Эй, механик, крути кино!

Пусть стрекочет старый неуклюжий аппарат, пусть трещит и рвется пленка — мы будем предаваться ностальгии, разглядывая самих себя — таких смешных и наивных, бывших моложе на 20, 30 лет (на целую вечность), еще не обучившихся искусству пожимать плечами и смотреть на мир сквозь пальцы. Мы будем невзначай смахивать с ресниц слезы, мы будем вспоминать.

И вы будете вспоминать. Даже если не захотите, все равно будете. И Светлану Немоляеву, и Александра Лазарева, и Игоря Костолевского в разных хороших фильмах. И тоже будете утирать слезы. Потому что ничего другого вам делать не останется. И вы простите, но мне теперь тоже есть что вспомнить. И у нас с вами будет трехсерийное воспоминание об осенних гастролях в Петербурге Театра им. Маяковского. Эй, механик, крути кино…

Составить портрет репертуарного театра по четырем спектаклям — не самая легкая задача. И потому что вывезен не весь репертуар, и потому что основное событие гастролей — премьера «Кукольного дома» с Евгенией Симоновой в роли Норы — в Петербурге так и не состоялось. Я вполне могу предположить, что другие спектакли театра им. Маяковского светлы и гениальны, а картина, нарисованная мной, далека от достоверности. Но мне было предъявлено именно то, что было предъявлено, — «Шутка мецената» Аркадия Аверченко (режиссер Т. Ахрамкова), «Круг» Сомерсета Моэма (режиссер Т. Ахрамкова) и «Плоды просвещения» Льва Толстого в режиссуре Петра Фоменко. И если театр считает возможным таким образом составлять свою гастрольную программу, то я тем более имею право судить по ней о его (театра) творческом состоянии.

Поэтому, отогнав сладкую дрему воспоминаний, я начала задавать вопросы. Себе, конечно, потому что отвечать на них никто не собирался. Самой большой загадкой остался выбор произведений, предъявляющих к режиссеру и труппе требования жесткого стилевого соответствия материалу, в чем их (режиссера и труппу) никак заподозрить было нельзя. Какими, например, художественными соображениями можно объяснить появление в салонной аристократической комедии Моэма букета цветов в блестящей целлофановой обертке с ближайшей станции метро? Но это неважно, это незначительные мелочи, а надо быстрее (сыграть), скорее (закончить) и больше (собрать). Эй, механик, крути кино.

В сознании постаревшего Мецената (Александр Лазарев) сменялись, как кадры кинофильма, счастливые мгновения прежних лет — времени игр чужими судьбами и проигрыша своей собственной. Мир вокруг него должен был уносить в утонченность и мягкую ироничность Серебряного века: огромные стеклянные окна, полукружия арок, причудливый орнамент — архитектурные приметы модерна, стиля двойственного и обманчивого. Должен был… Но тут возникает еще один вопрос — помнит ли кто-нибудь о понятии постановочной культуры в самом простом, прикладном ее значении? Или о том, что декорации полагается время от времени реставрировать, а кроме того, их неплохо еще и тщательно закреплять? Чтобы в комнатах богатого дома не висели рваные занавески или чтобы потолок павильона не демонстрировал так явно свои металлические ребра, даже если это гастрольный спектакль и все сильно помялось при перевозке.

Размышлять именно об этом было бы совсем не обязательно, если бы ироничность и легкость — то, на что претендовало постановочное решение спектакля, — появлялось на сцене благодаря актерам. Бывают иногда такие случаи. Родословная же персонажей, обитавших на сцене, восходила скорее всего к современному варианту лубка — комиксу. У этого жанра с незатейливыми картинками и с текстовым пояснением есть только одно бесспорное достоинство — его универсальность. Потому что Моэм в интерпретации театра им В. Маяковского ничем, кроме сюжета, не отличался от Льва Толстого, а Лев Толстой — от Аркадия Аверченко. Такие три непритязательные комедии. Но пришедшим посмотреть известных артистов «живьем» это ничуть не мешало — каждый вспоминал свое…

Возрождение практики гастролей репертуарных московских театров — дело отрадное. Все-таки не набившая оскомину сырая антрепризная продукция. Вполне приличный сэконд-хэнд. Театр им. Маяковского — это, безусловно, очень старый театр. Я не имею в виду дату его основания. Я говорю о качестве его спектаклей. Проблема — и моя и театра — заключается только в том, что других характеристик этому искусству дать нельзя.

Было, впрочем, одно исключение из этого правила. Имя этого исключения — Александр Лазарев. В спектаклях своего театра — человек со стороны. Он, словно Доктор из шварцевской «Тени», которого он когда-то сыграл, не до такой степени научился смотреть на мир сквозь пальцы, как хочет в этом убедить. Возможно, он знает, где находится родник с живой водой, способной воскресить хорошего человека. И возможно, если бы открыть верное местонахождение этого источника, мне больше не захочется воскликнуть: «Тень, знай свое место», — и я перестану соглашаться с королем из той же сказки, который мучился и все не мог решить — какая именно половина труппы заслуживала одного очень серьезного наказания.

— Эй, механик, крути кино!

— Лента кончилась…