Тщательно уложив свое добро в тяжелые кованые сундуки, Малый театр, словно старая добрая московская тетушка, прибыл, наконец, в декабре в Петербург. По дороге он встретил потертую карету с императорским гербом. В ней, подскакивая на ухабах, ехал в столицу по первому заморозку надменный дядюшка — театр Александринский. Бывшие антиподы, а теперь близкие родственники тепло и искренне раскланялись — им нечего больше делить. Время стирает противоречия, и на современном театральном балу великие старики сидят в углу, милостиво принимая обязательные почтительные поклоны молодых. Их, безусловно, слушают, но не всегда принимают всерьез. Им есть что вспомнить, есть чем гордиться, они самоуверенны с наивностью, отличающей любую старость, и полны спокойного достоинства, отличающего старость великую.

Верность традициям прошлого Малый театр провозглашает главным эстетическим критерием своей творческой жизни с тех пор, как это прошлое появилось, провозглашает без агрессии и ложного пафоса. На вопрос журналистов, что будет делать театр в наступающем XXI веке, Юрий Соломин, художественный руководитель театра, ответил честно, со спокойной уверенностью — ничего, мы будем сохранять то, что хранили до сих пор. Абсолютно добровольно и сознательно театр избирает главной своей функцией функцию театральной кладовой, где наряду с подлинными отголосками великого русского актерского театра хранятся затертые театральные штампы. Здесь можно встретить величественный классицистский жест и эксцентрический трюк, резонера и водевильного комика, традиционный нехитрый павильон и живописный задник. В спектакле по пьесе Островского вы непременно увидите парня в красной рубахе, терзающего гармонь и исполняющего танец a’ la russe, в мещанской трагедии Шиллера злодей будет носить рыжий парик, а жестокий отец рычать аки лев и выжимать сок из грозди винограда. Герои Чехова, несомненно, будут носить светлые платья и мягкие шляпы, а говорить они будут слегка утомленными голосами. Все это — о спектаклях, привезенных Малым нынешней зимой в Петербург.

В тяжелых кованых сундуках почтенной тетушки оказались четыре постановки великих классических пьес, сделанных по-московски добротно и щедро, — «Волки и овцы» Островского, «Коварство и любовь» Шиллера, «Тайны Мадридского двора» Скриба и Легуве и чеховская «Чайка». Платья были пошиты из прочного, проверенного материала. В каждом отдельном случае к пьесе отнеслись как к неприкосновенному каноническому тексту, так что она стала практически единственным содержанием спектакля, поэтому так трудно эти спектакли описывать. Храня верность традиции прошлого (или уже позапрошлого?) века, театр свел режиссерские функции к незатейливому мизансценированию. Не обошлось без парадоксов. Единственное режиссерское решение на все четыре спектакля принадлежало… Константину Сергеевичу Станиславскому, храня верность которому, В. Драгунов, поставивший «Чайку», посадил артистов в сцене спектакля спиной к зрительному залу. Так «причудливо тасуется колода» — Малый театр давно уже не «второй Университет», В. Драгунов совсем уже не Станиславский, Дом Островского ставит Чехова, а то, что в свое время было новаторством, — теперь кажется абсолютной архаикой.

Архаика эта, однако, вызывала не раздражение, а умиление и ностальгию, какие вызывает устаревший фасон единственного в молодости костюма и еле слышный запах нафталиновых шариков. Зритель (в основном, среднего возраста и старше) искренне аплодировал, благодаря театр за то, что его не мучили всякими подозрительными, нервирующими режиссерскими трюками, за то, что любимые артисты были такими же, какими их полюбили когда-то. Словом, ожидания зрителей, пришедших на спектакли Великого Малого театра, были оправданы. Но перспективы этого театра-музея гораздо сомнительнее ценности его существования.

В. Борцов (Лыняев). «Волки и овцы».
Фото Н. Антипова из архива театра

То, что когда-то составляло главную гордость Малого театра, а именно — актеры, теперь является главной его проблемой. Об актерском ансамбле говорить в большинстве случаев не приходится, в основном, в связи с неравной расстановкой сил — молодежь Малого зачастую проигрывает старшему поколению. «Оралы нынче не в моде», и в театральных институтах уже «не делают» пламенных благородных героев-любовников и героинь. Грани амплуа давно размыты. Современному Фердинанду из «Коварства и любви» (В. Зотов) почему-то не идет темперамент, приторно-сладкий голосок Луизы (Т. Скиба), лебединым жестом закидывающей руки на шею отца, не убеждает. Выясняется, что провинциальная наивность Нины Заречной (И. Рахвалова), умилявшая в начале спектакля, является свойством самой актрисы и, по всей видимости, непобедима. Монолог Несчастливцева об актерах звучал бы сейчас особенно остро. Может, природа человеческая вообще мельчает — проблема молодых героев актуальна не только для Малого театра, но именно для Малого она наиболее опасна. Как сохранять то, чем не владеешь?

Малый делает ставку на «стариков». В каждом отдельном случае соотношение может быть разным, общее одно. При отсутствии какого бы то ни было общего решения каждый играет так, как привык.

