Э.-Э. Шмитт. «Посвящение Еве». Театр им. Евг. Вахтангова.
Режиссеры Сергей Яшин и Сергей Голомазов, художник Алла Коженкова

Первая мысль, которая приходит на ум, когда видишь в программке двух-трех исполнителей, тем более именитых, — здесь коммерческий спектакль. Мысль настолько неотступная, настолько пугающая, что ты готов убежать куда-нибудь подальше, только чтобы не стать свидетелем неизбежно надвигающегося, сметающего все на своем пути антрепризного спектакля…

Пьеса современного французского драматурга Эрика Шмитта написана по принципу «хорошо сделанной пьесы»: интересный, ловко закрученный сюжет, множество неожиданных поворотов, ложные финалы, которые держат зрителя в постоянном напряжении, необычная, почти парадоксальная развязка, но и — излишний пафос, несколько неестественный для нашего циничного времени.

Сюжет пьесы очевидно мелодраматичен. Двое совершенно противоположных во всех отношениях мужчин встречаются для беседы, которая вскоре перерастает в допрос, потом — в детективное расследование. Информационный повод — новая книжка одного из них, знаменитого писателя, — «Невысказанная любовь». Роман в письмах, история любви, длившейся 15 лет. Любви Абеля Знорко и некой женщины, фигурирующей под таинственными инициалами «Э. М.». Журналист, которому Абель дал согласие на интервью, оказывается вовсе не журналистом, а учителем музыки, мужем этой самой таинственной женщины, чьи письма опубликовал нобелевский лауреат.

Принцип обратной перспективы — основной прием драматурга. С обратной перспективой знакома и Е. Невежина, поставившая в Риге «Художников» Т. Стоппарда (см. «Петербургский театральный журнал», № 17). Интеллектуальная игра с относительностью пространственно-временного единства — мир, исследованный ею на более сложной художественной материи, и, не исключено, именно в силу собственного молодого режиссерского опыта она превращает «хорошо сделанную пьесу» — в игру с «опасными поворотами» и психологическими парадоксами, просто другого она пока еще не знает — и это на пользу спектаклю театра Маяковского, привыкшего, кстати, к другому — к «хорошо сделанному».

Тема любовного треугольника (муж — жена — возлюбленный), едва возникнув, приобретает нестандартный характер. Женщина эта, столь страстно любимая, умерла. И возникшая было банальная ситуация оскорбленного мужа и разоблаченного любовника переходит на другой, более высокий уровень. Эти мужчины — и нобелевский лауреат, и учитель музыки — не соперники. Оба потеряли любимую женщину, оба ею преданы. Каждому из них она изменяла. Одному — скрываемым замужеством, другому — страстными письмами к возлюбленному. Но и эта развязка вовсе не развязка, а лишь преамбула. Потому что Элен, ставшая причиной разговора двух мужчин, не только умерла. Она умерла давно, десять лет назад. И все десять лет письма Абелю Знорко писал не кто иной, как ее муж, Эрик Ларсен.

ВАРИАЦИЯ ПЕРВАЯ. ТЕАТР ИМ. МАЯКОВСКОГО

Спектакль Елены Невежиной — совместный рижско-московский проект. Были сделаны совершенно идентичные декорации, актеры по контракту одинаковое количество раз в месяц играют и в Москве, и в Риге. Но есть в этом спектакле чисто прибалтийская черта, а именно сценография и костюмы Андриса Фрейбергса.

Серые — не то глыбы с морского побережья, не то обломки древней цивилизации — камни при ближайшем рассмотрении окажутся вовсе не камнями и не осколками, а мягкими легкими креслами-подушками — обстановкой дома одинокого отшельника — нобелевского лауреата Абеля Знорко. В центре этой «воздушной» каменной свалки на треноге стоит телескоп, вокруг которого по заданной траектории медленно кружатся тускло отсвечивающие диски. Модель Вселенной — не что иное, как дорогая игрушка богатого самодура. Комната напоминает большую детскую. Ей идеально соответствует хозяин — вечно кривляющийся, способный на разные выходки избалованный мужчина-ребенок, самовлюбленный и тщеславный. Отсутствуют основные и непременные атрибуты писательского труда, всего лишь несколько листков засунуты на один из стоящих по бокам сцены стеллажей рядом с проигрывателем, а вместо ручки или компьютера здесь в почете другой предмет — охотничье ружье.

