А. П. Чехов. «Чайка». Калининградский областной драматический театр.
Режиссер Альгирдас Латенас, художник Елена Сафонова
Луна. Озеро. Горизонт. Три доминанты сценического пространства спектакля литовского режиссера А. Латенаса «Чайка» — символ, знак, метафора и просто данность. В опусе Константина Треплева, чеховской «пьесе в пьесе», луна, озеро, горизонт — составляющие холодного призрачного мира одинокой, почти угасшей, бесприютной души, блуждающей по роковому кругу в пустоте Вселенной, утратившей силу — любовь.
Попытка разыграть в усадебном театре сочинение Треплева явится чем-то роковым и коснется каждого участника события. Треплевская пьеса концептуально важна в решении: она будет завязкой спектакля, она же оправдывает заданное пространство театральности.
По всей сцене расставлены вешалки. На них в изобилии развешаны костюмы — нарочито яркие, вычурные наряды Аркадиной. Игра, как свободное действие, врывается на сцену, царит над повседневной жизнью. Вымысел, маска, условность — все признаки игрового театра налицо. Режиссер стремится к намеренно экспрессивной форме — в смысле зрелищности, яркости не за счет текста, а за счет особых знаков. На сцене утверждается язык внешний, язык жеста, света, тона. Искусственность пространства здесь не случайна. Сценография Елены Сафоновой и режиссерский замысел создают зримый образ театра.
Т. Паршина (Маша), А. Лукин (Дорн). Фото Г. Филипповича
И все же первое действие спектакля, яркое, зрелищное, перенасыщено режиссерскими приемами. Режиссер невольно становится заложником собственных правил «игры в театр». Порой навязчиво и утомительно, а главное, разрушая живую ткань спектакль, звучат цыганские напевы. Во втором действии игровая природа уступает место психологизму, однако мотивация сценического существования некоторых персонажей — загадочна. Чучело чайки, втиснутое в большую бутыль, тоже явилось загадкой.
Внимание зрителей с самого начала спектакля приковано к «бледной луне», порой становящейся угрожающе «кроваво-алой» — «она напрасно зажигает свой фонарь» в мире людей. Сама луна и ее цвет создают настроение тревоги, не осознаваемого пока еще отчаяния. На фоне луны мы видим белую рубаху, надетую на шест. Пока это еще только рубаха, но постепенно легкая режиссерская ирония угасает, и это уже жесткая метафора — образ распятой чайки.
Холодная, безучастная луна отражается своим безжизненным светом в озере — в небольшом медном тазике с водой, расположенном по центру, ближе к авансцене. Нестрашно — пока и здесь не вырастает метафора: колдовское озеро — мертвое озеро. Место определяет действие. Озеро в спектакле — центр притяжения, оно поглощает живой дух, растворяя его; рядом с ним, да и поодаль от него, холодно, пусто, страшно. Это одинокое озеро собирает вокруг себе подобных, растворивших в суетной пустоте живую энергию, волю, угасающих одиноких людей. Здесь будут разыграны важные сцены спектакля: встреча Тригорина и Нины, Треплева и Нины. Здесь свершит свой ритуальный приворот Аркадина, возвращая безвольного Тригорина.
Над озером начинается горизонт, пограничная полоса между миром живых и миром мертвых. Герои спектакля Латенаса, пройдя свой роковой круг, как бы устремляются ввысь над озером, к горизонту, «ночным небесам». Только там живой дух обретает свободу, навсегда теряя «страх смерти — животный страх». Не коснется это только Маши. И здесь возникает иная тема, другое пространство — пространство реальности, жизни.
