Мария Смирнова-Несвицкая о спектакле

Спектакль — исключительный по «картинке», давно не видела такого изысканного, высокохудожественного взаимодействия декорации, костюмов и света. Сценография сыграла роль фильтра, убрала все лишнее, суетное в пластике актеров и режиссерском решении. Орлов верен себе: он по-прежнему аскет, впускающий в свой черно-белый мир только самое важное. Строгость, даже жесткость решения пространства придала едва ли не греческий масштаб насквозь русской истории рождения непрошенной страсти. На фоне белого горизонта возникают четкие силуэты костюмов И. Чередниковой, выстраиваясь в графическую нарбутовскую заставку — сценки усадебной жизни. Но слишком эта деревенская идиллия рафинированна, чтобы быть реальностью, она тревожит взгляд угольной резкой чернотой на белом фоне — так же, как и ряд уходящих вглубь порталов из неплотно пригнанных черных досок. Доски есть, но нет фактуры дерева, нет тепла, нет природы, нет опоры, о которой так мечтает хрупкая героиня, оказавшись наедине с бедой, любовью-болезнью, любовью-манией. Облака охристо-рыжей пакли служат лишь знаком деревенского пейзажа, «изображают» сено, прикидываются живой, пусть даже и выжженной травой, а на самом деле выполняют формальную композиционную функцию. И если поначалу на сцене нарядные люди и мебель плетеная, красивая, то к финалу сцена пустеет — страсть сожгла все. Горизонт становится серым, тяжелым, предгрозовым (свет сделан В. Власовым). И в тот момент, когда разобщенность героев становится фатальной, одиночество трагически неизбежным, — все вздрагивает, нарядная и привычная симметрия искажается, порталы пошатываются и сдвигаются, накреняются вбок. Глаз даже не успевает уследить за переменой — все вроде осталось прежним, но мир надломился.