Марина Дмитревская, театральный критик

Город зияет дырами и блестит «вставными зубами». Когда мы начинали журнал, был раздел «Театральные адреса»: мы находили и рассматривали дома, в которых когда-то что-то было… Теперь настало время рубрики «Город, который мы потеряли». И теряем каждый день. Недавно в Эрмитаже, выглянув в одно из центральных окон (от Рембрандта, что ли?), увидела, как надстраивают три этажа какого-то дома. Это в центре, центрее которого не бывает! И почти сразу же на университетской конференции о феноменологии Петербурга прослушала доклад с показом десятков слайдов… Ребята, это катастрофа, размеров которой мы не представляем, город взрывают изнутри, и когда мы что-то начинаем видеть — оно уже построено…

Или снесено. Как ДК Первой пятилетки — когда-то самое «натопленное» гастрольное место Ленинграда… С него и начинаем.

Когда-нибудь, проводя группу мимо полупустой Новой сцены Мариинского театра, понадобившейся известно кому, но неизвестно зачем (ведь не каждый вечер полон и главный зал! Правда, Гергиев стоит к нему спиной, может, не видит?..), особо образованный экскурсовод скажет: «В ХХ веке здесь был самый любимый театральный зал ленинградцев и москвичей. Первые гастроли „Современника“, Таганки, эфросовской Малой Бронной… Он не сгорел, не рухнул, его преступно снесли в начале ХХI века. Весь великий театр прошел через это здание.

Однажды лом на какие-то гастроли был такой, что драматурга Александра Володина затолкали, не пропустили к окошку администратора, он не попал на спектакль и, вырвавшись из толпы, уже в трамвае, написал свое знаменитое:

Простите, простите, простите меня.
И я вас прощаю, и я вас прощаю.
Я зла не держу, это вам обещаю.
Но только вы тоже простите меня…».

Последние годы мне очень хочется, чтобы Валерий Гергиев встал у многолетнего котлована и обратился к городу: «Простите, простите, простите меня…».

Самые счастливые мои театральные дни 1970-х связаны с Пятилеткой. «Гамлет» и «Деревянные кони» Таганки, «Брат Алеша», «Ромео и Джульетта», «Дон Жуан» Эфроса, «Двое на качелях» «Современника»… Почему самые счастливые? Потому что радость оттого, что попал, прорвался, умножала восторг от искусства. В другие театры можно было пойти в другой день, а тут — шанс, единственный и неповторимый!

Чтобы прорваться сквозь заслон бабулек-контролерш, нами, студентами, было разработано несколько способов. Самый грубый — таран: собраться в кучку, сцепиться и, не глядя, вобрав головы в плечи, рвануть сквозь толпу в дверь. И сразу — врассыпную! Бабушки начинают ловить поодиночке, кто-то попадался, но остальные успевали скрыться в туалете… Способ второй (не наверняка): один человек с билетом на другое число и на другой спектакль долго разбирался с контролершей по поводу накладки, в это время остальные проскакивали за его спиной… Если бабулька отвлекалась на них — проходил «фальшивобилетчик». Ну и так далее: мы подтирали числа, подделывали штампы, в контрамарке на 2 человека приписывали «1»… Потому что пройти просто так было невозможно, а пропустить гастроли — тоже.

Эти стены помнили такие шорохи, такую тишину и такие громовые аплодисменты! Теплый (в отличие от ДК Ленсовета), уютный, гостеприимный дом, сюда любили приезжать и приезжали. Мои первые свидания с московскими театрами прошли именно здесь — в зале с полукруглыми ложами из карельской березы…

Потом, когда большая сцена стала хиреть, «отапливался» маленький черный зал «бедного» любительского театра «Перекресток» В. Фильштинского. Это уже 80-е. Я ходила туда на спектакли самого Вениамина Михайловича и режиссера Михаила Груздова, помню, встречалась с труппой, что-то обсуждали…

Котлован, который не хочет принимать новые сваи, проект, который никак не могут утвердить, и до сих пор неясно, какой стекляшкой будет искажен облик Театральной площади, — вся эта история как будто мистический знак Гергиеву… Пятилетку — в три года не удалось. Не удастся и вообще.