А. Ковалева (Нина), С. Чернов (Тригорин). Фото Г. Филипповича
В пределах двух пространств определяется конфликт спектакля. Два мира, две плоскости человеческих отношений. В пространстве искусственности — поддельность чувств, притворство — формула игры. Это пространство Аркадиной. Она живет в иллюзорном мире, стремится казаться иной, чем есть, обретая «не свойственную ей значительность» (правда, порой рисунок роли, заданный режиссером, оборачивается банальностью). В этом пространстве разыгрывается «ложный сюжет»: мир иллюзий, желаний, суеты. Любви здесь быть не может, значит — и жизни. Это унылая пустота, «без мысли, без воли, без трепетания жизни» — среда обитания почти всех персонажей. Желание вырваться из этого рокового круга есть у Дорна (Василий Швечков) и Полины Андреевны (Марина Минакова). Актеры точно, с безукоризненным чувством партнерства, без надрыва существуют в латенасовской истории любви.
Свежесть решения спектакля связана не только с выбором темы, разработкой образа Маши, но и с неожиданным воплощением образа Нины Заречной. Она стремится в пространство, где царствует Аркадина, даже пытается подражать ее жестам. В исполнении Алены Ковалевой Нина — «дитя природы». Озорная, смелая, открытая и очень наивная девчонка в платье-халате, в обуви, напоминающей кроссовки, взлохмаченная, с плеткой в руке, запыхавшись, вбегает на сцену. Спектакль начался, начался и ее «бег по роковому кругу». Она оказалось «слишком проста», чтобы понять мир Аркадиной и Тригорина, органично войти в него. Расплата велика: потеря семьи, смерть ребенка и, наконец, поездка с провинциальной антрепризой в Елец в третьем классе с мужиками. «Груба жизнь!»
В пространство реальности нет места иллюзиям. Это сама жизнь, «чаще с трагическим началом, с красноречивым безумием и молчаливым страданием». Пространство подлинного существования, подлинного общения, подлинных чувств — это пространство Маши. Она единственная из всех героев спектакля сохраняет право быть собой и право на любовь, пусть безответную. Она живет ею беззаветно, тихо, по-настоящему.
В спектакле и два времени: прошлое и настоящее. В первом акте действие происходит в конце ХIХ века, во втором — это рубеж веков ХХ-ХХI. Оба пространства и оба времени объединены одной вечной темой — любовь, которая над временем и пространством. «Чайка» Калининградской драмы — комедия с элементами психологической драмы и мелодрамы, и этому есть оправдание. Режиссер Альгирдас Латенас, остановив свое внимание на теме любви, смещает акценты чеховской пьесы, отстраняясь от темы искусства, «поиска новых форм». Мир, не намоленный любовью, — мертвое, искусственное пространство, и поиск тех самых форм в нем лишен смысла. Есть две вещи, к которым стоит относиться серьезно: это любовь и какое-то высшее провидение, бог, — вот особая заповедь Маши. Поэтому история любви Маши в калининградском спектакле ключевая. Маша «открывает» спектакль и трагические аккорды финальной сцены также связаны с ней.
В душе Маши (Татьяна Паршина) — боль, тоска, неудовлетворенность жизнью, но главное в ее истории — возмужание в любви. В финале спектакля, когда Маша предчувствует самоубийство Треплева, она стремится быть рядом с ним, и все же спасти его не удается. Треплев, как и все остальные персонажи, уже давно обречен на угасание.
Финальная сцена играется вокруг большого дивана, напоминающего скамью, стоящую у витражей католического костела. Диван — это и своеобразный склеп, а сиденье — крышка гроба. После прощания с Ниной Константин берет револьвер, подходит к дивану, поднимает крышку сиденья, с внутренней стороны которой наклеены письма и фотографии Заречной, ложится на дно этого «гроба-склепа», а над высокой спинкой дивана — люди, больше напоминающие фантомы. Куклы, играющие в лото. Только Маша вне этой игры, она безучастно и в то же время нервно выкрикивает номера бочонков для лото. Выстрел. И после фразы Дорна: «Константин Гаврилович застрелился» — она, вся в черном, распустив волосы, взмахнув рукой-«крылом», ложится на диван-склеп, как тихий ангел, оберегая покой любимого человека.
Июнь 2003 г.
Комментарии (0)