«Стиляги». Режиссер В. Тодоровский. Автор сценария Ю. Коротков.
В ролях: Антон Шагин, Оксана Акиньшина, Максим Матвеев, Игорь Войнаровский, Евгения Хиривская, Екатерина Вилкова, Сергей Гармаш, Олег Янковский, Леонид Ярмольник, Ирина Розанова и др.
Кинокомпания «Красная стрела», 2008.

«Дочь стиляги» — пьеса В. Славкина, ставшая великим спектаклем А. Васильева «Взрослая дочь молодого человека», что называется, «закрывшим тему». А киноверсия спектакля начиналась фильмом, в котором открытый автомобиль возил по Москве пожилых людей — бывших стиляг и они выдавали монологи о затеях и приметах своей молодости. Так что и кино было…

К новому фильму В. Тодоровского априори был только один вопрос — в какой диалог вступит он с Васильевым? Потому что не вступить, казалось, нельзя. А он взял и не вступил, глазом не повел в сторону культового произведения.

Потому что сделал кино не про стиляг, безо всякой ностальгии по времени, гимн которому в стиле джаза пропели когда-то Славкин и Васильев.

Я не ходила в рок-клуб, не стояла на шухере подпольных концертов, не носила джинсов, продававшихся у фарцовщиков, потому что брезговала фарцовщиками, торговавшим по немыслимым ценам, и потому что презирала шмотки. Я вообще прошла мимо всей альтернативной культуры, считая, что сопротивление может быть только личным, внутренним, не вписанным ни в какую группу. В «Стилягах» поют не мои хиты (моими были Окуджава и Высоцкий, даже не Галич), я знаю песни Цоя и «Наутилуса» культурным знанием, а не сердцем, поэтому в новых аранжировках меня ничего не ранит, как ранит тех, для кого эти песни — о главном — перепеты и кто считает «Стиляг» продажными.

А мне очень нравится фильм В. Тодоровского! Не только потому, что сделан мастером, а потому, что это протестное кино, упакованное так, чтобы зритель проглотил этот протест, как конфету, не осознав поначалу, что в него попало. Я знаю одного человека, который, будучи альтернативщиком, не шел на «Стиляг» из-за попсовой рекламы. Я уговорила его посмотреть — и он в восторге увидел свое, родное! А фильм сделан для тех, кто может смотреть только раскрашенные «Семнадцать мгновений весны»:

Мы в новом мире очутились.
В нем полноправно правит цвет.
Раскрашенный Исаев-Штирлиц
спасает крашеную Кэт.
Страна, от старца до плейбоя,
глядит, махнув на все рукой:
Какое небо голубое! А Мюллер
розовый какой! (Д. Быков)

Черно-белое кино серая масса не воспринимает на уровне рецепторов. Так что Тодоровский обязан был снять фильм, раскрашенный до предела. До такого предела, что всю первую половину фильма я чувствовала себя Ивченко — не Валерием Ивченко, а нехорошим «пиджачным» героем «Взрослой дочери». Мне были противны эти раскрашенные раздражающие уроды (Тодоровский же делает их чистым гротеском!), и, думаю, такая реакция режиссерски тоже спланирована. Чтобы еще страшнее оказалась сцена серого комсомольского собрания монстров — и мы все-таки выбрали, с кем мы связаны одной цепью.

Смущает продюсерство К. Эрнста, делающего всё только на продажу. Тут зарыта какая-то дохлая кошка…

Коллеги обвиняют картину в плагиате: это украденная «Плакса» Дж. Уотерса с Джонни Деппом (да, там мальчик и девочка из разной среды), это «Волосы» Милоша Формана (да, там хиппи, тут стиляги)… Но, мне кажется, прав А. Троицкий, когда говорит, что у стиляг не было своей музыки — все было заимствовано из американского свинга. Это был стиляжий закон. В этом законе — «все мое» — и сделано кино с «наглыми» цитатами из американских мюзиклов и «голливудскими» любовными объяснениями на фоне нереального восхода солнца. Это же иронические цитаты, а не плагиат, в фильме зарыты эстетические вещи более глубокие, это кино хорошо образованного взрослого сына молодого человека, который хочет сказать молодым людям про СЕЙЧАС, сказать серой сегодняшней массе: ребята, завтра, если не проснетесь, вам будут брить чубы, а вы не чувствуете этого. Он хочет сказать, что никакого протестного движения у нас нет: последними среди всех «стиляг» — альтернативщиков в финале идут поза-поза-позавчерашние панки… А по сути в финале фильма Антон Шагин, дебютировавший на нашем Володинском фестивале Митей в спектакле «С любимыми не расставайтесь», идет по Тверской практически один: раз никого из альтернативщиков нет, в раскрашенной (а по сути серой) толпе, в пустом городе, на пустой улице нам осталось только индивидуальное сопротивление. В котором, дай Бог, чтобы за каждым пошла хоть одна подруга — пусть и с негритенком на руках… С любимыми не расставайтесь!

