А. Чехов. «Попрыгунья».
Совместная работа курсов профессора В. М. Фильштинского и профессора В. И. Фирера, СПбГАТИ

«Попрыгунья» — рассказ-мщение. В нем Чехов неблагородно и недружески мстил во второй реальности другу Левитану за роман того в первой реальности — с чеховской лирической собственностью Ликой Мизиновой (у героини, Ольги Ивановны, внешность Лики), заодно предав огласке роман Левитана с сорокадвухлетней Софьей Кувшинниковой. Как бы воспев в образе Дымова, а на самом деле не пощадив попутно ее мужа, доктора Дмитрия Павловича Кувшинникова, который, в отличие от доктора Дымова, не умер от дифтерита, а прожил со своей женой до конца дней. Надо сказать, меня сегодня больше всего интересуют чувства Д. Кувшинникова, закрывшего журнал «Север», где была напечатана «Попрыгунья». Возмущенный Левитан порвал с Чеховым на три года, Софья тоже на сколько-то, все громко, звонко, но в конце концов все снова стали общаться, и был только один человек, который более никогда не подал Чехову руки. Это доктор Кувшинников. Провожавший его когда-то на Сахалин, помогавший любовнику жены Левитану вернуться в столицу, когда того выселяли за черту оседлости… Левитана простил, а Чехова нет. Вот уж, право, сюжет для большого рассказа…

Для большого рассказа и взрослая тема несмыкания мира естественно-научного и художественной среды. Ведь если убрать ироническое, ревнивое описание «богемы», к которой провинциал-одиночка Чехов никогда не принадлежал и в которой крутится Ольга Ивановна, отыскивая «знаменитостей», то рассказ может выйти о том, как человеку художественных пристрастий труден контакт с людьми науки и нехудожественной, пусть и великой, практики… Как преступно неинтересно бывает все кроме «этюдов» — познания действительности через образ, а не через научный опыт…

Это темы взрослые, а «Попрыгунья» — первый учебный спектакль на III курсе В. М. Фильштинского. С одной стороны, казалось не очень ясно, для чего взяли в учебную работу этот рассказ. С другой — материал выбран явно «на вырост»: путем чтения чеховской прозы ребята усваивают «базовые» нравственные постулаты: не надо охотиться за легкой жизнью, Чехов презирает околохудожественную богему, надобно работать, делать дело, а не тусоваться. Пафос нужный и благородный.

Н. Толубеева (Ольга Ивановна), С. Серзин (Рябовский).
Фото Е. Головиной

Е. Антонов (Дымов).
Фото Е. Головиной

Спектакли в аудитории — по определению спектакли «бедные». Курс художников В. Фирера раскидал по сцене несколько подрамников с раскрашенными «холстами» (ничего нет — только цвет: восхищайся этим «ничем»! Вот Ольга Ивановна и восхищается…). Несколько станков, сдвинутых к середине, образуют единый помост — место довольно долгих выступлений «богемы» (каждый из студентов имеет свой этюд, рассказ вообще размыт этюдами) и кровать, на которой возлежит то и дело в часы досуга Ольга Ивановна. На помост, «смазав карту будня», небрежно кидают разноцветные полотнища — то ли палитра Рябовского, то ли краски жизни…

Я видела тот состав, где Ольгу Ивановну играла Надежда Толубеева, из всех своих родственников больше всего похожая на бабушку — александринскую актрису Тамару Ивановну Алешину. В прошлом номере «ПТЖ» писал, что серьезные актерские дебюты в нашем уездном городе редки и сплошь связаны только со школой Фильштинского. Вот и «Попрыгунья» — ранний дебют Надежды Андреевны Толубеевой, неожиданно темноволосой (Ольга Ивановна блондинка), серьезной, будто стыдящейся того, как живет ее героиня, но стоически проходящей с Ольгой Ивановной весь путь взросления. Здесь нет самоидентификации, отношение дается сразу.

Спектакль получился о том, как, проносясь галопом по жизни (Ольга Ивановна вприпрыжку скачет по 51-й аудитории «от портнихи к художникам»), можно потерять себя. Это назидательнее, чем у Чехова, местами по-учебному наивно (например, ведут повествование два «Чеховых» — ход в дурном смысле «самодеятельный», да и исполнено плохо…). Из персонажей больше других запоминаются живописный Рябовский (Семен Серзин) и «разночинского» вида друг Дымова Коростелев (Михаил Касапов) — персонаж подлинный, непоказной и именно чеховский.

В финале спектакля герои распахивают занавеси задника — и за ними открываются окна: настоящая стена, тусклый свет… жизнь. В окна аудитории, повернувшись к нам спинами, смотрит то ли толпа, пришедшая на похороны Дымова, то ли молодые актеры. Так или иначе, искусственный свет ненастоящей жизни погас, надо всмотреться в действительность. Вот она, за окном. И что завтра? Надо жить, надо жить…

Май 2009 г.