И. Костолевский (Эрик), М. Филиппов (Абель Знорко). «Загадочные вариации». Театр им. Вл. Маяковского.
Фото Т. Кисчук из архива журнала

Залпом из этого ружья встречает Знорко своего гостя — журналиста из какой-то неизвестной газетенки маленького провинциального городка. Эрик Ларсен (Игорь Костолевский) — линялый человечек, типичнейший недотепа-интеллигент, в помятом пальто, с прижатым к груди потертым портфельчиком. Он по-своему обаятелен, но такого рода обаяние вызывает у женщин в лучшем случае материнскую заботу. В противоположность журналисту, Абель Знорко (Михаил Филиппов), как и положено знаменитому писателю, в спектакле Елены Невежиной предстает сильным коренастым мужчиной в расцвете лет. Этого человека трудно заподозрить в способности искренне любить — самодостаточна его походка, каждое движение наполнено самолюбованием и выдает в нем спортивное животное — такому обычно не отказывают женщины. Ироническое отношение к этому персонажу придает некий комедийный поворот всему повествованию, тем самым умеряя мелодраматический пафос некоторых сцен. И если в спектакле Театра им. Вахтангова Василий Лановой играет постаревшего Дон Жуана, страдающего и больного, то о герое Михаила Филиппова с уверенностью можно сказать — шут гороховый, взбесившийся богач и пр. Намеренное снижение образа дает дополнительные возможности для игры. Истосковавшийся на необитаемом острове по нормальным обычным людям (женщины для удовольствий, слуги — не в счет), он устраивает целое представление для журналиста: то играет Маэстро и величественно шествует в белом махровом халате, выпятив грудь; то вдруг разыграет доброго радушного хозяина и будет подставлять мягкое кресло — «садись». Но гостеприимство вдруг окажется мнимым, хозяин превратится в дикого зверя, покраснеет от натуги, скорчит страшное лицо. Потом вдруг предложит выпить, так, чисто по-человечески, но в другую секунду — хоп — хлопнется на пол, схватившись за горло, — изобразит смерть от отравления. И вызовет вполне закономерный вопрос Эрика Ларсена: «Как долго вы живете на этом острове?»

Сам Ларсен, который сначала похож на подстреленного воробья, постепенно расходится, принимает предложенные правила игры и уже во второй раз, после приглашения выпить, намеренно не берет бокал, зная, что за этим последует сцена отравления. По мере развития событий он превращается из слюнявого недотепы в интересного ироничного мужчину.

Ирония в этом спектакле органична, она добавляет в него некий аромат современности. Иронией пронизано все, даже те моменты, которые по сути своей драматичны. Иронией прикрываются герои, чтобы скрыть свою незащищенность от мира.

«Загадочные вариации» — вариации на тему мелодий, которые нельзя услышать. Пластинку с музыкой Эдварда Элгара Элен подарила при расставании страстно любимому Абелю Знорко, а спустя два года — другу детства Эрику Ларсену накануне их свадьбы. Ларсен рассказывает об этой пластинке писателю, и оказывается, что слова, которые говорила Элен, — те же, что слышал от нее будущий нобелевский лауреат. И, будто озаренные, стоят они, глядя вдаль, и хором цитируют ее слова, общие для них — разных.

Любовь для всех одинакова и одинаково банальна. Как раз здесь, в ситуации писателя и мнимого журналиста, никаких вариаций, тем более загадочных, быть не может. Вроде бы все ясно. Но именно здесь, в момент, когда любящие мужчины эхом повторяют друг за другом слова любимой женщины, возникает новое чувство. В романе М. Кундеры «Бессмертие» (автор знаком Е. Невежиной по «Жаку и его господину») некий художник был убежден, что через любовные связи мы становимся близки друг другу. И женщина, которая стала чьей-то любовницей, невидимо связывает своего нового любовника с тем мужчиной, который был у нее раньше. Это странная связь, когда люди становятся близки, не видя друг друга, когда они знают, чувствуют друг друга лучше, чем если бы они просто были знакомы. «Кого мы любим, когда любим, — этого мы не узнаем никогда».

