Справедливый вопрос: с чего бы это мы рецензировали «Интимные места»? Закономерный ответ: так случилось, что на минувшем «Кинотавре» призы за лучшую мужскую и лучшую женскую роль получили Юлия Ауг и Константин Хабенский — выходцы из знаменитой 51-й аудитории. В этой аудитории преподавал А. И. Кайман, затем она, «надышанная», перешла к В. М. Фильштинскому. В разные годы именно в ней учились Ауг и Хабенский. Вот и повод для рецензий фильмов…
А КТО НЕ ИЗВРАЩЕНЕЦ, ИЛИ ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ В ИНТЕРЬЕРЕ
«Интимные места». Кинокомпания «Vita Aktiva». 2013.
Сценарий и постановка Наташи Меркуловой и Алексея Чупова
Секс — в русском кино тема табуированная. По-настоящему честно, откровенно и с юмором об этом не говорилось. Нам стыдно. Стыдно и депутату Людмиле Петровне в исполнении Юлии Ауг. Всякий раз, касаясь темы половых взаимоотношений, она смущается, внутренне сжимается, бледнеет, покрывается испариной. Ей трудно быть одинокой женщиной в мире мужчин. Ей вообще трудно быть женщиной.
Актриса, сыгравшая в фильме Алексея Федорченко «Овсянки» тело, теперь играет телом, и делает это совершенно бесстрашно. Роскошная Юлия Ауг здесь удивительно некрасива. Ее золотистые волосы зализаны и собраны в ракушку; фигура закована в безликий костюм и занавешена мешковатым плащом; глаза спрятаны за агрессивно сверкающими стеклами очков; ручки собраны домиком, губки поджаты. Воплощение комплекса. Белая кожа бела до отвращения. Эта женщина не вызывает и не может вызывать желания. Все в ней безлико и бесцветно. Рязановская «мымра» наших дней.
Героине Юлии Ауг мучительно просыпаться по утрам. Она не любит себя. Отрицает жизнь. Она — чиновник от культуры. Борец за нравственность, запрещающий эротические сцены в кино и разрешающий «расчлененку» на ТВ. Логика: обнаженное тело развращает, а растерзанное заставляет задуматься о смерти. «Общественно полезные трупы», — озвучивает мысль Людмилы Петровны один из ее приспешников. Она и сама труп: мертвая, застывшая в одной позе — такой предстает она перед зрителем. Она сидит. На работе — за столом, дома — на кровати. Грузная Людмила Петровна умудряется даже курсировать между пространствами так же — сидя в служебной «Волге». Она только один раз бежит: испытав на очередном партсобрании влечение ко всем мужчинам разом, пускается галопом прочь. Все остальное время чиновник недвижим. Есть в этом бесконечном сидении какая-то тупость. Явный кивок в сторону любимого министерства культуры.
Но не это важно. Главное — в другом. То, какой Людмила Петровна депутат, — вопрос тридесятый. Важно, какая она женщина. За почти полтора часа фильма мы видим героиню Ю. Ауг, за редким исключением посещения магазина, только в двух местах. Квартира — спальня с огромной кроватью и тяжелыми портьерами да фрагмент кухни: стерильно-белый кафель на стене, фаянсовая, такая же стерильная и не менее белая раковина, стол, чайник, микроволновка. На кухне она появляется исключительно по утрам — выпить чашку чая. Есть чиновник не может: любое блюдо вызывает эротические ассоциации. Зато много времени проводит в спальне. Закрыв дверь, зашторив окно, задрав подол, сняв трусы и раздвинув ноги, блюстительница нравственности упражняется с вибратором.
Весь процесс оператор фиксирует почти документально, без намека на художественность. Некрасивая толстая женщина остервенело пытается самоудовлетвориться. Ноль эстетики. Сплошная голая правда. Смешно и горько одновременно. Фаллоимитатор для Людмилы Петровны не просто предмет — почти живое существо. Он капризничает, барахлит, не отвечая на ее позывы. Она стыдится, злится, ненавидит, а все-таки жить без него не может. Выбросив в окно, тоскует, потирая коробочку.
Модель отношений героини Ю. Ауг с собой и миром ничем не отличается от моделей других персонажей, тех, против кого выступает Людмила Петровна. Режиссеры Н. Меркулова и А. Чупов, озвучив устами безымянного водителя вопрос «А кто не извращенец?», существенно облегчили себе задачу, выведя на сцену абсолютно разных людей, объединенных одним — сексуальными отклонениями.