Мария Смирнова-Несвицкая, художник, театральный критик

С Первой пятилеткой связаны такие мощные пласты памяти — ну прежде всего самое яркое, то, что было открытием, прозрением, — гастроли Таганки 1972 года, летом — июнь или июль, жара, год поступления в институт, страшная всеобщая возбужденность, город гудел — за километр стояли толпы, и ощущение такое — что вот если пропустишь, то все, необратимая потеря — надо попадать. Спектакли знаменитые — «Добрый человек», «Антимиры» по Вознесенскому, «10 дней, которые потрясли мир». Лезли кто как мог, и вот мой бывший одноклассник, уже первокурсник, актер, к Эмме Поповой на курс поступивший, Серега Воробьев, нашел лаз — форточку в женский туалет. Туда, через эту форточку пролезли все, а сам Серега — по комплекции настоящий шкаф — застрял. И закупорил форточку, зараза. Мы с этой стороны, из туалета его тянем, а с той стороны его толкают — очередь ведь, а он только ногами и руками болтает, и тут уже тетки-билетеры гулкими шагами с криками приближаются, скандал! Форточка трещала, но выдержала. В тридцатые строили-то на совесть. Но вот попал он на спектакль или нет, я не помню — замели его вроде билетерши. Вообще в Пятилетке ведь все хорошие гастроли проходили — еще был случай, когда приезжал Жан-Луи Барро, после спектакля его попросили встретиться со студентами театрального института — и он согласился! И в фойе собрались студенты, вышел Жан-Луи Барро, такой немыслимый, в черном бархатном пиджаке, и, чтобы было видно, выдвинули на середину стол, канцелярский какой-то. Он взлетел на этот стол и попросил задавать вопросы через переводчицу. Только приготовился говорить — тут пришла уборщица, классическая, в синем халате, с ведром и вонючей шваброй, и стала орать — тоже классический текст, типа ходют тут всякие, пошли вон, дураки. Никакая толпа возмущенных студентов, никакая переводчица ей оказались не преграда, так она великого француза шваброй со стола и согнала. А может, он бы чего-то такое нам сказал…

Потом там, в Пятилетке, был «Перекресток» Фильштинского, чудный маленький театрик — комнатный, последние годы там была «С’Танция». Жаль этого здания, оно бы еще века простояло. Вообще это одно из немногих достижений советской власти — дворцы культуры по всей стране. Многие знаменитые актеры и художники начинали в детстве или юности с драматических кружков и студий рисовальных. И потом действительно этот ДК — это же советский конструктивизм, Николай Митурич архитектор.

Вадим Каспаров, директор танцевальной школы «Каннон Данс»

Само здание ДК Первой пятилетки (оно было построено в 1929 году) — образец конструктивизма. После войны его перестраивал тот же архитектор, что и строил, но уже были другие задачи, и из конструктивистского здание стало более помпезным — появились колонны, портик. И все-таки важно, что переделывала здание та же рука, что его создала изначально. Это был один из лучших театральных залов. Менеджмент в советское время у ДК Первой пятилетки был достаточно сильный. Там же было огромное количество коллективов! В 70-е, 80-е годы дети, около трех тысяч взрослых занимались в различных кружках. И театр — большой, на тысячу мест, — был, к примеру, любимой гастрольной площадкой Аркадия Райкина. Там выступала тьма звезд! Пространство было намоленное. И еще малая сцена, театр Фильштинского «Перекресток». Когда мы разбирали завалы, то нашли программку «В ожидании Годо», а там фамилии — Хабенский, Трухин, Пореченков, они тогда только еще начинали.

А мы взяли это пространство в 1997 году. Моя жена училась современному танцу в Австрии, вернулась, и мы решили организовать танцевальную школу — пригласить ее учителя, который долгие годы выступал на Бродвее, преподавать джаз-танец, степ и т. д. И начали искать по всему городу организации, где мы могли бы проводить мастер-классы. И куда бы я ни пришел, все смотрели свысока — какой джаз, какой Бродвей? У нас все хорошо и без этого. А ДК Первой пятилетки я хорошо знал, так как учился через дорогу, в Лесгафта и мы туда постоянно бегали в буфет. Там был очень хороший буфет в свое время, лучшие бутерброды в округе, лучший кофе, лучшие пирожные, потому что ДК принадлежал профсоюзу работников торговли. И когда я пришел туда, мне показали зал. Темный, но огромный, какие-то страшные потолки, страшные стены. Я говорю — давайте, мы возьмем этот зал, сделаем все сами и проведем мастер-класс. Мы его провели, а потом решили организовать любительскую группу для взрослых. Так началась школа. Потом постепенно мы стали вскрывать заколоченные двери, и это стоило кошмарных трудов! В течение года мы открывали помещение за помещением, отдирали смолу, чистили.

