссер Галина Бызгу, художник Алексей Вотяков

Принято считать, что нынче женщин в искусстве становится все больше и больше. Женщины пишут книги, ставят фильмы и спектакли, поют на сцене, рисуют — короче говоря, занимаются не своим делом. Такое мнение ошибочно. Во-первых, женщины занимаются своим делом, во-вторых, они занимаются им давно, и, в-третьих, чаще всего они делают это дело хорошо. В древние времена женщины занимались искусством, даже и не зная, что они занимаются искусством. Они украшали жизнь. Они вышивали иконы и ризы по сантиметру в день, и теперь эти чудесные вещи висят в музеях спустя пятьсот, тысячу лет. Они слагали дивные песни — любовные, колыбельные. Они сочиняли сказки. Они мастерили наряды себе и мужчинам. «Мне казалось, он смеется, а он навек расстается. Люди добрые, поверьте, расставанье хуже смерти…» — ну, кто это сочинил? Мужчина, что ли? Мужчина сочинил «Черный ворон, что ты вьешься», а это и все этому подобное сотворила в любовной тоске женщина.

О. Самошина (Свинка), О. Лысенкова (Лошадь), Л. Маркина (Корова). Фото В. Постнова

«Очень простая история» киевлянки Марии Ладо напомнила мне бесхитростное великое искусство древности, когда пишут не про кого-то и не про что-то, самоутверждаясь на ровном месте, — нет, пишут свое, заветное, о чем нельзя не написать, не спеть, не сказать. И поставлена эта очень простая история режиссером Галиной Бызгу очень просто — наверное, так же просто когда-то Господь создал мир. Дунул живым дыханием, сказал: «Да будет так». Живое золотое вещество жизни разливается в этом немудреном спектакле, где всем актерам хорошо самим от себя. Ведь это очень приятно — играть хорошо.

На сцене водружен сарайчик, там живут животные. Корова (Лариса Маркина), Лошадь (Ольга Лысенкова), Пес (Игорь Головин), Петух (Александр Безруков) и Свинка (Ольга Самошина). Изображение животных — это давнее тюзовское занятие, которое может выглядеть исключительно противно. Здесь это выглядит привлекательно. Актеры не наигрывают внешние признаки своих персонажей — перед нами такие вот существа, со своим умом, своей психикой. Петух — артист, интеллектуал по меркам сарайчика, ведь он слушает радио и знает много красивых и непостижимых для живности слов типа «дефолт». В ярко-красном кафтанчике, всклокоченный и высокомерный, в исполнении артиста Александра Безрукова (господа, какое счастье! Есть другой Безруков!) этот петух — забавное и сложное существо, гордое и трусоватое, талантливое и по-детски тщеславное. Корова вся поглощена своей очередной беременностью и смотрит на мир незабвенными коровьими глазами. Лошадь — очень славная, пожилая, вдумчивая, самоотверженная, правда, за всю жизнь ей так и не удалось понять, для чего люди покупают новую одежду, когда она у них уже есть. Пес добродушный, как положено, и туповатый, как это часто бывает у дворовых. А вот свинка… Я понимаю создателей спектакля, которые назвали так персонаж, у автора именуемый правильно — «Свинья». То, что сыграла Ольга Самошина, неловко назвать «Свиньей». Надо именно ласково — Свинка. Это, на самом деле, чудесная русская провинциальная барышня в шляпке, мечтательная, доверчивая, полная нежности и любви. Она сиднем сидит на одном месте и мечтает хоть когда-нибудь взлететь и посмотреть Божий мир. Она сияет от радости жизни, от счастья разговаривать с товарищами и от восторга, который переполняет ее, когда она видит любимого Хозяина.

А Хозяин — Константин Воробьев — замкнутый и хмурый, это именно то, что в народе называют «кулак», «куркуль». Конечно, он в русской национальной хозяйской одежде — ватнике и резиновых сапогах. Яростно и безжалостно ведет Хозяин свое хозяйство, свой мир, где он царь и бог. Рядом же обитает Сосед — Сергей Бызгу, пьянюшка, весельчак, бездельник, но, что называется, душа-человек.

