Для театральной России имя Сергея Виноградова на сегодняшний день во многом загадка. Актер, режиссер и хореограф в одном лице, участник антреприз разного уровня, владелец собственной театральной компании — он не раз возводился критиками в ранг «звезды», но при этом самые «звездные» премии уплывали к его коллегам. Более десяти лет актер размеренным неспешным шагом поднимается по лестнице успеха. Он ни разу не перескочил через пару ступенек, но и не задержался в своем восхождении, переводя дух.

Ольга Журавлева. В нашей жизни всегда происходит что-то новенькое, вы ведь, наверное, не исключение?

Сергей Виноградов. У меня в уходящем году было три премьеры — «Путешествие дилетантов» в Театре Луны, «Six, Sax, Sex» в моей компании. А еще я стал актером театра им. Моссовета и сыграл в постановке П. Хомского «Куколка» по пьесе Т. Уильямса. В этом же спектакле я выступил как режиссер по пластике. Поскольку «Куколка» второй мой спектакль в театре им. Моссовета и есть виды на третий, руководство сказало, что для них слишком накладно иметь столько разовых договоров с одним и тем же исполнителем. И я отнес туда свою трудовую книжку. Но от этого мое бытие нисколько не изменилось, и я продолжаю играть в антрепризных проектах. Но заинтересованность в них строится отнюдь не на деньгах: это попытка восполнить актерский голод.

О. Ж. Это у вас-то голод?

С. В. Голод накопился оттого, что пять лет прошло в театре Виктюка, где у меня существовал определенный диапазон, а также ракурс восприятия меня зрителями и критикой, что так или иначе связывало руки. После театра Виктюка в течение трех лет наступил актерский голод реальный: тогда я должен был понять, на каком свете живу и что делаю. В тот промежуточный момент появился «Коллекционер» в моей компании и «Пена дней» в МТЮЗе, потом потихонечку прибился к «Луне», затем возник Моссовет и череда антрепризных проектов. Думаю, что сейчас я уже напитался настоящей актерской практикой. Тем более, что во всех антрепризах при средней и слабой режиссуре заняты настоящие, очень хорошие артисты. Именно поэтому я играю в этих спектаклях до сих пор. Но когда-нибудь я остановлю эту практику, поскольку к такого рода работе подхожу очень рассудочно — есть «время разбрасывать» и «время собирать». Вот сейчас для меня «время разбрасывать».

О. Ж. А как существует ваша Театральная компания Сергея Виноградова?

С. В. Это параллельная жизнь…

О. Ж. Что, параллельные миры?

С. В. Да, это совершенно другая история. В нашем репертуаре сейчас три спектакля — старичок «Коллекционер», «Six, Sax, Sex» (на его постановку мы получили грант Сороса) и «Набоков. Машенька». В третьем спектакле я не играю, а лишь выступаю как режиссер и хореограф. В апреле прошел фестиваль, посвященный 100-летию Набокова, в котором участвовали «Табакерка», Розовский, «Сфера»… За «Машеньку» мы получили два приза — Толя Шаляпин за лучшую мужскую роль и я за лучшую пластическую режиссуру. Мне приятно, что мы оказались самыми тонкими на этом «празднике жизни». Почему-то все остальные воспринимают Набокова очень гротесково и площадно, а мы старались подойти к этому автору как можно тоньше. Приехать и показать это в Петербурге непросто. Я принципиально не занимаю в своих спектаклях звезд, а на гастролях без звездных имен продать спектакль практически невозможно. Я же стараюсь придерживаться принципа не спекулировать физиономиями, привлекая публику. В то же время мы не делаем пустых, оторванных от зрителя экспериментов. Поиска мы не отрицаем, но ставим исключительно для публики, рассчитывая, что зритель обязательно придет. А что касается звезд… вот недавно прочитал интервью Додина и полностью разделяю его мнение. Для Додина актер и звезда — понятия разные: актер — это тот, кто еще ищет, а звезда — тот, кто уже нашел.