Но кое-что еще предстоит узнать несчастному Абелю Знорко. На вопрос: «Почему она перестала писать мне?» — журналист, все еще находящийся под обаянием мелодии «Загадочных вариаций», ответит: «Потому что она мертва».

Ничего не остается от самодовольного и уверенного в себе мужчины. Для него, неизлечимо больного, опубликовавшего переписку, чтобы увидеться перед смертью с любимой женщиной, — это самое страшное. И самое неожиданное. Потому что теперь ничего исправить нельзя. И потому что письма, которыми он жил все эти годы, больше никогда не придут. Никогда.

Но, будто боясь впасть в мелодраму и ненужный романтический пафос, режиссер прячется за иронию. Абель Знорко собирается навестить могилу Элен. А несчастный Ларсен собирает вещи писателя, огромный чемодан. Он носится туда-сюда, спрашивает, какие костюмы лучше взять, сколько трусов положить, будто хочет навсегда вывезти Знорко с этого острова. И на замечание Абеля о том, что он едет всего на пару дней, спрашивает, где лежат туалетные принадлежности.

Финал истории тоже неоднозначен. Уже собравшись, у выхода, Знорко узнает, что Элен мертва давно, десять лет, что умерла она от рака легких и что все эти десять лет, большую часть романа, письма писал ее муж, Эрик Ларсен.

Сегодняшние зрители, привыкшие к сюжетам такого рода, с готовностью ждут продолжения в духе «Полного затмения» — с гомосексуальными страданиями или чем-то подобным. Но этого нет, как нет и величайшей трагедии. «И что, все это мне писали вы, а не Элен?» А как же, как же… Знорко хватает книжку, ищет письмо, цитирует: «Целую твои губы, особенно твою нижнюю губу»… Абель Знорко так и остается сидеть на своем огромном чемодане. Оказалось, что вовсе не он играл жизнью, не он управлял ею, а она им. Финал открыт. Оба героя только сейчас понимают — Элен мертва окончательно. Знорко не будет получать от нее писем, а Ларсен не будет писать их от ее имени. Но все эти десять лет мужчины, знакомые только через отношения с одной и той же женщиной, были близки, ближе всяких друзей, помогая друг другу полноценно прожить эту любовь. Знорко питался любовью, которой были пронизаны письма, а Ларсен изливал свое, невостребованное Элен чувство. Теперь в душах обоих — пустота. И эта пустота, быть может, поможет им начать все заново, и каждому — свое.

ВАРИАЦИЯ ВТОРАЯ. ТЕАТР ИМ. ВАХТАНГОВА

«Посвящение Еве» — так называется спектакль. Ева — женщина, точнее идеал женщины. В отличие от Елены Невежиной, Сергей Яшин и Сергей Голомазов взяли за принцип постановки именно тот романтический пафос, который тщательно ретушируется иронией в театре Маяковского.

Абель Знорко (Василий Лановой) здесь выступает в качестве постаревшего Дон Жуана, несчастного, больного и… влюбленного. В прошлом покоритель женщин, он, будто в наказание, был озарен счастьем разделенной любви, счастьем, которого испугался больше любого несчастья, от которого спрятался и которого жаждет больше всего на свете. Это настоящий писатель-отшельник, все существование которого окутано аурой пошловатой, вычурной, псевдобарочной романтической тайны. Страшное одиночество — на том острове, где живет Знорко Василия Ланового. Только толпа теней — чертей? галлюцинаций? обманутых женщин? студентов Щукинского училища? — под предводительством слуги-Мефистофеля мучают его, заставляя содрогаться. Да еще ожидание смерти смешивается с ожиданием письма, письма, которое никогда не придет!