Марина ДМИТРЕВСКАЯ, дочь стиляги

У меня ком встал в горле, когда я увидел эпизод «Стиляг», в котором убирают мальчика, купившего пластинку у иностранца… Потому что я помню (и есть другие свидетели), как тащили волоком в жуткий желтый воронок фарцовщика, продававшего пластинки, — и одна упала. Когда они уехали, мы с приятелем подошли и подняли, это была фирма «Colambia». Мы несли ее, как найденный бриллиант, дрожали: треснула? нет, не треснула, — они ведь были хрупкие. Принесли, открыли два конверта… а там был сам Луи. И ко мне в дом приходили смотреть на пластинку, а когда у кого-то образовывалась свободная хата, я нес туда эту пластинку в чемоданчике и говорил: «Смените иголку!» У всех были кости, почки, коленные и локтевые суставы, кисти, а тут — настоящая, 78 оборотов, пластинка в двух конвертах! Один был эластичный, тонкий, другой картонный, с фотографией…

Когда говорят, что все мы были стилягами, — это неправда, все стилягами не были. Мы просто тянулись к чему-то… Надо было быть сильным человеком, чтобы выйти на улицу в дудках.

Свои дудки я переделал из обычных штанов, а пиджак взял у дяди: большой, клетчатый, присланный по линии американского Красного креста. Я долго его выпрашивал. И как-то дома, шутя, не понимая, мне его отдали. Я пошел к портному. Мы ведь знали мастеров! Один замечательный человечек, который даже не называл свою фамилию, делал потом девочкам «тарзанки» (подметка и кожаные ленточки), а его приятель в этом же доме делал подметку «манная каша». Отлично делал! Я долго уговаривал папу разрешить мне переделать ботинки, потом московская фабрика выпустила ботинки на «манной каше», но это было не то.

Я пошел в стиляги потому, что это — интересно и недоступно. Ничего ж не было, а тут — среда: разговоры, темы, люди читали. Ведь что такое книжные магазины того времени? Стояли Шпанов «Поджигатели», Павленко «Счастье» и почему-то Теодор Драйзер, которым страна была забита (почему этого американца перевели раньше всех?..). Но мы (не забывайте — плохо владевшие иностранными языками) понимали: Драйзер — не про тех американцев.

Тяжело было? Было. Опасно было? Было. У старшего поколения существовал страх, что за нами следят, что напишут в партийные организации, что ребенка изувечат, но и у нас был страх: в определенные районы нельзя было попадать, там стиляг били молча, просто, в лицо и сильно. В Марьиной роще могли и убить, и ни у кого нельзя было попросить поддержки. Когда как-то у ресторана я достал десятку, чтобы дать швейцару и пройти, — меня ударил в подбородок старший лейтенант морского флота. Стоявшая очередь завопила: «Правильно!» Орали жуткие слова типа «космополит», «выродок», «западник», «ничтожество»… Ударил он меня сильно, был разбит подбородок, я хотел драться, но мой приятель (на два года старше) сказал: «Не лезь, они нас уничтожат», — и мы ушли. И пошли через двор. С разбитым подбородком, но в ресторан! В ресторане всегда был представлен джентльменский набор: шашлык, который почему-то давали с рисом и малосольным огурцом, бутылка сухого вина… Укладывались в 50 рублей, уже знали официантов… Неделю собирали эти 50 рублей из того, что родители давали на обед. За шесть-семь дней, которые мы не обедали, собиралась эта сумма. Идем — и у каждого полтинник лежит в кармане…

Иногда ужасно хотелось пива и «пирожок с ногтями» (были такие в пивных, потом, москвичи помнят, они долго продавались в Елисеевском), хотелось в пивнушки к шпане (что-то было в этих заведениях притягательно страшное), но стиляге зайти туда было нельзя. Ленинград отличался — там существовали рюмочные. А нам оставался ресторан. Ресторанов было — с гулькин нос, в них сидело много офицеров старшего чина. Почему-то там нас призывали танцевать падеспань — тоже что-то импортное. Почему падеспань?!! Или краковяк. Кто это придумал?!

Кок, вызывавший ненависть населения, я ничем не мазал, а ходил стричься на Петровку, угол Столешникова (потом долгие годы это место знали как магазин «Ванда»), там был мастер, полагалось три рубля в кассу и рубль в карман (это было очень дорого!). Еще один мэтр-парикмахер Фима работал в Гранд-отеле на Охотном ряду: черный, прилизанный бриолином (это тоже было предметом зависти). И он выкладывал кок… А мой приятель, кажется, укладывал вазелином, и, проходя мимо, его интеллигентный папа как-то сказал: «У меня в кладовке столярный клей есть!..» Приятель покраснел от ненависти к отцу…

Мы все время гладили. Постоянно возникала проблема утюга, потому что дудки должны были стоять!

…Дудки мне разрезали на Калужской (тогда Октябрьской) площади, где стоит громадный памятник вождю. Там были ларечки с надписью «Скупка», ходили спекулянты, продававшие, кстати, и пластинки — уже нашего завода «Апрель» (там я купил пластинку джазиста Якова Скоморовского). Продавали иголки для патефона (а у меня уже был даже проигрыватель, а потом и приставка для магнитофона!).