О. Ж. Вы относите себя к кому?

С. В. Я не звезда совсем, потому что я не просто ищу, я бегу в своем поиске, причем порой в совершенно противоположные стороны. Но в этом беге я уже начинаю осознавать какие-то близкие мне темы. Более того, понимаю, что правильно работаю и в своих ролях говорю что-то значимое для публики. Получается, что я могу играть только про любовь, причем ситуации могут быть самыми разными: комическими и трагическими, либо просто отсутствие любви, что само по себе тоже тема.

О. Ж. Играя так много на стороне, как успеваете еще и руководить компанией?

С. В. Я изобрел довольно забавный метод руководства — по принципу пионерского лагеря. Помните, начальник лагеря, комиссар, отряды, вожатый и воспитатель. Вожатый из третьего отряда не отвечает за детей из второго. Я и мой продюсер смотрим сверху и видим всю компанию. А каждый проект — это своего рода пионерский отряд, у которого есть свой менеджер — он занимается promotion и продажей билетов, а также всем рекламным пакетом. В ведении ассистента режиссера артисты, вызов на репетиции, подготовка площадки и т. п. Единым остается лишь технический костяк. Думаю, что это одна из альтернатив устоявшимся и во многом клишированным гостеатрам.

О. Ж. О кризисе гостеатров говорят и пишут бесконечно, что же, с вашей точки зрения, сейчас там происходит?

С. В. Это нормальная ситуация совершенно банальной смены поколений. И дело даже не в геронтофилии. Меня очень греет история, которая произошла год назад. Сегодня я с интересом наблюдаю ее развитие. В Москве проходил фестиваль «Новый европейский театр». Российские критики устроили дискуссию, в которой затронули именно проблему геронтофилии в нашем театре. Существует, дескать, целая плеяда главных режиссеров московских театров, которые сидят в своих креслах много лет. Стали говорить, что Плучеку — 90, Гончарову — 80, Любимову — 85, Ефремову — 73 и т. д. Вот такая, мол, печальная картинка, и начали ее обсуждать. А поскольку фестиваль международный, там присутствовали люди из Прибалтики, Германии, Франции… Они нас долго слушали, а потом встал молодой человек из Германии (ему 26 лет) и сказал: «Я не понимаю, о чем вы все говорите. У нас в Германии ситуация обратная — если режиссеру шестьдесят, то получить работу ему практически невозможно. И неважно, есть ли громкое имя… Почему? Наступила мода на молодое, современное, необычное, интересное режиссерское мышление. Не случайно Штайн приезжает ставить в Москву все чаще и чаще. Для нас — норма, когда интендантами — худруками и главрежами являются люди в возрасте 25-26 лет. И другого уже быть не может». И все русские участники дискуссии замолчали: каждый обалдел в одиночку. Стало ясно, что мы просто отстали, а на дискуссию позвали каких-то более продвинутых людей. Они куда-то «продвинуты», а мы еще нет. Тут слово взял Алвис Херманис — замечательный латышский режиссер, мой ровесник. Сейчас он главный в рижском Молодежном театре. «Я, в отличие от предыдущего оратора, понимаю, о чем шла речь. Потому что подобная ситуация была и у нас несколько лет назад. Но мы сами ее переменили, и у нас почти уже Германия».

Почему же ничего подобного в Москве даже не намечается? Вовсе не потому, что сидят наши старики очень крепко и держатся за власть. Дело-то в другом: просто некому отдавать. Потому что люди, которым 35–40, возраст, когда надо брать театр, к этому не способны, более того, ничего нового они предложить не могут. Тот же замечательный Андрюша Житинкин, которого я знаю много лет. Лучший свой спектакль он поставил в 1985 году. Я, будучи студентом первого курса Щукинского училища, по традиции в тот год обслуживал дипломные работы выпускников. Мы были в восторге от спектакля Житинкина — тогда он поставил тонкий, интересный, с хорошим нервом спектакль «Цена» по А. Миллеру. В нем замечательно работал Сережа Чонишвили. С тех пор прошло почти 15 лет, а Андрей все больше и больше движется в «попсу». Я играю в одном из таких его спектаклей — «Квартет для Лауры», но для меня это всего лишь актерские игрушки…

О. Ж. «Милый друг» с Домогаровым и Тереховой — это ведь тоже попса?..

