Д. Мережковский. «Павел I». Нижегородский театр драмы.
Режиссер Елена Невежина, художник Дмитрий Разумов

Пытаясь понять замысел этого спектакля, точно не предполагаю, что Елена Невежина взялась за пьесу Д. Мережковского потому, что в труппе Нижегородской драмы был очевидный фаворит на роль «бедного, бедного Павла», каким стал когда-то Олег Борисов для Л. Хейфеца. Артиста на роль Павла в Нижегородской драме по большому счету нет.

Пытаясь понять режиссерский замысел, не уверена также, что Елену Невежину интересовал сам по себе загадочный царь Павел — по некоторым версиям обиженный судьбой от самого рождения, не любимый матерью (да и законный ли?..), вообще мало кем любимый полуребенок-полумудрец. Павел, в гатчинском заточении продумавший многие реформы, а затем за четыре года правления подписавший 2250 указов и никого за это время не казнивший. Но в итоге удушенный в присутствии собственного сына, и не по причине своих безумств, как считают некоторые современные историки, а потому, что «это было дело рук Англии и английского золота» (в последние месяцы царствования Павла война между Россией и Англией стала совершенно неизбежной и было понятно: если Павел будет жив, Россия выступит с Францией против Великобритании; если Павел скоропостижно умрет, Россия выступит с Великобританией против Франции). В Петербурге шло сражение Питта и Бонапарта огромной европейской важности, и исход его решился в спальне Михайловского замка в ночь на 12 марта 1801 года. Свершился при участии английского посланника Чарльза Уитворта, который был любовником Ольги Жеребцовой, сестры заговорщиков Зубовых, и потому слухи о могущественных английских гинеях поползли по Петербургу с самого начала, но были пресечены, как и все разговоры о Павле вообще. Тем более что по другим версиям Павел и вправду был душевнобольной курносый деспот, в гатчинском одиночестве свихнувший себе мозг и душу путаницей жизни и игры в солдатиков и замки, терроризировавший в конце царствования весь Петербург (если верить просветителю Ивану Пнину и его воспоминаниям, в 8 вечера гасили огни в окнах на Невском, по улицам были расставлены полицейские рогатки, хватали кого придется — и каждый понимал: так жить более нельзя). Репутацию Павла, обстоятельства гибели которого сто лет были под цензурным запретом, во многом сформировал В. Ключевский, сказавший: «Деятельность Павла была не столько политической, сколько патологической».

Сцены из спектакля. Фото Г. Ахадова

Д. Мережковский в своей пьесе, надо сказать, не сильно отклоняется от этого определения. И все же пьеса дает театру возможность по-разному интерпретировать и Павла, и Александра, и графа Палена. Именно это дало Олегу Борисову возможность сыграть трагического, уже как будто переступившего черту жизни, дрожащего и бесстрашного, по-солдатски не гнущегося, хотя и балансирующего на краю гибели Павла. В том спектакле был он и только он, Павел, — все понимающий и всех видящий насквозь. Ну, еще бледнолицый сын его Александр (Борис Плотников) с книжкой о Бруте в тонких пальцах под пышными кружевными белыми манжетами. И не помню никакого Палена с его интригой, тщательно прописанной Мережковским. Где есть трагедия (а именно ее предельное натяжение при полной безысходности играл Борисов) — там не важна интрига.

И эта же пьеса дала возможность Виталию Мельникову снять не так давно фильм «Бедный, бедный Павел», где — при неадекватном наивном психопате-царе-ребенке Павле (Виктор Сухоруков) — существовал значительнейший, умнейший и трагический граф Пален (Олег Янковский).

Смею предположить, что и Пален не слишком интересовал Елену Невежину, хотя на эту роль и был назначен отличный актер, протагонист труппы Сергей Блохин. И Александр был не так важен… Невежину явно интересовала театральная стилизация, и у этого интереса были все основания. Речь ведь идет о Мережковском, которого называли «властелином чужого». Принадлежа Серебряному веку, называвшему традицию «старушкой», а стилизацию ее «молодой и прекрасной сестрой» ¹, Дмитрий Сергеевич был несомненным, ярко выраженным стилизатором. Он шел не просто наравне с В. Брюсовым, в «Огненном ангеле» имитировавшим средневековую повесть, и наравне с Н. Евреиновым, возрождавшим давние традиции западноевропейского театра, а как бы даже впереди них (возьмем его античную трилогию). «Его ослепляет, его чарует пространственно-пластический состав мира и образов; больше всего ему говорят скульптура, архитектура и живопись» ², — писал о Мережковском И. Ильин.

Обратившись к его пьесе, Невежина сделала попытку поставить спектакль, язык которого сам по себе (особенно в первой части) стилизован под «допушкинскую» архаику, — как стилизацию статичнодекламационных форм классицистского театра, современного Павлу I.

Сцены из спектакля. Фото Г. Ахадова

Автор картины «Парад при Павле» Александр Бенуа (вот уж кто увлекался стилизацией, как, впрочем, и другие мирискусники), питавший «какое-то особое чувство к личности Павла, нечто даже похожее на сочетание благоговения с нежностью и жалостью» ³, писал о своей картине: «Я изобразил мрачный зимний день. Густой туман сыпется с темного неба. В глубине плац-парада высится грозный фасад Михайловского замка, одна сторона которого еще в лесах…» ⁴.