Главный герой фильма Ваня в исполнении Юрия Колокольникова — фотохудожник, снимающий те самые интимные места. Без пяти минут гений, мучаясь от одиночества, он живет с двумя женами, которые, пока их благоверный кого-то совращает, ублажают друг друга.
У Вани трое друзей: Сергей, Алексей и Борис.
Сергей (А. Чупов) — телеведущий, внезапно открывший в себе желание обладать мужчиной, да не просто мужчиной — цирковым фокусником (его играет Павел Артемьев). А вообще-то Сергей женат. Ева (Екатерина Щеглова) — девушка с огромными ясными голубыми глазами, в газовом платьице, с сережками в форме облачков, «с растрепанной прической она — красота». Ева мечтает. Мечтает о ребенке. Но поскольку муж против, вынуждена раз за разом идти на аборт. Перед процедурой несостоявшаяся мать делает снимок плода. Затем, вернувшись домой, вклеивает фотокарточку в дневник: судя по толщине тетради, коллекция из неродившихся «вань» и «лиз» приличная.
Алексей в исполнении Никиты Тарасова — менеджер, возбуждающийся при чистке зубов. Чтобы ненароком не изменить жене, он запрещает себе «пялиться в метро на красивых баб». В результате его тянет ко всем, даже уродинам. Время от времени друзья делятся проблемами с психиатром Борисом (Тимур Бадалбейли). Тот ставит диагноз — «СДУ — синдром дефицита удовлетворенности», назначает лечение эротическим массажем, а сам едет кататься по ночной Москве, снимать проституток — лишь для того, чтобы искупать девушек в ванне.
Перечисление героев, их «увлечений» выглядит смешным и нелепым. Напоминает сериал. И в этом фильм «Интимные места» схож с картинами Педро Альмодовара, где тоже, как правило, все замешено на сексуальном желании и сам черт не разберет, кто кому и кем приходится.
С лентами Франсуа Озона фильм роднит бескомпромиссность в стремлении раскрыть тему и авторская ирония. Мсье Обличитель общественных норм и устоев, коим французский режиссер является уже долгие годы, здесь присутствует с самого начала: герои встречаются в крематории по случаю кремации погибшего Ивана. Все в одинаковых черных одеждах. Скорбят. Сцена — прямая цитата из «Крысятника», где семейство хоронит отца. Далее следует история, тому предшествовавшая, и финальный аккорд — окончательное разоблачение. В картине Н. Меркуловой и А. Чупова ленту заедает, гроб застревает между печью и пришедшими на панихиду. Товарищи, жены, любовницы — все в едином порыве силятся впихнуть Ивана внутрь, предать его обнаженное тело (он в гробу — голый) огню. Выходит довольно остроумно.
Но более всего «Интимные места» похожи на триумфатора 2011 года — фильм Стива Маккуина «Стыд». В картине Маккуина герой занимается виртуальным, реальным, оральным, групповым и каким еще угодно сексом. Ему каждый раз невыносимо стыдно и противно. Он сам себе отвратителен, но что делать: хочется. Героям фильма Н. Меркуловой и А. Чупова даже не хочется. Им просто одиноко, холодно и все так же стыдно. Есть какая-то обреченность в их постоянных сношениях, осознание вынужденности, необходимости контактов. Тупое и упрямое «надо». Кому надо? Зачем? Непонятно.
«Интимные места», как справедливо пишут критики, в масштабах мирового кино ничего нового не открывают. Это далеко не шедевр. Но для России новость. К тому же кино приличное, хорошо, я бы сказала, добротно сделанное. Фильм, встраивающий русский кинематограф в европейскую линейку современного «элитарного» кино. Тут, правда, следует добавить: какие элиты, такое и кино. Однако, слава богу, нет в «Интимных местах» и намека на традицию А. Тарковского; лишены они и поднадоевшего всем притчевого начала; отсутствует здесь и бьющая по мозгам и глазам якобы модная клиповость.
Картина Н. Меркуловой А. Чупова — снимок поколения вполне себе в духе фотохудожника Вани. Получившийся групповой портрет можно в красивой рамочке повесить на стену и время от времени на него смотреть, вспоминая себя молодым, а можно вклеить в альбом и забросить в ящик. Но главное, фото сделано. Мы, поколение тридцатилетних, зафиксированы на нем без прикрас: такими, какие и есть.
Октябрь 2013 г.
Я ЛЮБЛЮ БОЛЬШИЕ ГРУДИ, ГЛАЗ НЕБЕСНЫХ ГЛУБИНУ, ДОРОГАЯ, ТЫ НЕ ПРОТИВ, ЕСЛИ Я К ТЕБЕ ПРИЛЬНУ?
