Беседовали мы как-то с одной московской коллегой. «Слушай, — спрашивает она, — ты мне скажи, почему в Петербурге, затрудняясь что-то толком объяснить, говорят „Ну, ты понимаешь, это — Москва“, и подразумевается, что собеседник сразу поймет. Что это у вас значит?» А черт его знает. По смыслу это выражение абсолютно универсально. Определенен только тон, с которым оно произносится, — снисходительный. Дескать, «что с нее возьмешь».

Сюжет балетных взаимоотношений Москвы и Петербурга — противостояние. Причем это отнюдь не поединок равных. Для балетного Петербурга Москва — вроде мещанской родственницы: громогласная такая, с фикусом в обнимку. Петербург всегда припоминает Москве, чем она ему обязана. В Большой театр переехали из Мариинки Марина Семенова, Алексей Ермолаев, Галина Уланова, Леонид Лавровский, Юрий Григорович. Москва переманивала (хоть подчас и совсем ненадолго) Федора Лопухова, Петра Гусева и Никиту Долгушина. Петербург всегда гордился тем, что Москва зазывала Наталью Дудинскую, Рудольфа Нуреева и Валерия Панова, а те отказались.

Года три-четыре назад директор-худрук Большого Владимир Васильев сделал пропозицию юной Светлане Захаровой. Светлана долго металась между театрами. Но в конце концов осталась в Мариинке. Петербург торжествовал, однако статус Захаровой в общественном мнении резко упал — за то, что металась. Победа досталась дорогой ценой. В битве за Захарову Петербург заработал жесточайший комплекс. С тех пор, как Москва оценила главное сокровище Мариинки — Ульяну Лопаткину, Петербург живет под страхом, что спортивный клуб под названием «Большой театр» когда-нибудь ее перекупит. Слухи о том, что Лопаткина «совершенно точно» переезжает в Москву, наводят панику аккурат в начале каждого сезона. А Лопаткина, между тем, с места не движется.

***

Москва, как и полагается столице, соблазняет близостью к престолу. Выгоды для артиста прямые. Есть в Большом театре солист Геннадий Янин. Танцует в основном шутов, друзей и прочую вставную виртуозную чепуху. Недавно Янину дали «заслуженного». На это звание Лопаткину, по слухам, заявили еще лет пять назад. За это время балерина получила Госпремию и еще кучу неформальных призов и званий (вплоть до чего-то вроде «Лучшие люди нашего города»). Титул «з. а. России» ничего решающего к этому списку не добавил бы. Но дело в принципе. Все остальные преимущества все-таки на стороне Петербурга: престижные гастроли, умелая реклама, респектабельные репертуарные пополнения (сокрушительных балетных провалов в Мариинке не было — тьфу, тьфу, тьфу — года с 1996).

***

Петербург считает Москву лентяйкой. Мариинский балет репетирует с утра до вечера. Технические проблемы понимаются как проблемы в голове, а не в ногах. Считается, что если технически слабая балерина после пяти лет на сцене все еще не вертит двойные фуэте, значит, она просто дура. Танцовщицы Большого охотнее полагаются на нутро. Ради электрических искр Москва издавна привыкла прощать своим кумирам и смазанные туры, и «висящие» колени, и кое-как вытянутые стопы. Сегодня искры со сцены сыплются куда реже, чем в легендарные времена. А стопы по-прежнему работают кое-как. «Ужас какой, — шептали в актерской ложе Мариинки на обменных гастролях Большого театра, — они все танцуют на „копытцах“». В Мариинском театре даже самая распоследняя кордебалетная барышня, танцуя на пуантах, старается выгибать подъем, играть сводом.

В ответ Москва хвастается более тщательной, чем в Петербурге, селекцией внешних данных. Что правда, то правда. Насчет внешности своих плясуний Петербург придерживается старомодной политкорректности: в «Дон Кихоте» запросто может выскочить что-нибудь сильно смахивающее на шахматного конька: коренастое, крупноголовое, сутулое и корявенькое. В Петербурге считают, что замечать это как бы невежливо. Зря, между прочим: внешность для балетного артиста — то же, что и тембр голоса для вокалиста, — Москва права.

***

Москва считает петербургских балерин чересчур холодными. Из всех мариинских прим там полюбили «как родную» только импульсивную Диану Вишневу. Петербург также обожает Диану. Но жрицей академической школы ее здесь не считает никто: «Странные у нее руки, как будто бы московские». В переводе на человеческий язык это означает, что в танце Диана вытягивает локти, «сламывает» кисти, разбрасывает пальцы. В Петербурге любят округленные локти и схваченные, но вместе с тем «дышащие» кисти. Помнится, такая была история. Одна кордебалетная танцовщица на сцене от напряжения топырила пальцы. Понимала, что поступает нехорошо, вопреки наказу педагога, но ничего с собой поделать не могла. И знаете, как поступила репетитор кордебалета? С полного одобрения подопечной, она перед каждым выходом на сцену ниткой привязывала ее пальцы друг к другу. Честь петербургского кордебалета была спасена. Ни одна москвичка такого над собой не позволила бы.

***

Москва не знает железной петербургской дисциплины. Вернее — петербургской иерархичности. В Петербурге, если начальство сказало «надо», то даже всемирно известная Ульяна Лопаткина будет ломать тело под руководством какого-нибудь, ничем, кроме бездарности, не выделяющегося, Луки Веджетти. И на все вопросы (спорим?) наверняка холодно ответит: «Мне интересно». Не столь герметичные солисты будут охать, жаловаться, что «его репетиции забивают бедра», втихаря прогуливать эти самые репетиции. Но бунт? Ультиматум? Никогда.