С. В. Полная. А сейчас он выпускает еще один такой же спектакль — «Венецианский купец» с Михаилом Козаковым в главной роли. Но невозможно Шекспира ставить за месяц, физически невозможно!

О. Ж. Житинкин возводит быстрые сроки в принцип, как бы исповедуя западную форму работы…

С. В. Вот я и говорю: он не просто ушел в попсу, но и возвел это в принцип. Раньше этот человек нес нечто новое, свежее и интересное, то есть то, что позволяло ему стать главным режиссером, а сегодня он растворился в жанре, который грубо называется «театральная попса». Похожая ситуация происходит и с Мирзоевым…

О. Ж. Но у него попса другого рода…

С. В. И все равно… попса! Поэтому спектакли и делаются как блинчики — там, сям, поэтому удобнее, чтобы в одном, другом и третьем работал Макс Суханов — он понимает с полуслова… И вот перед нами — блинчики с творогом, курагой, грибами, но блюдо одно и то же.

О. Ж. Сергей Юрский, ваш учитель, назвал вас «эротическим режиссером». Как вы к этому относитесь?

С. В. Он, вообще-то, меня на сцене не видел с тех пор, как я отучился. Посмотрел что-то у Виктюка (по-моему, «Служанок») да еще зашел ненадолго на спектакль, когда в театре им. Моссовета я играл любовь с народной артисткой Ниной Ивановной Дробышевой. Это абсурд — называть меня эротическим режиссером и еще сожалеть о том, что я не стал тем, что он от меня хотел. Абсурд и в общем-то его проблема. Вот недавно над «Куколкой» мы работали с художником Машей Рыбасовой, которая в 1988 году вместе с Сергеем Юрьевичем делала наш дипломный спектакль. И она, вспоминая то время, долго не могла его сопоставить с днем сегодняшним. Но через несколько месяцев поняла, что все, что было десять лет назад и сейчас, — это разные вещи. Но для Маши ее открытие не вошло в формулу: «Ах ты, сволочь, подлец, кем ты стал! А как мы хорошо начинали!» Наоборот, это подтолкнуло ее к тому новому, что я сегодня пытаюсь делать на сцене.

Многие почему-то не хотят смириться с тем, что я уже совсем другой. Но я это делаю насильственно и не случайно так много работаю.

[caption width="380" align="wp-caption-graphics alignleft" caption="С. Виноградов (Келюс). «Графиня де Монсоро».
Кадр из фильма"]

О. Ж. Насильственно для всех или для себя?

С. В. Для всех. У меня все это происходит вполне органично. Я устал, что в течение долгих лет меня воспринимали как пасынка Виктюка. Мне это сейчас не просто неприятно, а противно. Во-первых, то, что делает Виктюк, мне противно, другого слова нет, во-вторых, то, как он ведет себя по отношению к тем, кто был когда-то рядом, — противно. Он мой учитель, я несомненно многое от него взял, но я прекрасно понимаю, что если сейчас не сделаю шага в новое состояние, то не смогу сделать этого уже никогда. Поэтому, когда я играю классическую для Уильямса мужскую эротическую роль, в мужском, а не виктюковском смысле, мне говорят: «Ой, как возмужал, как повзрослел!» Кто-то даже написал: «Он пытается избавиться от старого имиджа». Совершенно верно, потому что он ложный. Само слово «имидж» идиотское, западное, которое я не понимаю, потому что имидж — это вранье.