Молодая коллега начинает текст с утверждения, что секс в русском кино — тема табуированная.
«Детка-душечка, о чем Вы?» — реагирую я на первую же фразу по-матерински. Да в нашей ханжеской державе опомнились окончательно еще четверть века назад: половым актом в «Маленькой Вере» советские кинематографисты размочили тему секса. А откровенный эротический флер легко можно увидеть аж в «Трех товарищах» (1968). После чего практически сразу, через два года, нам явили обнаженную анфас грудь в «Романсе о влюбленных». Не грех вспомнить и крутого замеса женское ню страшно сказать когда: в 1930 (!) году в фильме Довженко «Земля». «Небесные жены луговых мари», «Однажды в провинции», «Лучшее время года», «Духлесс», «Шпион» — вот примеры недавних лент, с ходу в памяти возникающие. В них киносекс — полно правный хозяин. В дефиците, напротив, целомудрие. Испарившееся понятие и в жизни, и на экране. И прорыва не предвидится. Несомненно, что одна из интереснейших тем для фундаментального исследования — «Старая/новая сексуальность в советском/ российском кино». Но сейчас не про это.
Дебютанты, сочинившие сценарий «Интимных мест» на Гоа, а на Родине нашедшие на реализацию один миллион долларов, не утаивают концепта: «Нет ничего интереснее, чем подглядывать в замочную скважину».
Эка невидаль. Родной наш телевизор давно дефлорировал эту замочную скважину. Чего только не происходит «за стеклами» или в ТВ-«домах» с их бесчисленными сезонами. Обывательский интерес к подобному неиссякаем, ведь все меньше «сплЕтенных» у подъездов лавочек. Однако если увенчанный «Кинотавром» профессионал заманивает меня к киноскважине, то мне, как минимум, должно быть не убийственно скучно наблюдать за избранниками его камеры. А мне — скучно. Наверное, еще и оттого, что человеческие диалоги в элитарном, как его аттестуют, кино, отменены, а я почему-то не в курсе, что беседу нынче в кадре «не носят». Жду не изобилия словесных опилок — всего лишь малой толики членораздельности. Вместо нее долгие (дозированно-красивые, условно-стильные) кадры/нарезки с многозначительно застывшими лицами, хаотично движущимися фигурами. Людей крайне (мне) неинтересных. И не смешных вовсе! И… огрызки слов, междометия. Создатели словно тянут за партами руки: «И мы, и мы артхаус выучили! Спросите про „Магнолию“, про „Собачью жару“…».
Первая реплика-заставка: «Я фотографирую мужские/женские гениталии». Персонаж-фотограф их называет знакомыми нам всем словами, лишенными сегодня права бумажной передачи. Да, он щелкает затвором, да, на протяжении ряда кадров его объектив направлен на содержимое спущенных штанов. Космоса в душах его клиентов или экзистенциальных переживаний не считываю. Вижу рутинное дурное занятие нездоровых людей. И, увы, вовсе не вижу спасительной иронии.
Безусловно, есть в мире мужчины, для которых испарившееся к жене сексуальное чувство — проблема, переживаемая и тонко, и мучительно…
В поисках утраченной потенции один из героев находит архиуродливую бабу, приходит к ней в жилище, а дальше вот что: она оголяет огромных размеров белый-белый зад, а мужчина кротко и коротко прикасается к нему щекой и… поспешно ретируется. Сложно сказать, был ли толк супруге от целевого визита, но есть, по-моему, прямой резон персонажу артиста Тарасова прижаться щекой к больничной подушке психиатрической лечебницы.
Молодая женщина после многочисленных абортов скрупулезно, раз за разом собирающая в альбом УЗИ убиенных плодов, также нуждается в скорой медицинской помощи.
Сексуальные фантазии, рефлексии, комплексы, гомосексуальная любовь, как известно, идеальнейшая фактура для искусства. «Любовь» в контексте данного киносочинения вспоминать нет нужды. Ее здесь и не обещали. Но семьдесят шесть минут следить за голыми, к тому же плохо складывающимися фаллосно-вагинными отношениями особого удовольствия не нахожу. Снять красивый кадр тяжелых будней эксгибициониста — не фокус. Фокус — заставить меня прочувствовать эти будни.
Кого, как вы думаете, я вижу в этом фильме на месте Юлии Ауг, прекрасной актрисы, режиссера, сценариста, интеллектуала, всецело талантливого человека? На месте Юлии Ауг в образе госслужащей-мастурбистки я вижу любую корпулентную женщину нашей страны. Не актрису. Просто женщину с хорошим лицом и естественным зажимом перед камерой. Что дает право на такое заявление, если с детства есть знание, что нет маленьких ролей? Покадровое изучение поставленных перед Ауг актерских задач. Они ничтожны. Любят у нас на породистых рысаках воду возить.