О. Самошина (Свинка), С. Бызгу (Сосед). Фото В. Постнова

Сцена из спектакля. Фото В. Постнова

Актер Сергей Бызгу — муж режиссера Галины Бызгу. По-моему, это первый случай в истории театра. Обычно режиссеры женятся на актрисах. А тут вышло вон как интересно. В мягких женских режиссерских лапах Сергею Бызгу абсолютно комфортно. Он играет широко и привольно. Он показывает все свои умения. Он четко и точно разделяет сценические мгновения на взлеты и паузы. Его мужичка нетрудно опознать — мы с ним знакомы с детства. Глаза, много лет промывающиеся абсолютом, то есть водкой, чисты и прозрачны. В кармане — блоха на аркане. Зато — душа нараспашку и гармошка рыдает навзрыд. Пропащий человек, про таких говорят «он пьяница, но добрый». Зато именно ему суждено допиться до чертиков — по пьесе до ангелов — и услышать, как разговаривают животные. Пока рассудок не пропьешь, суть жизни не поймешь, во всяком случае, у нас, на Святой Руси.

А это и есть Святая Русь, очень простая история. Бог спит вместе с домашними животными на сене, подпевает веселому пьянчуге, толкает хозяйскую девочку (Александра Ионова) в объятия соседскому мальчику (Денис Пьянов), у которого ни кола ни двора, зато настоящий огонь горит в молодой крови, и родиться у них должно обязательно святое дитя. Да ведь все дети святые. С каждым ребенком Бог еще на что-то надеется. Вот и хлопочет по своему хозяйству — чтобы мальчики любили девочек, чтоб завелись у них другие мальчики и девочки и чтоб на Святой Руси переводу людям не было.

Да вот беда — ненавидит Хозяин Соседа и в родство с ним вступать не хочет. И Свинку, которая так доверчиво на него смотрела, зарезал. И пришла она ночью к товарищам в сарайчик уже в виде ангела. И рассказала, что видела Бога, что он ее погладил по голове и пожалел и что в раю людей мало — все больше животные. И что когда умирает человек — его делают ангелом-хранителем другого человека, который должен родиться. Тогда животные и задумались — как же им помочь ребенку девочки, которого подстерегает гибель. И пришел к ним Сосед, допившись до прозрачности, и тоже понял, что ему делать и как ему распорядиться своей бесполезной жизнью…

Это, конечно, довольно спорный момент в пьесе — когда Сосед застрелился, чтобы помочь родиться будущему ребенку. Тут есть некоторая смутность. Лучше бы он бросил пить, привел в порядок хозяйство и уладил конфликт с Хозяином. Но в славянском христианском сознании благополучие как-то неумолимо связано с идеей жертвы. Дескать, без крови агнца ничего не выйдет. Отстрадаешь — тогда получишь. Кто его знает, может, правда так. Актеры так просто и убедительно исполняют эту коллизию, что им веришь на слово, и вопросы приходят уже потом.

А в конце наступает счастье — обыкновенное, милое и всем любезное: с молодой мамой и ребенком на руках, с озверелым от счастья дедушкой, с ликующими животными, с ясными звездами в чистом небе и крупным снегом, который не тает, потому что он настоящий — театральный.

Вот это режиссура в том единственном смысле, который не ведет театр в пропасть, — согласие и понимание всех актеров, понимание природы драматургии, налаживание живых связей между действующими лицами, настройка единого общего верного тона. Зритель счастлив — как живой воды попил. Только очень уж источник невелик — Малая сцена ТЮЗа. Что поделаешь, так везде. Когда что заведется настоящее — обязательно в какой-нибудь щели, подвале, в маленьком зале, поскольку это демонам нужны стадионы и миллионы, людям света достаточно и одной души. Двое — уже много.