По-разному можно относиться к Роме, но в спектаклях его лучших лет действительно было то, что выделяло их из общего ряда. Сейчас этого нет. Мне приятен Виктюк той поры, когда он еще не ушел во всяческие слюни, злобу и тиражирование одного и того же и еще в показуху своей скандальности…

О. Ж. Многие критики оценили спектакль «Ночь нежна» как китч с негативной окраской. Как вы относитесь к китчу?

С. В. У китча есть и положительная окраска. Кстати, первым, кто научился использовать китч в своих спектаклях, был Виктюк. Другое дело, что у него это делалось с юмором. Проханов же идет всерьез, но это не значит, что он проигрывает целиком. Проханов проигрывает образованных людей и критику, но выигрывает зрителя. Нынешнее положение Проханова в Москве — это практически тотальное неприятие его со стороны критики, исключением стало мое выдвижение на премию «Кумир» комиссией из критиков и драматургов. Парадокс Проханова в том, что он теряет театроведов (они к нему просто не ходят и не смотрят новых работ), но при этом выигрывает публику — билеты в «Луну» стоят уже 400 рублей, и попасть невозможно.

О. Ж. «Путешествие дилетантов» строится на том же приеме?

С. В. Да, но это уже «русский китч» — «водочка, селедочка и русская душа…» Но для меня оба спектакля в «Луне» стали определенным этапом. Сережа хорош тем, что дает очень жесткую структуру, а жанровые особенности и его вкусовые пристрастия меня в данном случае мало волнуют, потому что помимо всего существуют мои внутренние ориентиры и знаки, я на них опираюсь, чтобы не допускать никаких вкусовых ляпсусов. Мне интересно внедрять живую жизнь в очень жесткую режиссерскую структуру. А играю я в полном одиночестве, в «Дилетантах» еще больше, чем в «Ночи». Кстати, интересно, что после двадцати спектаклей «Ночь нежна» Проханов подошел ко мне и сказал грандиозную фразу: «Ты меня бросил и правильно сделал». Не всякий режиссер может такое сказать. Это говорит о том, что Сережа еще и актер и понимает, сколь важно жить, а не ходить по сцене.

О. Ж. Как-то вы говорили, что на театральном рынке существует незаполненная ниша «художественных спектаклей». Что должно произойти, чтобы таковые наконец появились?

С. В. Все больше сил набирают попсовый и экспериментальный театры. Умирает театр, что находится посередине, то есть классический. Там на спектаклях плачут уже только бабушки. Думаю, подъем начнется, когда две крайние тенденции пересекутся, когда экспериментальные люди смогут активно и всерьез работать в большом театре, учитывая, что их спектакли должны создаваться для большой аудитории.

О. Ж. А как же малые сцены, сценки и сценульки — пристанище современной режиссуры?

С. В. Это не выход. Работы Гинкаса могут кому-то нравиться, кому-то нет. Но когда он, в который раз, делает спектакль на пятьдесят человек, то это уже становится сектой как среди актеров, так и среди зрителей и критиков. Критики без ума от Гинкаса, вся доска в ТЮЗе увешана публикациями о нем, а «Казнь декабристов» не собирает и 90 человек. Я не жалею, что в свое время ушел от Кости Райкина, с его декларацией «наоборот», о том, что театр должен быть немного глупым. Он всегда утверждает, что театр должен быть простодушным. На мой взгляд, надо искать диалог, и ни в коем случае нельзя делать вид, что ты глупее публики.

О. Ж. В одном из интервью вы сказали, что из-за занятости бывают дни, когда спать приходится по 2-3 часа в сутки. Разве такое возможно?