Актриса пару секунд просто лежит, раскинувшись на кровати, еще пара секунд отведена на съемку ее спины на кухне, мгновения уходят на проходки по коридорам/посадки в авто, пара минут — на несколько органично поданных кондовых чиновничьих реплик. С нажимом и одновременно стеснением в голосе актриса произносит при покупке изрядного количества батареек для фаллоимитатора слово «еще», с испугом, но как бы с желанием смотрит на оголенную мужскую плоть. Бесстрашно и безмолвно обнажает тело целиком. Электрочленом мастурбирует в глубине кадра. В этой сцене лишь силуэт в профиль, лица не видно, то есть мы лишены созерцания мимики, гаммы чувств в столь значимый момент.
В сухом остатке — премия за лучшую на «Кинотавре» женскую роль.
В финале своего текста молодая коллега пишет: «Мы, поколение тридцатилетних, зафиксированы без прикрас: такими, какие и есть».
Отважный диагноз? Фигура речи? Красное словцо? Нечто выстраданное?
Вопрос.
Ноябрь 2013 г.
О СЛУЖКИНЕ БЕДНОМ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО…
«Географ глобус пропил». Кинокомпания «Красная стрела». 2013.
Сценарий Александра Велединского, Рауфа Кубаева, Валерия Тодоровского, режиссер Александр Велединский
Скажу честно, что я сейчас, вместо того, чтобы внятно и аргументированно анализировать фильм «Географ глобус пропил», сижу и пью красное вино. Так поступил бы на моем месте Витя Служкин, только напиток был бы покрепче. Потому что «доверил листу — не донес к Христу».
Нормальный фильм. Гениальный роман. Отлично играет Константин Хабенский. Прочтите книгу, посмотрите фильм, не читайте, не смотрите — выбирайте, что вам ближе, все свободны. Анализ и обобщения, слова-слова-слова, умные и громкие, какие-то и никакие, суждения-осуждения — они вообще против всей идеи. Витя Служкин из романа не случайно ездит сплавляться по реке Ледовой — Ледовая молчит, беспристрастная, беспощадная тайга требует поступков молча, претензий не предъявляет, нравственных счетов не выписывает. Мы же, многомудрые, постоянно занимаемся этим — то актер не поразил, то фильм не впечатлил, то режиссер не оправдал надежд… А я под впечатлением. Под сильнейшим впечатлением от персонажа.
Он не судит никого или не пытается судить, просто пытается жить, вполне беспощаден к себе и одновременно трагически слаб. Узнаваемый, родной тип русского мужчины, который в один прекрасно-ужасный момент ощутил, осознал, пережил неоднозначность и громадность мира, себя как микроб Вселенной и одновременно Вселенную в себе, и связь всего со всем, и красоту божьего замысла, и отсутствие знаков «плюс» и «минус», вернее, постоянное их обнуление. Все смешано, все связано со всем, и человек невыносимо велик и низок, и мысль изреченная есть ложь, и абсурд вокруг нарастает неумолимо, и как тут жить, если что бы ни сделал и что бы ни сказал — дурак и пошляк? Результатом подобного переживания у умного, глубоко чувствующего и ранимого русского человека обычно становится «и немедленно выпил». И Виктор Сергеевич тоже пьет — он ранен миром, тотальной нелюбовью и мелкостью, пошлостью и абсурдом, прекрасно осознавая, что и он, родимый, — часть этого абсурда, пошляк и неудачник. Тут ниточек много тянется, большой разлет — от Мармеладова и Ивана Карамазова с его «билет возвращаю» до великого Венички и шукшинских тоскующих чудаков. Все бунтуют по-разному, кто пьет, кто бездельничает, но все находятся в диалоге с Создателем, мучаются подлинной нравственной мукой, а поступки совершают с точки зрения нравственности весьма сомнительные.
Тут возопят многомудрые — где великие образы великой русской литературы и где Витя, простите, Служкин? Тут он, тут, рядом. Такой вот правнук, внук, сын. Вырождается род человеческий. Индустриальный пейзаж убийственно депрессивен. А в этой убогой действительности Витя Служкин, мучаясь невыносимой тяжестью бытия и неразрешимостью противоречий, выбирает «ноль-позицию», которую называет «современной святостью», — просто жить, просто плыть, стараясь не быть ни для кого залогом счастья и отказываясь от других как залога собственного счастья, и ей-богу, эти попытки жить-любить-прощать, даже оскверненные алкоголем, гораздо ближе к святости, чем… чем…. Чем.