А вот в Москве запросто. Совершенно фантастическая, на питерский взгляд, история случилась в Большом театре после сольной гастроли одной из мариинских балерин. Кому-то, как это бывает, не понравилась сама балерина, кому-то — шум вокруг ее имени. А только собрались несколько танцовщиц да и составили бумажку: не хотим рядом с ней танцевать, для нашего артистического самосознания это, мол, унизительно и оскорбительно. Или еще. Семь месяцев Большой театр разучивал нового «Конька-Горбунка». Премьера провалилась. Можно подумать, в Мариинке никогда ничего не проваливалось. Так ведь нет, коллективный протест уж тут как тут: не хотим, оскорбительно для актерского самосознания, и так далее. Они не гордецы. Они готовы на досуге репетировать до обморока какого-нибудь «молодого хореографа», не обязательно поддержанного руководством (скорее даже наоборот). Причем в созидательном экстазе сливаются и звезды, и скромные труженики кордебалета. Просто «самосознание» уж очень развито. Едва ли не каждому московскому артисту дано ощущать себя самостоятельной творческой единицей.

Большинству петербуржцев, напротив, непросто представить себя вне родной труппы. Трудно сказать, что лучше. Не так давно прошел по Москве слух о возвращении многолетнего вождя Большого — Юрия Григоровича. Кремлевский балет под руководством приглашенного мэтра возобновил его «Ромео и Джульетту». В партере наблюдалось множество артистов Большого, еще заставших царствие Григоровича. В воздухе потрескивала единственная мысль: вернись Григорович в Москву, хотя бы и в Кремлевский балет, часть труппы Большого уйдет туда. Они хотят работать на пределе сил. Работать над монументальными хореографическими полотнами. Они хотят вернуть ощущение, будто вписывают красные строки в балетную историю.

***

А все началось с того, что стало можно ругать Большой театр (потом это стало еще и модно). Усилиями балетных писателей самооценка балетных артистов довольно скоро упала до критической отметки. Особенно заметно это стало тогда, когда пересеклись московская критика и мариинский балет. Москва и Петербург устроили обменные гастроли. В первой же рецензии питерский премьер Игорь Зеленский был описан как «Зигфрид с тяжелой челюстью стоуновского прирожденного убийцы». Пассаж означал только то, что артист Зеленский похож на актера, исполнявшего главную роль в «Прирожденных убийцах» Оливера Стоуна (или — для тех, кто не видел «Убийц», — в фильме Милоша Формана «Народ против Ларри Флинта»). Действительно, похож. Но что началось в обеих столицах! Петербург воспринял рецензию как оскорбление. Статьи там вообще читают как будто бы через слово. Критики научились избегать недоразумений системой условных сигналов. «Создал убедительный образ», «ярко проявил себя», «хорошо показался», «имеет все данные, но роль нуждается в доработке» — такова приблизительная шкала оценок. Закодированные этим шифром статьи усваиваются балетными артистами как фруктовое пюре. «Челюсть стоуновского убийцы», по-видимому, потребовала непривычных интеллектуальных усилий. В Петербурге решили, что Зеленский похож просто на убийцу, а это выходило действительно обидно. Северную истерику подхватила Москва, уже плененная Лопаткиной и Зеленским. В общем, шум получился большой и очень кухонный. Такая фраза, сказанная о каком-нибудь москвиче, не смутила бы никого: почитайте московские рецензии.

***

Петербург влюбляет в себя Москву. Московские критики отслеживают все события и всех персонажей в Мариинском театре. В партере Мариинки можно увидеть даже премьера Большого театра Николая Цискаридзе. Он виртуозно обругивает петербургскую труппу в интервью, но ездить на спектакли продолжает.

Петербург также ревниво наблюдает за каждым московским телодвижением. Но вот смотрины предпочитает устраивать на своей территории. Как бы ни было велико любопытство, будут ждать сольных гастролей москвичей в Петербурге. Так было составлено мнение обо всех козырях Большого театра: Анне Антоничевой, Светлане Лунькиной, Николае Цискаридзе. В Москву большинство петербуржцев наведываются лишь вслед за родными кумирами: чтобы на месте удостовериться, как идут дела у Лопаткиной, как у Вишневой, как у Ниорадзе, как у «мариинского» Ратманского, как у Волочковой. Похоже, Москва для Петербурга олицетворяет внешнюю среду вообще, открытый космос.

***

Петербург Москву раздражает. Она считает его ханжой. Вопреки старомодности привычек и чопорности манер, Петербург действует как опытный делец. Кто срывает гастрольный банк? Мариинский театр. Чьи балерины мелькают на экране и глянцевых страницах? Мариинского театра. Кто назло всем кризисам и дефолтам отгрохал богатейшую «Спящую красавицу»? Мариинский театр. Кто собирает урожаи «Золотых масок»? Мариинский театр. И вот уже Москва спешно разучивает Баланчина (премированного в Мариинском театре) и, выписав Пьера Лакотта, собирает силы на массивную «Дочь фараона» (в пику реконструированной петербургской «Красавице»). Петербург только фыркает.

***

— Как же Большой поставит «Дочь фараона», если Лакотт приезжал на «Майю» и таращил глаза, когда ему говорили, что в Консерватории кусочки «Дочери фараона» разучивают на балетном наследии!

— Хм, ну это же Москва! (Звучит «Гимн великому городу».)

Ноябрь 1999 г.