«Волки и овцы» Островского — павильон с добротной мебелью, огромный живописный задник, изображающий дремучий сосновый бор, балкончики, балясины из папье-маше. На стенах дома Мурзавецкой сцены из Евангелия. Сама Мурзавецкая — роскошная, беззастенчиво циничная авантюристка, властная обкомовская тетка казачьих кровей. Л. Полякова играет уверенно, без нажима и трюков, вполне в соцреалистической традиции. Тут же вьется вьюном Аполлон — А. Коршунов, который, хотя и проигрывает своим великим предкам — водевильным комикам, обнаруживает с ними явное родство. Он ни минуты не может простоять на месте, постоянно выписывая ногами затейливые антраша, — для самого обыденного действия у него припасен трюк, комическая игра. Чугунов В. Коршунова крадется по сцене на цыпочках, громко и неестественно хохочет, обратившись лицом к зрительному залу и размахивая в воздухе маленьким ярким платочком, вынутым из кармана, — те же явные и обескураживающие следы «старого театра». Вероятно, типажность в первую очередь послужила причиной распределения на роль Лыняева В. Борцова. Эффектная внешность, то, что называли раньше «основательностью» в фигуре — и вот уже перед нами тип обаятельного безвольного барина. Трогательным кружевным мешочком семенит по сцене Т. Панкова — Анфуса Тихоновна. Крохотная роль, из которой в свое время сотворила шедевр Ольга Осиповна Садовская, и в спектакле сегодняшнем звучит особенно. Это, пожалуй, единственный подлинный момент ожившего прошлого.

Но центром спектакля становится Купавина И. Муравьевой — бесконечно смешная, наивная барынька в очках. Ее силуэт напоминает пухлое латинское «S», низкий грудной голос дрожит, эта голосовая вибрация хорошо знакома зрителю, это один из ее излюбленных актерских приемов. Муравьева больше, чем просто комическая актриса, она превосходно владеет приемами эксцентрики и гротеска. Рамки «кондового» Островского тесны для нее, и она словно взрывает спектакль изнутри, давая яркий, эксцентрический образ. Ансамбль разрушается, не успев создаться, Купавина И. Муравьевой отвлекает на себя внимание, за что ей спасибо, ибо все, окружающее ее, напоминает зловещий паноптикум, особенно к концу.

Но ее Аркадина в чеховской «Чайке» сделана теми же выразительными средствами. И. Муравьева иронизирует над своей героиней, превращая ее во взбалмошную провинциальную актрису, которая прыгает козликом по авансцене, беспрестанно подскакивает и хохочет, пинает ножкой занавес и громко поет романсы. Трудно определить, где кончается ирония и начинается плен собственных штампов актрисы. Если бы не эта яркая, водевильная Аркадина, «Чайка» была бы очень ровным, легким, светлым спектаклем.

Спектакль поставлен без претензий на новации, сделан добротно и честно, как было сказано выше, под влиянием режиссерских экземпляров К. С. Станиславского. «Чайка» собрала рекордное количество звезд, представителей старой гвардии, которые, как, видимо, и положено для «чеховских героев», обаятельно, не подчеркивая своей звездной значимости, ничего не делают на сцене. Светлый деревянный дом, подробно обставленные комнаты заставляют вспомнить Александринских «Трех сестер». В редкие моменты эта безмятежная атмосфера ровного чтения ролей «нарушается» вторым планом: подробный рассказ Треплева о судьбе Нины (А. Коршунов честно пытается отыскать неврастенический тон роли); крохотный незаметный жест для себя, которым Тригорин — Ю. Соломин прихлопывает комара, сидя в плетеном кресле спиной к зрительному залу; нервный огонек в дрожащих руках Дорна — А. Михайлова в финале, когда полностью гаснет свет; уютный шум компании, пьющей за сценой шампанское. Несмотря на эти редкие моменты, спектакль получился вялым и блеклым.

Спектакли по Чехову и Островскому наиболее симптоматичны. При всей внутренней противоречивости, к ним вполне приложимы профессиональные критерии, и что-то мешает окончательно заменить слово «традиционность» словом «штамп». С Шиллером и Скрибом все гораздо проще. В «Коварстве и любви» всерьез рвут страсти в клочья. Но страсти эти выходят игрушечными. Темперамент Президента — В. Баринова — неистовый темперамент Карабаса-Барабаса — не может компенсировать отсутствие энергии у остальных исполнителей. Получился сыгранный старательно и «как должно» Шиллер для детей, хотя об этом спектакле должен был бы писать кто-то, расположенный к ностальгии по мещанской драме. Единственным достоинством спектакля «Тайны Мадридского двора» по пьесе Скриба и Легуве является роскошь оформления. Одетые в прекрасные исторические костюмы актеры без затей и старания разыгрывают сюжет. Такого рода пышный развлекательный спектакль — не редкость.

Как и сто лет назад, Малый театр живет, в основном, за счет дружной когорты немолодых актеров, творческого развития молодежи не предполагается. Пусть, мол, учатся на опыте старшего поколения, а потом уже и выйдут, и блеснут. Возможно, Малый театр без помех просуществует еще 175 лет, не принося особого вреда, но не принося и ровно никакой пользы в смысле развития живого дела театра. Сохранять действительно великие традиции — не значит мумифицировать их. Тотальное отсутствие режиссуры — не та традиция, которую стоит ревностно оберегать, тем более, что в опыте Малого — режиссерские работы Ленского. Великий Малый жив, нынешние гастроли это доказали, и было бы странно упрекать старую тетушку в том, что она не носит мини. Но эксцентрические выходки Александринского дядюшки (в лице «Бориса Годунова» и «P. S.», ставших яркими событиями последнего петербургского сезона) внушают больший оптимизм. Хотя однажды, когда в «Волках и овцах» на сцену вышел подтянутый и равнодушный Н. Верещенко, я с некоторым содроганием узнала в нем подтянутого и равнодушного александринца Н. Бурова, который в то же самое время — я знала точно — трудился на сцене Малого театра в Москве.

Январь 2000 г.