«Русские!». Текст Т. Лануа по мотивам пьес А. Чехова. Тонеельгруп Амстердам (Нидерланды).
Режиссер Иво ван Хове, художник Ян Ферсвейфельд

У фестиваля «Балтийский дом» в этом году кричащий провокационный девиз «Русские!», которому, как мне кажется, не хватает вопросительного знака в конце. Русские ли герои Чехова, Гончарова, Достоевского, Горького, говорящие со сцены на литовском, голландском, польском, финском языках? Или европейский мир их давно присвоил, заставил транслировать собственные болевые импульсы? Что это за пространство такое: между Германием и Китаем? Кто на нем живет, чем дышит, чего боится и чем пугает? Частично ответы на эти вопросы дает первый же пятичасовой спектакль программы «Русские!» (с восклицательным знаком) голландца Иво ван Хове, к финалу которого зрительный зал пустеет наполовину. Ситуация уникальная: такого на фестивале не было, пожалуй, со скандального «Месяца в деревне» Жолдака. Но те, кто остались, в конце концов получили компенсацию. Иво ван Хове долго «запрягает», но позже вознаграждает терпеливых.

Ван Хове соединил «Платонова» («Без названия») с «Ивановым». Две пьесы, будто музыкальные темы, встречаются, наслаиваются друг на друга, сходятся и расходятся. Поначалу, как мы помним по юношеской пьесе Чехова, к Анне Петровне съезжаются гости. И только когда на сцене появляется Зюзюшка и приглашает всех к столу, мы понимаем, что все эти Войницевы, Трилецкие, Глагольевы, Венгеровичи собрались у Лебедевых. Позже к ним «подтягиваются» новоприбывшие Шабельские, Боркины, Львовы и т. д. и т. п.

Действие разворачивается в каком-то странном постиндустриальном пейзаже: гигантские кубы, щедро разрисованные граффити, грязные плазменные панели, непонятные металлические ограждения. Не сразу понимаешь, что это крыша высотного здания. Время от времени раздаются свистки и грохот проносящихся, видимо, где-то внизу поездов. Позже, во втором акте, на крыше стемнеет, зажгутся неоновые огни рекламы, оживут плазменные панели, что сообщит картинке магию городских джунглей. А куда-то «в небо», слепя красным глазом и дико взревев, взмоет поезд, под который попытается броситься Саша Иванова.

Чехов «два в одном» поначалу кажется тоскливым дайджестом ранней чеховской драматургии, европейскому зрителю, видимо, знакомой все-таки не очень хорошо, в отличие от «Дяди Вани» или «Вишневого сада». Некоторых персонажей (известно, что у Чехова есть такие кочующие из пьесы в пьесу колоритные экземпляры) ван Хове «скрещивает». Некоторые вступают в неожиданные родственные связи. Вдова Марфутка БабакИна (на таком ударении настаивают голландские артисты), абсолютно эксцентрическое, истерично-бестолковое, растрепанное существо, влюблена в Платонова («Платонов»), а замуж собирается за Шабельского («Иванов»). Сарра («Иванов») оказывается дочерью Венгеровича («Платонов»).

Х. Рейн (Сарра).
Фото В. Луповского

Сюжетные линии то сходятся, то разбегаются. Экспозиция, и без того громоздкая, разрастается вдвое. Пока в первом акте происходит первоначальное накопление персонажей на сцене, а в действие вплетаются все новые исходные ситуации (и у Чехова «Платонов» тоже — вроде наброска не к одной, а к 4-5 пьесам), спектакль кажется невыносимо затянутым и монотонным. В текст Чехова (в котором сохранены все архаизмы) вставлены «оригинальные» диалоги и встречи. Например, Сашу и Сарру режиссер сводит будто нарочно для того, чтобы пофантазировать на тему: что могут сказать друг другу две обманутые жены, оказавшиеся в сходной ситуации. Некоторые вставные монологи производят забавно-наивное впечатление. Например, когда криминализированное дитя рабочих предместий Осип (Ханс Хестинг) начинает говорить про «лачугу без водопровода», а Исак Венгерович (Алвин Пулинкс) поднимает «еврейский вопрос».

На мой взгляд, суммирование двух пьес понадобилось режиссеру не затем, чтобы превратить историю в семейную сагу (как писали некоторые СМИ), а затем, что удвоение положений пьесы, «зеркальность» Платонова и Иванова (смешно настаивающих в одной из сцен на собственной исключительности) придают происходящему чуть абсурдистский оттенок. Так же как и бесформенность первой юношеской пьесы, усиленная драматургически уже более выверенным (у Чехова) «Ивановым», тянет на бесформенность русской жизни вообще, вязкого котла, в котором варятся все эти боркины, лебедевы и трилецкие. Кажется поначалу, что экспозицией режиссер и ограничится, что спектакль никогда не достигнет точки сборки.