Играет ли все это Константин Хабенский? По-моему, да. Он явно старше географа из романа, в нем больше горечи, да и сам сценарий не оставляет выбора. Книга перекроена решительно, жестко, сценарий внятный, мрачный, нет в нем полетности и объема, что есть в романе, и качество юмора совершенно другое. И поговорочки Служкина, сводящие с ума его жену, и бесконечные его выкрутасы — в фильме превращаются в ерничание, за которым почти невыносимая боль. Унизиться от гордыни — как это по-русски, как знакомо. У географа, набившего рот камушками и декламирующего Пушкина, кричащего лихо «Я бивень!», — глаза те самые — все правильно! — из «Полетов во сне и наяву» и «Утиной охоты».
И сыграть такое нельзя — это надо знать: муку неизбывную, тоску от вечной «горизонтали», по которой вынужден жить (зарплата, квартирка тесная, жена пилит, где взять на бухло). А над головой — небо высоченное! И так хочется ответов на вопросы, чтоб сказали, как жить, чтоб протянули руку, направили, не клеймили, чтоб… Но нет. Нет руки — все сам, сам, ползи, карабкайся, люби, будь. И почему всегда, как только возвысишься над собой, заметишь это и возблагодаришь, и возгордишься, — почему всегда в этот момент или в лужу вонючую наступишь, или птичка на голову уронит? Божественная ирония.
Константин Хабенский играет бесстрашно и честно, он знает про что, и я вижу, что он знает, чувствую, верю. Когда Служкин Хабенского, соблазнившись тем, что покачивалось в вырезе блузки, пошел провожать коллегу и совершенно забыл про маленькую дочь, оставленную в садике, — как рванул, как вошел в пустой коридор, как обнял: «Я больше никогда не опоздаю. Честное папино». И глаза эти. Когда говорит что-то жене, которая так отчаянно его не любит, что героя разрывает от любви. Когда стоит над ней — тело такое неспортивное, сутулый, волосики эти длинные, жалкие — это тоже бесстрашие, так показать себя, растиражированного и разрекламированного супергероя.
В фильме нет историй из детства Витьки Служкина, по которым мы узнаем, как все началось, где так гениально и узнаваемо смешались похороны Брежнева, первая любовь, запотевшее окошечко женского отделения бани, замороженный презерватив, АББА и чистота, и невиновность, и постоянное «попадалово». В книге именно этот подросший Витя встречается с «зондеркомандой» — своими учениками. И он равен им, потому что каким был, таким и остался — в смысле честности и неприкрытости, он не повзрослел (в плохом смысле слова «повзрослел»). И отношения географа с учениками подробны и горячи, это разборки «своих», географ не строит из себя ничего, он поет им на уроках, читает стихи, случается и тряпка, щедро политая мочой, и драка на школьном дворе, где учитель вступается за ученика и рвет штаны, и цитаты из песен вместе с оценками в тетрадях. И понятно, почему они хотят с ним в поход и после этого похода за него горой.
В фильме другое. И из всех монологов, скажем так, философского толка, хоть как-то «реабилитирующих» географа, ему оставлен только один, тот самый, про современную святость — и то звучит он за минуту до того, как жизнерадостная подружка поволочет его в постель. И для подростков оставлена только жесть жестокая, карты да монолог про «стадо», которое он не уважает и презирает. Нет там связи, он действительно им параллелен, может быть, потому, что вся история перенесена из 90-х к нам поближе, а тут уже все пожестче, только горечь и боль неизбывная. И Хабенский на месте, и только он, наверное, и мог бы здесь быть.
Вино закончилось, десяти тысяч знаков нет как нет, ничего толком не проанализировано, а сказать больше нечего. И, может быть, в этом и есть смысл и значение того, что сделал Константин Хабенский в фильме «Географ глобус пропил»: всколыхнул эту тоску, которую каждый в себе ощущает, но не каждый признается или позволяет себе осознать. И даже те, кто пишет гневно про «чему может научить такой учитель?» и «это какой-то гимн импотенции!» — они тоже, думается, иногда вечером смотрят вверх, а потом вниз, в загаженный двор убогой девятиэтажки, например, или на поруганный городскими службами сквер, посаженный собственными руками. И вот что-то такое поднимается у них в душе… что-то такое, после которого многим честным, но слабым остается бессмертное «и немедленно выпил». Как-то так.
Ноябрь 2013 г.
Комментарии (0)