А. Стриндберг. «Фрекен Жюли». Театр им. Евг. Вахтангова.
Режиссер Владимир Иванов

Три известных артиста театра им. Евг. Вахтангова, которые не нуждаются в особом представлении, — Юлия Рутберг, Владимир Симонов и Мария Аронова — взбунтовались. Бунт состоял в том, что они запирались в репетиционной комнате и практически самостоятельно, под присмотром ученика Марка Захарова Алексея Гирбы, осваивали одну из труднейших пьес мирового репертуара — «Фрекен Жюли» Августа Стриндберга.

Три известных артиста прожили на вахтанговской сцене разные по протяженности жизни, однако все трое утвердились в зрительском сознании как артисты комедийные, причем владеющие богатейшей палитрой комического: от эксцентрики до гротеска. Но тут им, всем троим одновременно, показалось, что они застряли на этом славном пути: их «маски» насмерть приросли к лицам, амплуа «стреножили» шаг, не давали идти дальше. Им почудилось, что ДАЛЬШЕ — территория человеческой психологии во всех ее глубинных проявлениях, ими доселе не освоенная. И они шагнули туда.

Никакого отклика эти мысли в окружающем мире не нашли. И тогда актеры сыграли, можно сказать, ва-банк, практически навязав полуготовый спектакль родному театру. Не славы, разумеется, ради (у всех ее с лихвой), не конфликта во имя (кому нравится вызывать огонь на себя в отчем доме). «Фрекен Жюли» поддержал мудрый Михаил Ульянов, художественный руководитель вахтанговского театра.

Это — предыстория. «Ну и что, — скажет язвительный читатель, — благие намерения остаются за скобками, когда появляется на свет художественный результат — спектакль. Он и есть мерило любой театральной затеи, сколь бы благородной она в замысле ни выглядела».

Верно. Результат важен. Обратимся к нему, добавив, что довел до ума и премьеры «Фрекен Жюли» режиссер В. Иванов, известный педагог Щукинского училища, которое все наши герои в разное время закончили. Доделывал в ситуации авральной и малопригодной для творчества. Все, скобки закрываем.

Юлия Рутберг — фрекен Жюли. Длинная и худая, способная к мгновенной трансформации, яркая, острая, гротесковая, далекая, казалось, от «правды жизни» и психологических нюансировок, как солнце от луны, актриса эта — идеальный материал в руках режиссера (с ней работали и Виктюк, и Фоменко). С низким, чуть хрипловатым, теплым голосом, огромными глазами и ломаной пластикой. Она — такая, какой ее знали в театре больше десяти лет, — теперь вышла в роли фрекен Жюли.

Она появляется на сцене, освещенная софитами, будто солнцем, и сама несет с собою свет, пусть даже это лунный свет Ивановой ночи: в длинной белой блузе поверх широкой темной юбки и невероятной красоты венке из полевых цветов. Вбегает по помосту в темную, заставленную тяжелой мебелью мрачноватую комнату-клетку и, задыхаясь, произносит первые реплики.

Бог ты мой, это голос Рутберг? Нежный, совершенно незнакомого тембра, чистый и светлый. Она счастлива и весела. Она вне этого назойливого быта, вне связок с луком, бутылок, терок и тарелок, они — для Кристины, кухарки (да и то многовато, честно говоря). Ни одной неестественной, манерной интонации, все легко, воздушно, славно. Она очень привлекательна в этой сцене, она манит за собою Жана, потому что бьет из нее ключом особого рода сексуальная энергия.

А Жан — В. Симонов — громадный, великолепно сложенный, этакий супермен, знающий себе цену как мужчина. Симонов тоже сознательно приглушает краски, уходит от характерности, стараясь вникнуть в самую сердцевину конфликта. Его нота в начале спектакля — торопливое недоумение: неужели она, госпожа, — и… Он? А почему бы и нет? Не хама, не лакея, не плебея играет Симонов. Он внутренне не менее тонок, чем его госпожа, только иначе. Он почти что ровня ей — таким бы очень хотел быть. Какая красивая пара — они убегают танцевать, оставляя Кристину одну. Она — лишняя в их мире. Но она всегда будет рядом, даже когда по пьесе ее и быть на сцене не должно. Как соль земли, как правда жизни — пошлая и осточертевшая, но — правда, никуда от нее не денешься.

М. Аронова в роли Кристины и вовсе совершает подвиг самоограничения. Тот, кто видел молодую актрису в комедии Старицкого «За двумя зайцами», даже не поверит, что пышнотелая, шепелявая, хамоватая и агрессивно-влюбленная Проня Прокоповна с приклеенным носом и статная, гладкая, правильная, молчаливая Кристина — это одна и та же актриса. Куда делся ее сочный голос, во «Фрекен Жюли» ушедший в низкий регистр и расцвеченный двумя нотами только одной октавы? А прыткость, верткость, бешеный темперамент? Будто умерло все. Кристина мстительно спокойна и угрожающе молчалива. Она — хозяйка жизни.

Закончилась Иванова ночь. Фрекен она изменила до неузнаваемости. Обожженная интересом к Жану, она отчаянно мечется: даст ли он, этот человек, то, к чему она стремится?

А все они стремятся к одному — к личной свободе, которой ни в ком нет.

Про это, думается, получился спектакль — не про «войну полов». Жюли — Рутберг рвется из опостылевшего дома, надеясь покинуть его вместе с Жаном. Куда, каким образом — неважно. Главное — вместе, главное — бежать, лететь, спешить. Там, впереди, маячит для нее свобода от своего мучительного прошлого. Жан — Симонов, более практичный, жаждет свободы, собираясь обрести ее в деле: с какой страстью он мечтает об отеле, который откроет на деньги фрекен, об отеле как о новом счастливом мире. Земная, зловещая Кристина — Аронова желает прилично выйти замуж и нарожать детей — это ее модель свободы. Три разных пути — и три тупика.

После сцены падения фрекен Жюли теряет прежнюю поступь и легкость, она дергается, как раненая птица, делается жалкой и смешной в своем корсетике, не закрывающем ее от холода и грязи. Когда она появляется на том самом месте, на которое влетала в спектакль как на крыльях, зрителей берет оторопь: нелепая, в какой-то странной высокой шляпе, с клеткой в руке — почти привидение. Это не Жюли, это ее неприкаянная тень. Такая Жюли и без Жана свела бы счеты с жизнью, без его бритвы…

А Жан завершит финальную страшную сцену диким хохотом — так смеются люди, которые сходят с ума. Одна Кристина невозмутимо покинет сцену, хотя и ей идти в сущности некуда, но она об этом не узнает.

Финал. Точки нет, да и в целом финал не прописан, а спектакль перегружен вещами, перенасыщен музыкой, призванной будто бы «доиграть» за актеров (слишком много в ней нарочитой игры света), — увы, все «постановочное» во «Фрекен Жюли» достаточно вяло и вторично, чего уж тут греха таить.

Но — было главное: страстная и непредсказуемая жизнь человеческого духа. Пусть фрагментарно, пусть по-детски (читай: по-актерски) наивно и, быть может, для Стриндберга недостаточно философски и глубоко. Но — она мелькнула, на свой страх и риск, в «игре на троих», предпринятой молодыми артистами вахтанговского театра. Это спектакль не результата, но процесса. Кажется, он перевернет что-то в жизни этих актеров, повисших в отчаянии на стоп-кране своих прежних, пусть и блистательно освоенных, амплуа и сказавших им «нет».