Сцена из спектакля.
Фото В. Луповского

Главная интрига первого-второго актов: когда наконец пересекутся две параллельные прямые, когда встретятся вуди-алленовский зануда, очкарик, эгоцентрик ИванОв (Якоб Дервиг) с симпатягой-провокатором Платоновым (Федя ван Хьют), похожим на приземистого Роберта Дауни-мл., и что они скажут друг другу? Они встречаются только во втором акте, в рубежный для себя момент, когда один соблазнил Софью, а другой поцеловал Сашу. О чем и признаются друг другу, не удивляясь и не комментируя.

Потом Иванов с Платоновым, как сообщники, будут сочинять покаянное письмо Бабакиной.

И, наконец, сойдутся на фоне надвигающейся свадьбы Иванова и накануне финальной катастрофы. Причем более молодой и менее циничный Платонов предложит: а может, убежим вместе (и это, правда, звучит дико смешно). На что более рассудочный усталый Иванов возразит: мол, куда бежать, дурачок? От себя не убежишь.

Удваивая героя, ван Хове как бы ставит диагноз, показывает не частный случай, а выводит печальную закономерность. Маета и усталость духа, которая накапливается в человеке уже к 30 годам, парализует волю, одинаково разит и раздолбая Платонова, и умницу Иванова. Исчерпанность ресурсов любви, когда чувство заменяется редкими, болезненными для окружающих вспышками страстей, провоцируемыми извне деятельной и часто бессмысленной женской энергией. Той, что есть у Саши (Хелена Девос), кудрявой, рыжей, проворной, как кузнечик, чей звонкий голосок поначалу «будит» Иванова, а потом, накануне свадьбы, противно зудит, и в нем уже звучат пронзительные скандальные ноты будущей Зюзюшки.

Сцена из спектакля.
Фото В. Луповского

Спектакль, и прежде всего игра актеров, — втягивает незаметно. Не сразу обнаруживаешь, что у голландцев потрясающая «мелкая пластика» игры. Это такой настоящий психологический театр, убеждающий достоверностью «физических действий», в котором (если это не эксцентрические роли, вроде БабакинОй, отлично сыгранной Марике Хебник) нет ничего нарочитого, но есть какая-то хирургически точная жизненная правда.

Сначала она проявляется редкими вспышками. Как, например, в сцене, когда Глагольев (Леон Воорберг), получив отказ Анны Петровны, начинает сначала тискать, потом, задыхаясь, рвать на себе ворот рубашки — сердце не выдержало. Потом — все чаще и к финалу уже не отпускает.

Очень хороша Крис Нетвельт (Анна Петровна). Каждое движение этой немолодой, не то чтобы красивой женщины с чуть испитым лицом, покачивающейся на тонких каблуках, полно тонкого ненарочитого изящества. Голос мягко шелестит и успокаивает. Кажется, легкой иронии и чувства собственного достоинства она не теряет ни в тот момент, когда ее начинает душить ревнивец Осип, ни когда она соблазняет Платонова. Да и не соблазняет она и не уговаривает, а приводит доводы, такие же разумно-убедительные, как и те, что использует, мотивируя свой отказ Глагольеву.

Возьмем сцену, когда подвыпившая Анна Петровна приходит соблазнять Платонова. У нас ее обычно играют с некоторым удальством, превращая в аттракцион, когда актер и играет, и вроде как любуется собой со стороны. Крис Нетвельт «проваливает» козырную сцену. Какое тут удальство: мутный взгляд, расфокусированные, смазанные движения. Навалившись на Платонова, она монотонно бормочет женский вариант «пропала жизнь», механически прикладываясь к бутылке.

То, что отдельные сцены в третьем акте актеры ведут, спрятанные за грязно-серыми бетонными кубами крыши, а нам они транслируются уже он-лайн с плазменных панелей, только усиливает гиперрелистичность происходящего. Вроде бы и они играют не на публику, и мы — то ли подглядываем, то ли смотрим какой-то европейский нон-фикшн.

Финал придуман со стремительным комедийным изяществом. Все персонажи, живые и мертвые, собираются на сцене — поглазеть на то, как Софья расправится с Платоновым и как Саша приберет к рукам Иванова. Софья, вооруженная двустволкой, некоторое время прицеливается, точно решая, в кого бы ей пальнуть, в Платонова или Иванова. А когда вся толпа суетится над телом Платонова, под шумок, отползя в сторонку, стреляется и Иванов.

Мы полюбили Жолдака, встречаем как родного Персеваля. Но театральный язык Иво ван Хове, разбалансированная композиция «Русских», игра литературных параллелей и цитат требует серьезного анализа и привыкания. Будем надеяться, что «Русские!» останутся в памяти зрителей не только обращением голландских артистов в поддержку прав геев и журналистов, мгновенно растиражированным в таблоидах. Хотя, безусловно, и сама гражданская акция голландцев, и реакция на нее — важный штрих в палитре фестиваля под названием «Русские!».

Октябрь 2013 г.