Теленок получился и в самом деле неординарным. Без метафизики, но, кажется, с плавниками. Олег Рыбкин экзистенциальную маету текста игнорирует — в надежде, видимо, что пряная расцветка зрелища (художники Илья Кутянский и Фазиля Сельская) сама приманит ее, как бабочку на цветок. Но терпкие эскапады Виткевича — иной природы. В спектакле текст висит хлопьями небрежно. Актеры плавают в этом аквариуме со вкусом, порой завораживая наблюдателя. Такую мать, что играет Наталья Кутасова, и такого сына, какой получился у Игоря Бессчастного, нигде у нас больше не увидишь. Экзотическая театральная работа, уже имеющая и горячих адептов. Но теленок — в рыбном соусе: в руках яркого режиссера — ключ от соседней комнаты. Текст Виткевича становится неким либретто, помехой в восприятии сверкающего аквариума, обитатели которого в принципе вполне обходятся без слов.
В моих произведениях я показал человека, распятого на прокрустовом ложе формы, нашел собственный язык для выявления его голода на форму и его антипатии к форме… с помощью специфической перспективы я попытался вытащить на свет Божий ту дистанцию, которая существует между ним и его формой.
Очередной раз «распиная человека на прокрустовом ложе формы», театральный метафизик О. Рыбкин пошел ретроспективным путем. Поставив несколько лет назад «Ивонну, принцессу Бургундскую» В. Гомбровича, теперь он обратился к более ранней форме польского абсурдизма, к старшему соотечественнику Гомбровича — Виткацы (С. Виткевич). Оба покинули Польшу в августе 1939 — Виткацы покончил с собой, Гомбрович, почти на двадцать лет моложе, уехал в Буэнос-Айрес (вспомним поездку Виткацы в Новую Гвинею). В рыбкинской «Ивонне» царил холод геометрии, в его «Метафизике» — «тропический жар» экзотической живописи, присущей стране, где листья пальм — из зеленых мочалок, а кактусы — из щеток (замечательное оформление И. Кутянского). Абсурдистский мир спектакля подобен атмосфере Закопане, где по Кропувкам шагал сам Стась Виткацы в плаще вишневого цвета, надетом на полосатую пижаму, сшитую из цветных лент, и в огромной шляпе-сомбреро… Примерно так же одела Ф. Сельская безумных героев «Метафизики», созданных полунаркотическим сознанием автора, начитавшегося «Гамлета» под тропическим солнцем Польши. Мать-Королева, дядя-злодей, меланхолический сын… Километры текста патологически многословной пьесы классика освоены, азартно, прелестно, иронически разыграны (блистает Н. Кутасова), спектакль лихо сочинен, но его замысловатые тропы никуда не ведут. Точнее — ведут к одной простой мысли — о том, что эта литература осталась в прошлом. После Виткевича театр европейского абсурда прошел за ХХ век огромный путь, становясь все более афористичным, кратким. Графоманство Виткацы сделало свое дело и ушло, как мавр Новой Гвинеи, и выглядит теперь абсолютным филологическим памятником ушедшей культуре. О. Рыбкин и его актеры проделали огромную археологическую работу, им не откажешь в культуре, мастерстве и понимании природы пьесы. Сидя на «Метафизике», иногда что-то понимаешь, чаще просто радуешься, но наутро после спектакля, будто протрезвев, как Виткацы после пива, не можешь вспомнить ни одного сюжетного хода, вычленить хоть какой-то смысл, и никто из видевших спектакль этот смысл сформулировать не может. Да, режиссер — мастер формы, актеры — тоже люди. Но дистанция между человеком и формой осталась не преодоленной посредством мостиков реального сегодняшнего смысла. Вопрос «Зачем?» повис на веселой пальме, между мочалок зеленого цвета, и качается на ней вот уже несколько месяцев, радуясь театральному солнышку как таковому…
Комментарии (0)