«Где двое соберутся во имя Мое, там и Я среди них».

Июнь 2003 г.

Ну очень простая история

М. Ладо. «Очень простая история». Театр «Содружество актеров Таганки».
Постановка Николая Губенко, художник Виктор Арефьев

Те, кто читал пьесу Марии Ладо (а ее знают, читают) и не попал на спектакль, в первую очередь спрашивают: «Ну и как там животные? Как их придумали?»

Отвечаю — придумали остроумно. Вырежьте из бумаги по контуру фигурки лошади, коровы, петуха, свиньи. Причем каждую — по два экземпляра. А потом увеличьте их до размеров, сопоставимых с человеческим ростом (для этого уж не бумага потребуется, а холст, натянутый на соответствующий контур-каркас), затем соедините оба экземпляра так, чтобы между этими фигурками мог свободно размещаться (входить и выходить) актер. Все это легкое сооружение поставьте на фурки — вот и готовы вполне функциональные домашние животные. А «функционировать» они будут на фоне большого рисованного задника, где только синее небо да белые облака (необъятная Россия-матушка). Откуда-то с облаков спускается навес-сеновал, к которому приставлена лестница. С одного края сцены — рукомойник и телега, с другого — сено и вилы; посредине — фляга. Все вместе — крепкий хозяйский двор.

Сцена из спектакля. Фото из архива театра

Первая большая сцена — утро: просыпается домашняя «живность», ждет хозяина. Самое время рассмотреть их костюмы, юмористически демонстрирующие связь человека и домашней «твари»: Свинья — в розовом мягком комбинезончике, подчеркивающем округлость форм, Лошадь — в длинной кавалерийской шинели с медалями (среди которых одна из почетнейших — Ветеран труда), Пес — в модно рваных джинсах и майке с изображением своего хозяина, Корова — в самовязаном кардигане с кистями, мягко обтекающем ее большой живот (в ожидании отела), и пестро-нарядный Петух «а ля панк». Все актеры молоды: мечтательная Свинья (Л. Савченко), задумчивая Корова (М. Рябкова), заполошный Пес (В. Вашедский), кичливый Петух (А. Тынкасов) и даже умудренная опытом и уставшая от жизни Лошадь (Е. Устюжанина). Все актеры старательны и старательно же играют только одно состояние (мечтательная, задумчивая, заполошный и пр.) — от начала и до конца спектакля. От этого временами создается ощущение детского утренника. Кажется, что плоскостное сценографическое решение определило и способ существования актеров (Петух, правда, у Тынкасова «многокрасочнее» остальных). Но, может быть, животных играть так и надо? Не люди же, в конце концов, хоть и разговаривают.

Но вот появляются и люди…

Типажи подобраны выразительно: крутой Хозяин (бывший моряк) в тельняшке (М. Басов), хлопотливая Хозяйка (Т. Лукьянова), алкоголик-Сосед (А. Пряхин) и молодые люди — Даша и Алексей (М. Федосова и В. Завикторин). Однако очень скоро выясняется, что люди существуют в этом спектакле по тем же законам, что и животные. «Многокрасочного» уже не найти ни одного. И вот что интересно: какими появляются в первых сценах эти люди, такими и уходят в последней. А ведь в их сценической жизни происходит немало важных событий.

Вот Даша и Алексей. По пьесе у них случилась любовь. Горячая, живая, настоящая. Как такую играть? Трудная задача, конечно (см. «ПТЖ» № 24; все об этом). Обозначается в спектакле это чувство так: во-первых, помогает текст (там говорится про любовь), во-вторых, «короля играет свита» (в данном случае все вокруг тоже говорят про их любовь), в-третьих, Даша и Алексей иногда обнимаются, а в начале так чуть и более… Вот, пожалуй, и все обозначения. А ведь Даша в первой же любовной сцене сообщает Алексею про свою беременность. А потом родители настаивают на аборте. Алексей к происходящему индифферентен: «Против родителей не пойдем». Есть, конечно, в тексте такие слова, но за этими словами — буря чувств, смятение. Драматург «подсовывает» Алексею много живых сцен, переливы настроений. В спектакле же актер идет вслед за словами, и все.