Красный свет, колыхающаяся занавеска на двери лестницы, ведущей в никуда, тяжелый красного дерева стол с кипой бумаг, стулья с резными спинками — такая фантазия режиссеров и сценографа (Алла Коженкова) призвана настроить зрителя на мистический лад. Всякое отсутствие иронии, так скрашивающей спектакль Невежиной, здесь удивляет и огорчает, пожалуй, больше, чем бессловесные тени, которые послушно носятся по сцене, скребут по стеклу двери, лазают по лестнице. Все это кажется таким нарочитым, неловким, ходульным, что становится неудобно. Стилистика «волшебной оперы», с бушующем морем, бутафорскими чайками на веревочках, обилием дыма и красного света, кажется не только ненужной для данного произведения, но и абсолютно архаичной для сегодняшнего дня вообще. И мелодраматизм, настоящий, нормальный, приобретает здесь слюнявые сентиментальные нотки.

В. Лановой (Абель Знорко), Е. Князев (Эрик Ларсен). «Посвящение Еве». Театр им. Евг. Вахтангова.
Фото из архива театра

В спектакле Невежиной Абель Знорко — спортивное чудовище, страшноватый клоун, под махровым халатом которого чувствуется страх. Знорко Василия Ланового изначально болен, его преследуют страшные мысли-призраки (студенты Щукинского училища). Его болезненная фантазия и его молчаливый слуга (Олег Макаров) заставляют его наряжаться в камзол Дон Жуана. Тем более нелепо выглядит здесь рассказ Знорко о первой встрече с Элен на какой-то конференции — рассказ на вполне современном языке.

Учитель музыки Эрик Ларсен (Евгений Князев) вполне сносно справляется с ролью журналиста, которую придумал для проникновения в дом нобелевского лауреата. Его вопросы быстро становятся назойливыми. Ларсен пришел не просить, он пришел мстить за поруганную честь (опубликованные письма).

Попытка сделать из мелодрамы трагедию, да еще с фантазиями мистического характера, оказалась провальной. В спектакле «Посвящение Еве» пропадает тема «бессмертия», обобщенность истории («Кого мы любим, когда мы любим, — этого мы не узнаем никогда»), пропадают сами «Загадочные вариации». И становится непонятно, почему эти мужчины становятся так близки друг другу. Впрочем, они и не становятся, Ларсен уходит из темного дома Знорко, оставляя того сидящим в задумчивости на ступеньках винтовой лестницы. Они будут писать друг другу. Писать? Но зачем? И о чем? Этого мы не узнаем. Потому что создатели спектакля не знают этого сами, а романтический ореол, в который они погрузили все действие пьесы, логически предполагает самоубийство героев. Невольно вспоминается сюжет «Нежности» А. Барбюса, где женщина, покинутая любимым мужчиной, попросила передавать ему, с определенным интервалом, ее письма, где было все — от страдания и бешенства брошенного человека до смирения. И в последнем письме, где она пишет о том единственном чувстве, которое у нее осталось неизменным за эти годы, о нежности, она признается, что давно уже мертва, потому что письма эти были написаны в день расставания, перед тем, как она покончила с собой. Так вот, в спектакле вахтанговского театра подобного не возникает. И как бы ни были загадочны декорации и костюмы, как бы ни старались загадочно двигаться неясные «тени», загадочной музыки человеческой души это не раскрыло. И здесь никаких вариаций быть не может.

ВАРИАЦИЯ ТРЕТЬЯ. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ

Одна и та же пьеса. И разные, как небо и земля, спектакли. Вахтанговский театр переместился в дорежиссерскую эпоху, где грозно бушует океан и громко кричат подвешенные на веревочках бутафорские чайки. Но странно, что в этом самом «дорежиссерском» спектакле успели оценить и понять популярность мыльных опер. Вы любите пафос мыльных опер — вы его получите! На тексте современной пьесы — архаичный по сути своей театр. В случае с Театром Маяковского очевидна попытка режиссера осмыслить драматургический материал относительно себя, своей личности, своего времени. И если это — игра по-честному, то «Посвящение Еве» — показательный пример игры в поддавки.

Декабрь 1999 г.