Летом 1998 года я беру две тысячи долларов в долг, успеваю купить стройматериалы для ремонта, и тут разражается этот сумасшедший кризис. Это был кошмар. Потому что мы с работниками договорились на одну сумму, а тут они поняли, что деньги, на которые они рассчитывали, уже совсем не те деньги. Но они оказались порядочными людьми, не запросили больше. Мы сделали ремонт и в 1998 году открыли школу. И началось. Если в 1997 году у нас занималось человек сорок, то с 1998-го пошел сумасшедший вал народа, потому что это было совершенно новое для города направление. У нас занимались около двухсот взрослых и ста детей, то есть мы резко поднялись на другой уровень, и по количеству народа, и по качеству происходящих событий. Потом у нас появилась детская группа, из которой мы сделали свою первую танцевальную компанию «Каннон Данс». Детям было по 13—14 лет, но они настолько активно занимались! Я видел результаты и начал ходить по ДК и смотреть, что у них еще там есть. Как-то иду я по третьему этажу и вижу — какие-то двери серьезно закрыты. Я начал их дергать. Мне говорят — там зал. Прошу. Открывают. Темнота — глаз выколи. Я захожу и просто обалдеваю, как Буратино в каморке папы Карло. Потому что вижу — театр. Я походил по сцене. Она, конечно, вся была кривая, вся чем-то завалена, в ужасающем состоянии. Кроме того, когда большой театральный зал профсоюзы отдали под бильярд, они все кресла из карельской березы — тысячи кресел! — пустили под топор, оставили штук сто двадцать, а остальные сожгли. Что-то продали, может быть. Из этого зала сделали просто мебельный склад, со всего ДК собирали и складывали туда мусор. Я начал просить — отдайте, тут просто будут дети выступать! Отдали. Мы все раскидали, помыли. И начали сами сначала делать какие-то проекты, потом я туда пригласил Сашу Кукина и Игуан Данс Театр. И тут пришел к нам брать интервью Паша Перец, который тогда, кажется, был редактором Гаудеамуса, и сказал — слушай, а вот есть «Комик-Трест», они тоже все время говорят про театр, может, вас познакомить? Когда мы с ними познакомились, у нас сразу появилось уважение и доверие друг к другу. Мне кажется, это очень важно. Люди пришли и начали пахать, работать на пространство. У них был большой опыт, имя, а у меня ничего этого не было, в мои задачи входило большей частью организовать процесс, я все делал на ощупь. Начали выпускать свои премьеры, много народу стало приходить.

Мы придумали название (надо было как-то отделиться от ресторана и себя позиционировать) — альтернативная сцена «С’Танция», от слова «танцы», «с» — современные. Название как-то легло на это пространство. Проблема была в том, что попорчено было очень много, много унесено оборудования и все каналы были нарушены. Там были жуткие старинные диммера. Через какое-то время мне удалось получить денег, и мы оснастили театр техникой — закупили свет, звук нормальный. И все это развивалось достаточно неплохо, могло бы и дальше развиваться. Все шло с такой скоростью, что просто пар валил. Потому что был замкнутый цикл — школа, группа, театр, зрители, которые потом шли в школу. Почти восемь лет мы в таком режиме работали, последние пять лет — с театром. И конечно, сейчас я понимаю, что это был рай. Могло быть еще лучше. Если бы не возникла история с Гергиевым. Давно шли разговоры, и конечно, все это нас держало в постоянном напряжении. В 1998 году я вложил свои личные деньги, потом, когда начали делать театр, ребята из «Комик-Треста» нашли инвесторов, которые готовы были вложиться. Но руководство ДК… У нас же как — сам не могу и другим не дам, чтобы дураком себя не чувствовать. И это в данном случае сыграло злую шутку с ДК. Директор была не стратег. Да и не нужно ей это было. Она тянула деньги за аренду, а о развитии не думала. Мне кажется, случись полная активность ДК — его, может быть, и не сломали бы. А так, какие аргументы у них были? Что они сносили? Бильярдный клуб, бани, гостиницу. А мы… Ну, школа, а кому дело есть до школы? Ну, театр…

