Д. Богославский. «Тихий шорох уходящих шагов».
Драматический театр им. А. С. Пушкина (Красноярск).
Режиссер-постановщик Олег Рыбкин, сценограф Игорь Капитанов

В самолете по дороге в Красноярск я начала читать купленную накануне документальную книгу «Детство 45-53: а завтра будет счастье». В ней собраны воспоминания самых разных людей о том, как они росли в послевоенные годы. О том, как жили в коммуналках и бараках, как учились в школе, что ели в эти голодные годы, как одевались, в какие игры играли во дворе, как общались с пленными немцами и возвращающимися из лагерей родственниками. Драгоценные свидетельства ушедшей эпохи, трогательные и страшные, забавные и жуткие, потрясающие правдивостью рассказы. Автор-составитель книги Людмила Улицкая пишет в предисловии: «Все больше забытого, и все мы беднеем от этого забвения. <…> То, о чем мы не смогли рассказать словами, дополнят потрепанные и выцветшие фотографии из семейных альбомов». В книге их много, на форзацах и разворотах, отделяющих одну главку от другой. Портретные и групповые, сделанные в ателье (там люди выглядят нарядно и торжественно) и снятые в квартирах, на фоне скудного быта или на улицах, рядом с памятниками и фонтанами. Лица, в которые хочется вглядываться. Улыбки, светящиеся из далекого далека.

В первый вечер в Красноярске, попав на спектакль Олега Рыбкина на Камерной сцене театра драмы и взяв в руки программку, я увидела те же черно-белые не очень четкие старые фотографии. Деревенский заборчик и возле него девочка в валенках, укутанная в толстое мешковатое пальто. Другая девочка в панамке и суконном костюмчике едет на трехколесном велосипеде. Коротко стриженный подросток сидит на фоне яркого настенного ковра. Улыбающаяся девчонка в косынке на лавочке. Испуганная малышка с огромным бантом. Как будто иллюстрации книги Улицкой! Потом я поняла, что это герои спектакля — пятеро детей, уже давно ставших взрослыми, даже немолодыми. Но первое ощущение оказалось верным: спектакль говорит о том же — о забываемом и потому умирающем прошлом, о необходимости, даже обязанности сделать «усилие воспоминания».

Пьеса белорусского автора Дмитрия Богославского с таким завораживающе звукописным названием «Тихий шорох уходящих шагов» отмечена, как и другие его тексты, на разных драматургических конкурсах (финал фестиваля «Любимовка-2012», шорт-лист Независимой литературной премии «Дебют»-2012, победа в интернет-голосовании «Конкурса конкурсов»). Как и «Любовь людей», уже востребованная театром, эта пьеса ставится в разных городах и странах. Красноярская драма показала свою премьеру весной на VI Фестивале современной драматургии «Драма. Новый Код», осенью «Тихий шорох…» вышел в Беларуси; готовятся другие постановки.

Здесь традиционные для нашей литературы темы — потеря дома, разорение родного гнезда, разрыв внутрисемейных связей, утрата памяти о прошлом и, как следствие, полная растерянность и опустошенность в настоящем. Место действия — внутренний мир героя, Александра, человека средних лет, похоронившего отца и мать и пытающегося сохранить родительский дом, где он вырос вместе с сестрами. Все персонажи, которых зритель принимает за реальных людей, на самом деле — фантомы, рожденные гаснущим сознанием человека, находящегося между жизнью и смертью. Не новизна мотивов или конструкции оказывается условием художественного успеха драмы. Все дело, наверное, в умении Богославского создать томительную атмосферу неопределенности, маеты, беспокойства героя, к которой подключается читатель пьесы и зритель спектакля. Вопрос, волнующий Александра, оказывается до неловкости откровенным: ему мучительно необходимо узнать, любил ли его отец. В устах взрослого мужчины слова «Папа, ты меня любишь?» звучат детской беззащитной мольбой — герою нужна хоть какая-то опора в этом распадающемся мире. Держит публику в напряжении и почти детективная интрига: старшие сестры после смерти отца задумали дом продать, Александр сопротивляется, пытается найти выход, а тем временем уже и сам не понимает, где реальность, где сон, где спиритический сеанс, а где сеанс психоанализа.

С. Селеменев (Александр).
Фото А. Мищенко

Прямоугольное помещение поделено надвое длинным узким деревянным мостом, слегка горбящимся посередине. Он перекинут от одного белого экрана к другому, между дверными проемами, вырезанными в этих экранах. Кажется, мы видим только небольшой участок пути, в обе стороны уходящего в бесконечность. В дощатом настиле есть дверь, ведущая вниз, как будто в погреб. Когда ее открывают, видно, что изнанка двери — мутное, ржавое по краям зеркало. Хоть и достает из недр этого «погреба» Александр пачку старых фотографий и какие-то рыбацкие плащи, все же это не сундук, а зев иного мира. В первой сцене дверь откинута, торчит вогнанная между досок лопата, и двое деревенских дедков, Дмитрич и Юрасик, свесив ноги с помоста, сидят и отдыхают от трудов. И хотя разговаривают они о том, о сем, о жаре и ценах в магазине, а диалог их — обманчиво забавен (старики не слышат друг друга и отвечают невпопад), кажется, что беседуют они у открытой могилы, как могильщики из известной пьесы. Не думаю, что ассоциация произвольна, ведь Александр — немного Гамлет, потому что защищает память об отце, а сам отец — как Призрак, раз является ему неоднократно.