Даша любит и страдает тоже только «на словах». Хозяйка (ее мать) — тоже. Чуть-чуть поколоритней Хозяин, но и от него не идет ток напряженной сценической жизни. Сосед-алкоголик убедителен, но только как алкоголик. Из этого своего состояния актер не выходит ни на минуту. Ему тоже «подбрасываются» замечательные биографические штрихи: когда-то в детстве именно он верховодил и играл Чапая, а будущий Хозяин был при нем Петькой, да и будущая Хозяйка когда-то предпочитала будущему Хозяину этого теперь уже спившегося человечка. Однако вся сложнейшая гамма переживаний героя сводится к простому медицинскому диагнозу, и тщетно искать какие-либо иные черты в этом плакатном образе алкоголика.

Плакатность и одномерность в режиссерском решении спектакля входят в противоречие с притчевой природой пьесы, наполненной лукавством и иронией, ей необходима объемность персонажей, наличие «зазора» между актером-исполнителем и его героем: «сказка — ложь, да в ней намек…».

В спектакль включены стихи и зонги, написанные самим Николаем Губенко. Далеко не все из них органично входят в сценическое действо. Некоторые относят нас к совсем другим временам и к другому театру. Показателен в этом отношении конец первого акта, когда симпатичные домашние животные, обсуждая проблему денег, вдруг резко прерывают свою милую и остроумную болтовню, выходят на авансцену и, совсем как в «Добром человеке из Сезуана» старой Таганки, «дерзко» поют и подтанцовывают зонг про «Мани-мани, а у народа ни хрена в кармане» в стиле рэп. Но… времена ушли, да и притча про любовь сильно сопротивляется подобным прямым обличительным обращениям к зрителям «на актуальную тему».

В самом же спектакле, увы, нет самого главного — внутреннего напряжения, заветной мысли о чем-то дорогом и значительном, нет и по-настоящему задетого сердца. А без этого — кричи не кричи, хоть в форме зонга, хоть в форме рэпа, — ответа нет…

Апрель 2003 г.

«Отчего печаль присуща коровам?..»

М. Ладо. «Очень простая история». Государственный Камерный «Пятый театр» (Омск).
Режиссер Борис Цейтлин, сценография Бориса Цейтлина и Ольги Веревкиной

То, что Борис Цейтлин не впал, «как в ересь, в немыслимую простоту», ставя простую историю (простите, ОЧЕНЬ простую историю; «очень» выделено крупно и в программке, и на всех рекламных стендах), — так вот, то, что «не впал», стало ясно сначала при раскрытии вышеупомянутой программки, а затем уже при входе в зрительный зал, где понагорожено было столько, что…

Бог с ним, с жанром «простой истории» (как вполне могла бы сказать Свинья, на небе оказавшаяся). Но вот «единство формы и содержания» (как сказала бы та же Свинья, изменившая после своего убиения форму бытия, но сохранившая содержание) — это дюже и зело серьезно.

Сценографическая конструкция, придуманная режиссером, навязчиво настраивала на ОЧЕНЬ глобальное: потолок-небо на весь зрительный зал, помост-проход через весь партер… «Действенность» сего построения, увы, кроме доп. возможностей для решения ряда мизансцен, оказалась нулевой на всех уровнях, ну разве что интригу задала: поскольку в каждом антракте (их было два) зрителей вежливо просили покинуть зрительный зал, казалось, что, вернувшись, мы увидим, как, скажем, разверзнутся небеса и — начнется! И прояснится великий замысел Бориса Цейтлина!.. Не разверзлись. Не началось. Статичным все оставалось. Не говоря уже о том, что этими антрактами сам спектакль словно искусственно обрывался и «входить» в него после перерыва было более чем сложно.