В 2005 году мы провели последний фестиваль и в течение трех дней съехали. Десять грузовиков оборудования я увозил. Часть до сих пор гниет по подвалам, я не знаю, что с ним сделать. Арендой мы не занимаемся, вот, лежит до лучших времен. Мебель. Это был кошмар. У Фиссонов все-таки была база, а у нас все было в Пятилетке — и офис, и костюмерные, и аппаратура, и линолеум. Все это можно было бы отстаивать, но на уровне огромного здания, а не одного маленького театра. Хотя прессинг был кошмарный. Шесть проверок за полгода… Приходит к нам налоговая полиция, которой дана команда «фас!»… Я не стал даже бунта поднимать. И с другой стороны, я думал — наверное, городу нужен более современный театр, эта гергиевская идея обновления — я всегда был за. Но на несчастье других свое счастье не построишь… Здания до сих пор нет, хотя оно должно было уже полным ходом функционировать.

Смысл в том, что государство разрушило практически первый успешный негосударственный проект, который работал и не зависел от его денег. С 1997 по 2005 год, пока мы были в Пятилетке, я ни копейки не получил от города. При этом проводились фестивали джаз-танца и музыки, молодых хореографов, куча мастер-классов, мы разные компании привозили. Это все было сделано либо на наши собственные средства, либо на привлеченные, которые я добывал на Западе. «Комик-Трест» тоже из-за низкой аренды мог спокойно выпускать свои спектакли, играть блоками. Когда они не выступали, пространство использовалось под другие проекты, у нас была достаточно согласованная политика. Но все это осложнялось тем, что мы не знали, как будет завтра.

Эксперимент оправдал себя. Это не надо даже сильно доказывать. Было пространство — убогое, душное. Но это как храм — намоленное место, туда ходили люди с хорошей душой. Мы очень жестко, кстати, отсекали сомнительные коллективы. Все это наполняло пространство определенным смыслом и энергетикой. Это был на самом деле один из самых энергетически приятных залов. Мы обеднили город, потеряв его. Если бы вложить в это пространство денег, это было бы настолько правильно, просто идиллия — Мариинка, Консерватория, тут же современное искусство. Соединить их виртуальным мостиком. Такая связь времен… В России привыкли мириться с потерями, и это страшная вещь. У нас нет уважения к частной собственности и к чужой деятельности. У нас в любую секунду, если надо, уничтожат кого угодно, что угодно — и плевать. Это было всегда. Мы просто пришли и сделали дело. Своими руками, как могли, и это работало. И по живому организму топором — хрясь! Переломили хребет.

Вадим Фиссон, художественный руководитель театра «Комик-Трест»

Идея появилась оттого, что нужно было как-то выживать. И мы, и «Каннон Данс» много ездили по Европе и наблюдали, как там все происходит. В каждом уважающем себя городе существует культурный центр, в котором за условную арендную плату молодые коллективы могут выступить, проявить себя. Например, «Белую историю» мы делали в таком культурном центре в Ганновере. Благодаря этим центрам, которые дотируются правительством города, создается среда, где есть пространство для эксперимента, а если там еще оказываются рядом театральные люди, музыканты, художники, то это дает городу хороший импульс, новую энергию. Вот что-то такое мы пытались два года тащить на своих плечах в Питере. Пятилетка ведь была очень известным театральным местом в свое время. Но когда мы туда пришли, там был боулинг, это был ДК Боулинга. Народ туда поначалу зазвать было очень сложно. Это потом у нас там уже ломали двери, пытаясь попасть на спектакли… Но в какой-то прекрасный момент пришли большие дяденьки из больших театров и сказали: здесь у нас будет вторая сцена. Никто никого не спросил и не подумал о том, что здесь уже есть сцена, что люди как-то работают и делают это, в общем, неплохо, заполняют ту нишу в городе, которая не заполнена. Вадик Каспаров там проводил свои фестивали «Open look» и фестивали современной хореографии. И вот в одночасье всего этого не стало. Мы сделали фестиваль «Прощание с Пятилеткой», на котором сыграли все свои спектакли, и вышли оттуда. Такая грустная история.

С этим много связано сентиментальных моментов. Там, если помните, стены были кирпичные. Сначала мы думали как-то их облагородить, потом решили — нет, так классно, такой особый колорит присутствует. Один кирпич был вынут из стены, и там зияла пустота. И мы туда поставили табличку: «Кирпич находится на реставрации». Однажды, когда мы проезжали мимо Пятилетки — там уже была снесена одна стена, — на высоте третьего этажа мы увидели эту надпись. Полуразрушенное здание и эта надпись как воспоминание о прошлой жизни… Это было очень… сентиментально. Потом, когда Вадик проводил десятилетие «Каннон Данса» в Учебном театре (они на тот момент оказались бездомными), мы принесли ему в подарок кирпич и сказали: «Это тот самый кирпич, мы его все-таки отреставрировали. Осталось найти здание, куда мы его все-таки сможем вставить».

