Е. Гришковец. «+1».
Автор спектакля и исполнитель Евгений Гришковец, сценография Ларисы Ломакиной

Сказать, что поклонники Евгения Гришковца ждали — не могли дождаться его нового спектакля, — ничего не сказать. Последние 7 лет он сочинял прозу, много и плодотворно гастролировал, записывал диски, появлялся на телевидении, радио, рекламных постерах, а вот новых спектаклей не играл. Между тем всякого нового Гришковца ждут, ему верят, на него надеются. Если на первое публичное выступление — спектакль «Как я съел собаку» — пришло семь человек, то теперь у Гришковца сложилась приличная по размерам аудитория «среднего возраста», но нередки и барышни, любящие «напитаться его стилем мыслей».

Евгений Гришковец считает, что его новый спектакль про одиночество: «Каждый из нас — это не часть человечества, каждый — это +1»… «Меня никто не знает», — сходу сообщает его герой, имея в виду, что никто не знает и не узнает его истинного я, сердцевину его существа. Серьезность заявленного щедро декорирована визуальными эффектами: видео, пенопластовый снег, красный, синий, зеленый свет попеременно заливают сцену. «+1» можно смело рекомендовать всем людям доброй воли для семейного и одиночного просмотра. На него можно приводить детей и двоюродных тетушек, и вам не будет стыдно. Простые и понятные истины — любовь к близким, любовь к родине, ценность жизни «здесь и сейчас» — прольются на вас золотым дождем. Плюс привычная игра Гришковца в то, «как я был ребенком», добавит просмотру приятности.

И в общем-то, ничего плохого в этом нет. Для тех, кому это нравится.

Однако, как выяснилось, автора спектакля удивляет тот факт, что в природе существуют человеческие экземпляры, которым это не нравится или просто надоело. После московской премьеры он пишет в своем сетевом дневнике: «Газетная критика, за редким исключением, вышла, как и предполагалось, гадкая. Я почти точно предугадал, о чем будут писать эти странные люди. <…> Практически ни слова не сказано ни о спектакле, ни о сценографии, ни о способе существования лирического героя… Претензии ко мне в основном социального плана, и критики мне отказали в искренности».

Нет, ни в коем случае мы не отказываем Евгению Гришковцу в искренности. Каждый волен искренне заблуждаться. Например, слово сценография Гришковец пишет искренне, а слово рецензия — в кавычках.

Ну, хорошо. Чтобы представить, что Гришковец называет сценографией (автор Лариса Ломакина), достаточно открыть каталог ИКЕА на любой странице. Торшер Кулла удивительно гармонирует с гардинами Тупплюр. Между торшером и гардинами — стол и три стула. На столе лампа и книги. Вешалка. За гардиной окно, за окном — тут, конечно, новаторство, потому что и экраны, и видео по делу и не по делу использовались во многих спектаклях — но так, чтоб этот экран был помещен за оконную раму, а видео постоянно транслировало запись камеры наружного слежения, такого еще не бывало. Как мы поняли, это обозначает, что за окном как бы течет привычная городская жизнь, ездят машины, утро сменяет вечер, нажимаем на реверс. Но с другой стороны, этот уютный домик как бы затерян в огромной вселенной. Мы так поняли, потому что вокруг домика зажигались маленькие электрические звезды и дарили ему свою нежность.

Далее в том же дневнике Гришковец делает неожиданное признание: «…я совершенно не огорчен теми глупостями, которые написаны. Единственное неприятно, что эти люди попытались в газетах пересказать содержание спектакля, что практически невозможно».

Понимаете? Человеческий мозг расшифровал геном, а пересказать содержание спектакля Гришковца — это просто нереально.

Но автор знает, что говорит, — действительно, практически невозможно: истории в спектакле нет, сюжет отсутствует, а текст избыточен. Логика его развития такова: земной свой путь пройдя до середины, лирический герой Гришковца очутился в сумрачном лесу окаянных вопросов бытия: кто я такой? как стать счастливым? В этом лесу его кусали комары, жалили мухи… И вдруг он вышел на солнечную тихую поляну («комары остались ждать в лесу»), поднял голову и залюбовался до такой степени, что на минуту забыл, что он человек. Именно такое состояние, говорит герой, кажется, испытываешь в раю. Но, как известно, «если крикнет рать святая: „Кинь ты Русь, живи в раю!“, я скажу: „Не надо рая, дайте Родину мою“».

Но текст — совсем не содержание. Содержание — это некое послание, это то, что остается в голове и сердце, когда ты покидаешь зрительный зал. А в голове, точнее, в ушах не остается ничего, кроме чужого смеха. Вроде бы и вопросы поставлены, и размышления предъявлены, и космонавт в скафандре высаживается на Марс, и полярник замерзает во льдах (герой представляет, как воплотились бы его детские мечты), а ощущение внятного высказывания отсутствует. Все-таки не стоит забывать, что сюжет спектаклю друг, товарищ и брат, в смысле — совсем не повредит.

В новом спектакле Гришковец утверждает, что чужд эволюции. Между тем он давно эволюционировал, стал брендом и плавно движется в сторону развлекательного представления: в любом размышлении у него находится место доброй шутке. Как всякий эпигон самого себя, он занимается воспроизведением удачно найденных приемов и интонаций. Все происходящее в спектакле располагается в промежутке между тем, что трогательно и что смешно. «Растормашивание» у зрителя центров, воспринимающих эти посылы, и есть способ сценического существования Евгения Гришковца и его лирического героя, все время перемещающегося из несуществующей реальности сегодняшнего дня (это где смешно) в живую и конкретную реальность собственного детства (где трогательно).

На этом «колебательном» пути он позволяет себе одну маленькую провокацию: простодушно сообщает, что вообще не хочет работать, а денег хочет много, пусть даже незаслуженно много. Проговаривание того, о чем принято молчать, находит живейший отклик в зале. Вообще в «+1» Гришковец много работает над тем, чтобы публика почувствовала, что она, публика, — молодец. И это, кажется, и есть содержание спектакля.

Все явления, упоминающиеся в тексте, от Эйнштейна до теории Дарвина, поданы таким образом, что не требуют ни дополнительных знаний, ни понимания. Зритель ни на секунду не почувствует себя неполноценным. Гришковец сообщит ему, что любить собственного ребенка — хорошо, что любить родину — не преступление, заставит вспомнить плакат в кабинете биологии или регистратуру в районной поликлинике. И публика, как и на прошлых его спектаклях, вытирает слезу умиления. Гришковец — не тот человек, который поставит ее в тупик сообщением, что Геббельс тоже любил детей. Все острое и ранящее Гришковец обходит. Его аудитория — это те, кто без малейших душевных затрат хочет приобщиться к пониманию жизни без гнетущих вопросов, он приводит ее к приятию жизни «здесь и сейчас», к неизбежности буржуазных ценностей. И публика радуется, что все проклятые вопросы уже разрешены и все ответы получены.

Май 2009 г.