Все сущее на земле нашей грешной взаимосвязано. И об этом прежде всего — простая и мудрая история Марии Ладо. Самое странное (и необъяснимое) — как можно было умудриться потерять эту взаимосвязь. «Общества» на скотном дворе не было, и «взаимосзвязи» становились сугубо умозрительными. Каждый обитатель «скотного двора» представлял из себя одиноко-индивидуальное явление, хорошие актеры хорошего «Пятого театра» создавали свои персонажные «индивидуальности» интересно, но даже классики марксизма-ленинизма, увидь они такое, изрекли бы нетленное о невозможности «жить в обществе и быть сводными от общества». Талантливая «штучность» каждого искусственна, лубочна, но, что при всем этом странно, сострадания и любви к «индивидуальностям» в спектакле Цейтлина нет. В принципе нет. За исключением Соседа, который, живя вне всех и вся (как и все в этом спектакле), просто «жил на сцене», хоть немного спасая тем самым «простую историю».

Сцена из спектакля. Фото О. Деркуновского

Что имел в виду Цейтлин, сделав из простодушной и добрейшей Свиньи пышнотело-белоснежную аристократку, которая, оттопыривая мизинчики, поглощает яства из серебряной посуды, — только, пожалуй, режиссер и знает. Что он же имел в виду, сделав из Хозяина этакого колоритно-бородатого и разудало-угрюмого «ухарь-купца», — опять же знает только Цейтлин… И начинается сказка. И хозяин-купец, зловеще ухмыляясь, точит топор, и искры от точила летят в зрительный зал, и аристократка Свинья что-то при этом «поглощает», и зарезание Свиньи становится этаким «комиксом», вызывающим этакую прелюбодеянную улыбку перед поглощением шашлыка из свинины…

А если принять во внимание гремучую смесь из разностильного (но, еще раз замечу, талантливого) «пребывания» актеров на сцене — вообще не по себе становится. «Мхатовская» Лошадь, «тюзовский» Петух, «таганковский» Пес, «брехтовская» Корова… Как если бы на картине Пиросмани появились светлейшие особы Ван Дейка…

Что «нарисовал» Цейтлин, разместив у себя на «палитре» пьесу Ладо, — ни угадать, ни предугадать не дано (это как со своим самоваром в Тулу). Все краски — в гости к нам! Хотя финал был достаточно внятен (пусть даже вообще из «другой оперы»): паточная, сказочно-лубочная картинка, где стоят в белоснежных полушубках да в валенках все герои, и такая благость слащавая (но наша, исконно-посконная, расейская!) во всем этом, что вот уже даже кажется — гимн сейчас «Боже, царя храни!» грянет… Про Россию, оказывается, спектакль-то был. А я, дурак, все сострадать кому-то пытался. И еще сидел при этом, мучился — почему мне Свинью убиенную не жалко…

…«Как живет теперь наша корова, грусть соломенную теребя?..» Эту строчку есенинскую я, представьте, «ассоциативно» и по сей день вспоминаю после «Простой истории» Ладо, увиденной в тюменском молодежном театре «Ангажемент». Лучший из всех виденных мною спектаклей по популярной сегодня пьесе. С любовью и состраданием, с болью и простотой, с настоящей жизнью и без каких-либо ОЧЕНЬ и «матрешечных» заигрываний с Россией…

Ну а ежели кто, аки Хозяин на Свинью, бросится на меня с топором обоюдоострым, я тому четыре строчечки прочитаю из того же гениального поэта Аркадия Кутилова, эпиграфом из коего я заметки нонешние начал:

На сцену падал бутафорский снег…
С фальшивой болью всхлипнула валторна…
На сцене грубо «умер» человек,
А в зале кто-то плакал непритворно.

Только ОЧЕНЬ не плачьте!

Июнь 2003 г.