Это очень похоже на мрачную декорацию Дмитрия Разумова: тут тоже какая-то мрачная зимняя атмосфера, а над тумбой игрушечного Михайловского замка (на его крышу можно присесть поговорить) нависает грозный Медный всадник. (В пьесе Павел рассказывает Анне Лопухиной, как на Сенатской, на месте нынешнего памятника, встретился ему живой дед, Петр I, онто и сказал: «Бедный, бедный Павел…») А саму сцену окружают истуканы в черных плащах с капюшонами: то ли заговорщики, то ли масоны, неясно, какая сила таится под плащом. Слева и справа гвардейцы в париках сторожат мрачный покой империи, а у порталов курят благовония две небольшие черные ростральные колонны, и в зале с самого начала пахнет ладаном… Дымок напоминает о масляных плошках, освещавших старинные спектакли, а колонны, утратившие функции маяка с открытым огнем и только дымящиеся, выглядят кадильницами в храме, где убивают…

Разряжая атмосферу ужаса, в массовых сценах, то под «Болеро» Равеля, то под Глюка (музыка могла бы быть и пооригинальнее), выпархивают дамы в напудренных париках, этакие белоснежные сильфиды из какого-нибудь крепостного спектакля, причесанные тупейным художником. Они будут замирать в статичных куртуазных позах, словно персонажи пасторалей, любимых каким-нибудь графом Кутайсовым из «Крепостной актрисы» (именно фамилией павловского камердинера-турка, произведенного в графы, назван герой оперетты Стрельникова «Холопка»).

Мизансцены тяготеют к регулярности, оформление и костюмы — к историческому зрелищу большого стиля, способ актерского существования направлен режиссером в сторону декламационной статики, ритуальной неторопливости, и это не без усилий дается актерам. Почти никакого общения: граф Пален объясняется с царем, глядя в зал, и именно зал видит все муки, которые переживает этот большой, медленно ступающий человек, убедивший отца в измене сына, сына — в преступности отца и осуществивший убийство Павла исключительно из любви к Отечеству. Здесь у Мережковского к тому же отчетлив богоборческий мотив: не всякая власть от Всевышнего, и «совиные крыла», простертые над Россией павловским режимом, — не крылья ангелов.

Павла играет Евгений Зерин, комик, если определять по классической сетке амплуа: маленький, полненький, подвижный, такой Горюнов (который у Акимова в 1930-е при этом Гамлета играл). В этом Павле не просто много детского (и слезинка на глазу), а только детское: спонтанно впадает в ярость и карает, потом отходит точно так, как ребенок от приступа плача и колочения ногами. Он и Анну Гагарину (Маргарита Боголей) в свет выводит — как трудный подросток, долго существовавший под надзором и теперь отстаивающий право на собственную жизнь… Павел ни в чем не виноват, это патологическая неповзрослевшая природа, генный сбой, судьба. Он мучается от своей инфантальности, нам жаль его, но что ж тут поделать? Бедный, бедный Павел, он минутами и сам понимает — не приведи Бог жить под таким самодержцем, как он…

Сцены из спектакля. Фото Г. Ахадова

Но раз Павел природно не взросл, то и не драматичен. А взрослая драма здесь у Палена. В одной из сцен он рассказывает, что видел себя во сне ванькой-встанькой. Таким его и играет Блохин: в этом Палене и мучения, и решения, и осознание подлости своей, и военная решимость покончить с творящимся безумием, походами на Индию и прочим бредом. Не так давно Сергей Блохин прекрасно играл другого государственного деятеля, Столыпина. Теперь — его политического предшественника. Тоже радеющего…

В этом спектакле главное — не отношения, а слова и состояния. Оживший кабинет восковых фигур, окруженный черными истуканами, из-под капюшонов которых однажды выглянут золотые маски Петра I…

Елена Невежина пошла путем трудным, непривычным для нашего театра, и не скажу, что достигла безоговорочного успеха. Актеры с трудом осваивают предложенный ею способ существования. Но спектакль большого стиля сделать удалось. О патологической природе власти и преступном течении истории под нависшими копытами Медного всадника.

…В Англии трудится историк Доминик Ливен, прапраправнук графа Палена, стоявшего во главе заговора. С другой стороны, его прапрапрабабушка, жена Палена Екатерина Ливен, фрейлина императрицы, была воспитательницей детей Павла Александра и Константина и всегда говорила, что было совершено позорное злодеяние. Мы никогда ничего не узнаем. Возможны только версии, стилизации, концепции, то, что Мережковский называл Третьим Заветом: первый Завет — закон, второй — милосердие, а третий… Сто лет назад Дмитрию Сергеевичу Мережковскому казалось, что третьим будет эпоха культуры… Как наивен он был. Все решают гинеи, о которых шептался Петербург весной 1801 года.

Декабрь 2015 г.

1 Аничков Е. Традиция и стилизация // Театр. Книга о новом театре: Сборник статей. СПб., 1908. С. 60.
2 Ильин И. А. Творчество Мережковского // Русские писатели, литература и художество: Сборник статей, речей, лекций. Вашингтон, 1972. С. 119.
3 Бенуа А. Н. Воспоминания. М., 1980. С. 463.
4 Там же.