Я не буду сейчас говорить, как я к этому отношусь. Потому что было снесено, во-первых, уникальное архитектурное сооружение, а во-вторых, там шла жизнь. Там, кроме боулинга, еще что-то происходило. Не замечать этого было нельзя. Была перспектива, конкретная перспектива. Ощущение, что есть такое место, которое мы можем содержать и куда ходит зритель. Был энтузиазм, мы верили в театр, мы в него до сих пор вроде бы верим, но… Когда тебе двадцать пять, у тебя один энтузиазм, а когда сорок шесть… Шутки кончаются.

Оксана Токранова, пресс-атташе Мариинского театра

Не новая, в общем, история, за мной никакого первооткрывательства: как корабль назовешь, так он и поплывет, как аукнется, так и откликнется, сколько волка ни корми, он в лес смотрит… Когда-то был на площади, где нынче памятник А. С. Грибоедову и тракторообразное здание ТЮЗа, Семеновский плац — там секли солдат, пропуская сквозь строй, там состоялась гражданская казнь петрашевцев… А потом построили здание для Театра юного зрителя, переехал театр на площадь, которую назвали Пионерской, жил-поживал, радовал, но место свое взяло, утащило театр в черную дыру громких скандалов, художественных пшиков и редких, но памятных удач… Это я к чему? На месте ДК Первой пятилетки нынче яма, котлован, огромный, зияющий своей серостью и потихоньку подъедающий окрестные переулки и дворики. Заметьте, как расползается грязь от этой дыры по окрестностям, как перегораживают дороги, как шум строительства, шум борьбы с подземными водами поглощает все другие, жилые, житейские шумы. А ведь на короткой памяти ленинградцев-петербуржцев сколько всего в ДК случилось, сколько всего с ним было связано… Мы, да к чему обобщать, я помню ДК странным, неуютным, брошенным пространством с коридорами в никуда, комнатами, лестницами, помню крохотную дэкашную сцену и неудобные, как в кинотеатрах, кресла, в которые как ни сядь — сползаешь в гладенький, полированный не одной сотней поп зев. Помню вахтершу за стеклом.

Помню театр Фильштинского. Сколько раз мы смотрели «В ожидании Годо»? А сколько раз шел, столько и посмотрели. Мы поступали в Академию, а курс Фильштинского с Хабенским, Зибровым, Пореченковым, Трухиным и другими яркими, интересными, энергетически сногсшибательными молодыми актерами выпускался, уходил. А выпускник другого мастера — Малочевской — режиссер Бутусов поставил дипломный спектакль «В ожидании Годо». На него мы и бегали в «Перекресток» или «Театр на Крюковом канале». А ведь это был манифест, настоящее поколенческое высказывание — когда сбивается дыхание от желания сказать, сделать, доказать, когда зрители в набитом под завязку зале в унисон с артистами переживают и проживают происходящее, когда нет зрителей и артистов, а есть одна бесшабашная, нахальная, дерзкая, хохочущая, паясничающая, плачущая компания единомышленников, когда вообще забываешь, что это — театр. Ни до, ни после не было такой вовлеченности в спектакль. Ни до, ни после. Потом спектакль перенесли на другую сцену, казалось бы, и место более приспособленное, оснащенное, удобное, и пожил спектакль в театре при абсолютных аншлагах много, но ведь, эх, да другой уже был расклад… А ведь не случайно все настоящие театральные реформаторы создавали, выбирали себе не стандартное, принятое пространство, а что-то специальное, духу их исканий отвечающее. Этот неуютный, облезлый зал в ДК Первой пятилетки сам по себе был манифестом «живого», молодого и горячего театра. Потом театр кончился. Потом снесли здание. Теперь на месте ДК — котлован. А на месте некогда знаменитого театра Комиссаржевской на Офицерской, недалеко от угла Крюкова и Декабристов, где стоял ДК, давно уже стадион им. Лесгафта. А «Перекресток» и стал перекрестком: кто-то пошел налево и перебрался в Москву, кто-то направо, а точку, в которой все пересеклись, сравняли с землей. Пока.

Материал подготовила Е. Гороховская
Фото Р. Лашкова
Февраль—март 2009 г.