С. В. Меня спасает перемена деятельности. Если на день приходится три репетиции, то я никогда не провожу их в одной профессии. На одной я — режиссер, на другой — актер, на третьей — хореограф. Вот мы все охаем, что в школах у детей огромные нагрузки: бедные дети, сколько у них уроков! Мой сын учится в шестом классе, и каждый день у него по семь уроков. Но уроки-то разные. Они меняют кабинеты, предметы и переключаются. И учиться им не так уж и трудно… Вот и я спасаюсь за счет переключения.

О. Ж. И все же, в основном, вы тратите себя на театр. А если его отобрать, найдете, чем заняться?

С. В. В мире есть много интересных вещей: можно писать что-то, что-то смотреть… Наконец, можно играть в теннис и волейбол. А я это обожаю и даже умудряюсь пару раз в неделю играть в настоящий волейбол. Когда-то я был чемпионом Москвы по этому виду спорта…

О. Ж. Так, значит, без театра не пропадете?

С. В. Тьфу-тьфу-тьфу… (стучит по дереву) не дай Бог! Постараюсь оставаться на плаву. А знаете, что смоделированные ситуации имеют обыкновение исполняться?

О. Ж. Хорошо, не будем ничего моделировать. Вы комфортно ощущаете себя в сегодняшнем времени?

С. В. Не вполне. Как показывает мир и вся его история, человеческий прогресс невозможен без некого аристократизма, но не во внешних проявлениях, а как ценности духа. К сожалению, в наши дни этого становится все меньше и меньше, теряются все опоры и основы духовной жизни.

О. Ж. В одной из рецензий на фильм Алексея Учителя «Мания Жизели» критик написал, что бомонд начала века играет бомонд сегодняшний. Вы были в этом списке. А вообще, бомонд сегодня — это что?

С. В. На сегодняшний день бомонд чаще всего — компания бездельников. Тот, кто занимается делом, не ходит на тусовки. Когда завершались съемки фильма «На ножах» по Лескову, режиссер картины Александр Орлов мне сказал: «Никогда не делай, даже за деньги, то, что могут сделать другие. Но всегда делай, даже бесплатно, то, что можешь сделать только ты». Я убежден — надо делать уникальные работы. А на это уходит все время, не до тусовок.

О. Ж. В какой нише вы себя ощущаете как актер, режиссер и хореограф?

С. В. Как хореограф я занимаю нишу, которая достаточно уникальна: я работаю с драматическими артистами и не ставлю танцы. Это достаточно редкая профессия, и я котируюсь в ней. Ближайшей работой будет пластика для спектакля «Мамаша Кураж» в постановке Хомского. Мне предстоит придумать и поставить современные, сегодняшние, жесткие, в стиле «хард», движения для классической пьесы с классической артисткой Талызиной.

Что касается режиссуры, я еще недостаточно заявил о себе. Есть трудности — финансовые, прокатные. Но, опять же, я не кинусь сейчас в режиссуру, чтобы просто набивать руку. Если начну ставить, то постараюсь использовать очень хороших артистов, частично мною созданных, частично тех, с кем работал в других проектах. А замыслы есть. Но говорить об этом рановато. Только когда смогу выйти на аудиторию не в тридцать человек, а в тысячу и не с разовым вариантом «Коллекционера», а устойчивым и уверенным спектаклем, тогда смогу сказать, что в режиссуре я занял какую-то нишу. Что же касается актерской ниши, можно сказать, что при некой универсальности я иду к себе. На сегодня я могу утверждать, что нет такой роли, которую мне не сыграть, то есть я могу сделать ее хуже или лучше, но нет такой, чтобы я сказал — извините, это не мое. Но при этом не хочу, чтобы создалось впечатление, что я некий «вездеход». Я стремлюсь к простоте, к своей теме, хочу смотреть людям прямо в глаза и напрямую говорить обо всем, что наболело. При этом у меня за плечами уже есть весь арсенал актерской психофизики, который обретается с годами сценической практики. Я чувствую, что еще немного, и я смогу успокоиться и буду делать эксклюзивный продукт. Для этого я провел последние два года.

Ноябрь 1999 г.