Подробная, психологически достоверная игра Василия Решетникова (Дмитрич, отец Александра) и Валерия Дьяконова (друг Дмитрича Юрий) заставляет зрителя безусловно верить в реальность героев. Юрасик — заскорузлый от сельских работ, иссушенный солнцем, жестковатый, крепкий. Дмитрич — беспокойный, растерянный после смерти жены, с которой прожил 52 года. Жалуясь, восклицая и сетуя, старик хватается за сердце. Жанр разбивается неожиданно: оказывается, на приеме у медиума Альберта (Артем Рудой) Александр (Сергей Селеменев) был перемещен в разум и тело умершего отца и разговаривал с Юрой. Кабинет медиума обозначается поперечными тенями на стенах (похоже на жалюзи), а все остальные сцены иллюстрируются фотографиями, которые проецируются на экраны справа и слева: деревенский дом с заколоченными окнами, или чисто убранные светлые горницы, или самовар на столе, или кладбище, надгробия, или рисунок обоев и семейные фото в рамках. Снимки притягивают взгляд, на них очень узнаваемая подлинная жизнь. Но она где-то далеко и давно. А в пространстве осязаемом, на расстоянии вытянутой руки, невозможно понять, что подлинно, а что морок, бред. Сцены проигрываются несколько раз, повторяется диалог отца и сына о том, как нужно чистить колодец, Александр бесконечно просыпается и продолжает видеть сны, потом заболевает и бредит, позже и вовсе выясняется, что он спустился в колодец и бесследно пропал, и вот уже сестра Анна его ищет, обращаясь за помощью все к тому же к медиуму. Но это только следующий этаж иллюзии.

В. Решетников (Дмитрич), С. Селеменев (Александр).
Фото А. Мищенко

Актеры красноярской труппы не проигрывают в подлинности документу — настоящим жизненным фотографиям, на фоне которых они существуют. Игра их плотная, конкретная, но без лишних утяжелений и украшений. Вот помянуть отца на кладбище собираются старшие сестры Александра. Разбитная грубая Зина (Тамара Семичева), бравирующая своей жалкой тягой к спиртному. Несколько стертая, хотя и устроенная в жизни Людмила (Лариса Селеменева), как будто с детства затерявшаяся между членами большой семьи и не умеющая заявить о себе. Тут же вертится ее муж Олег (Марк Парасюк), неловко влезающий в разговоры. Эмигрантка-неудачница Наталья (Галина Дьяконова) хочет продемонстрировать деловую хватку и заграничную раскованность, но внутренне напряжена и зажата. И, наконец, Анна в строгом глубоком исполнении Галины Саламатовой — единственная из сестер принявшая сторону Александра, кроткая, сильная своей добротой и жертвенностью. Родственники в сборе. Нарезают колбаску-огурчики, разливают водку. Зинка куражится, пускает слезу, потом дурным плачущим голосом затягивает «мамину песню» — колыбельную. Ее унимают, но скандал разгорается, торжественный момент воссоединения семьи на кладбище смазан — но вроде бы по плану, таков ритуал. И все разыграно как по нотам, очень точно и при этом легко, в одно касание.

При всей узнаваемости характеров и типичности выстраиваемых взаимоотношений здесь вовсе не бытовая манера игры. Где-то на втором или третьем плане мерцает понимание того, что персонажи — проекции сознания Александра или, наоборот, проникшие в его мир призраки. Есть различие в том, как существуют в спектакле ансамбль актрис, с одной стороны, и Сергей Селеменев — Александр, с другой. Он гораздо более открыт, распахнут, ему даны эмоциональные выплески, нервные вспышки. Надломленный и отчаянно одинокий герой мучается и мечется, пытаясь отвоевать прошлое, в котором все было устроено «правильно», по-человечески. Селеменев раз за разом в течение спектакля проигрывает диалог о колодце (конечно, метафорический): в первый раз заторможенно и удивленно, потому что отец появился неожиданно, а после уже наскоро, стараясь быстрей дойти до главного («Ты меня любил?»), еще позже по законам сна отец и сын меняются ролями, и актер, нахлобучив кепку Дмитрича, накинув ватник, тут же меняет осанку, походку, интонацию, делаясь суровее и старше.

Режиссерская партитура Олега Рыбкина включает мизансцены-рефрены, тонкие световые переходы, музыкальную ткань, в которой слышны то тоскующий голос саксофона, то тревожные фортепьянные аккорды. Игра с публикой также входит в режиссерские задачи: в антракте заинтригованных зрителей просят переменить «диспозицию» — пересесть напротив, зеркально, по другую сторону помоста, для «полноценного восприятия спектакля». Перемещение в пространстве не дает какого-то иного видения, но рифмуется с состоянием героя, путешествующего между мирами. Рыбкину важно оставлять неясное и мистическое в пьесе по-прежнему неразгаданным и таинственным, а смысл высказывания приходит к нам не в цепи логических рассуждений, а в эмоциональном переживании кульминационного момента. Когда Александр пытается выкупить у сестер дом с помощью денег, оставленных ему медиумом, в пачке оказываются не купюры, а старые черно-белые детские фотографии. Они рассыпаются по помосту, плывут проекциями на экранах, а Наталья, Людмила, Анна и даже Зина перебирают дрожащими руками фотокарточки, шуршащие, как сухие осенние листья. Тихий шорох уходящих шагов. Возможно ли задержать удаляющееся от нас прошлое, сделав «усилие воспоминания»? Наверное, если тщательно и не ленясь почистить колодец.

Ноябрь 2013 г.