На Калужской продавали многое, в том числе галстуки: пальмы и обезьяны, были и роскошные шелковые — в полоску, в цветы. Очень хотелось пальму. Обезьяну я бы не купил — рискованно, но называли нас именно обезьянами, очевидно за коки. Так вот, купили мы галстуки — и тут на нас, счастливых, вышли три милиционера и две дружинницы. Напротив Калужской площади был храм (к своему стыду, не помню его названия) без креста, и в нем — отделение милиции. Акт. Выселение из города. Стиляги. Тунеядцы. У меня не оказалось с собой паспорта, и я, конечно, начал хамить. Тогда они подошли, завернули мне руку назад и разрезали все до воротника. У меня был очаровательный коричневый пиджак в клетку и дудки, их разрезали зигзагообразно. Мне было 16 лет… Никакого сочувствия к детям не предполагалось. Мы вышли, вошли в транспорт — и толпа еще усугубила эту боль. Хотелось плебейски смеяться им в глаза, но это было физически трудно, а они орали: «Уроды! На деревья вам! Противно смотреть! Выходи…». Они были предельно обозлены…

Кто-то сказал, что в фильме Тодоровский плохо относится к народу, делая его серой массой. Нет, в фильме нет никакого преувеличения — правда все были в сером! Курили «Беломорканал», по улицам ездили серо-зеленые грузовики и бежевые «Победы», черные ЗИСы (люди вытягивались в страхе: кто едет в этом черном?), даже «Волги» были черные и водка — «черная головка», «белая головка»… А мы же уже читали про кальвадос, Ремарк пошел, хотелось кальвадосить, но не кальвадосилось, в магазине стояли водка и яблочный портвешок, которым травили человечество… Только фестиваль молодежи позволил покрасить грузовики молотовского завода в розовые цветочки, поскольку на них возили студентов из Занзибара. И тогда же я первый раз увидел, как на улице и в метро целуются!

И возникал протест: я не хочу портвейн «Яблочный», я не хочу «777», я не хочу с большинством! Сцена исключения из комсомола в фильме — блистательна! Говорят, актриса Евгения Брик зажата. Нет, она блистательна — все общество было зажато, все! Они, зажатые, цедили слова, выученные наизусть, не было ничего от себя. Милиционер сразу искал статью по книжке с барельефом Ленина. Я даже не знаю, откуда человек моложе меня, Валерий Тодоровский, все так ощущает, но это покорило меня в фильме.

А мы ходили в Библиотеку им. Ленина и просили зарубежные технические журналы. Библиотекарши смотрели с недоумением, но в журналах-то были фотографии: инженер у станка… но в дудках и на платформе! Как-то я увидел у приятеля журнал, а там — человек в шляпе и пальто, но хлястик пальто опущен ниже, чем у нас. Я пошел к знакомой портнихе и опустил хлястик. Мне было 17 лет, и я помню это точно! Мой приятель Леша Волчков учился в Бауманском и снабжал всех этими журналами. Девочки из этих журналов до сих пор в памяти…

Время было бедное, послевоенное, но переделывали, перелицовывали, вырывали ватин из трофейных пальто, потому что под ватином — нужная фактура. Мою знакомую забрали из-за этого пальто в милицию…

Слово «стиляги» — от слова «стиль». Мы хотели стиля в той бесстильной жизни!

Гармаш прекрасно сыграл отца — бывшего солдата, старшину, чуть-чуть прикоснувшегося к Европе. Если бы он этого не увидел — он по-другому относился бы к стилягам. А он уже видел. Условно говоря, унитаз. И как точно проведена параллель с Янковским — другим отцом, который тоже видел все, но всего боится…

Тодоровский сделал остросоциальный фильм, чувствуя тот резус-фактор, который существовал и существует в обществе. Это очень сегодняшнее кино. Он — человек с удивительным вкусом. Его два раза не принимали во ВГИК на режиссерский, он окончил сценарный, а теперь не просто талантливо строит кадр, но выявляет живого человека-артиста, вытаскивает его на крупный план.

Что стало со стилягами? Славкин — драматург, Козлов — великий музыкант, но многие сделались фарцовщиками, дельцами и незаметно переодели костюмы, маски. Я встретил одного — он стал директором базы, надел клетчатую ковбойку, кепку-восьмиклинку (стиляги таких не носили) и, конечно, нормальные брюки. Многие спрятались, многие опустились, стали модниками. А интеллектуальная масса стала пробиваться куда-то…

Сейчас масса — такая же одинаковая, как та, на собрании. Другие книги на полках, но стереотип. У всех одинаково проколоты пупы, редко среди них встречается стильный человек, я знаю одного — весь в черном…

Арсений САГАЛЬЧИК, стиляга

Именно это — последняя песня фильма. Вообще-то, правда. Почти все питерские дворы-колодцы закрыты на решетки с кодами. Парадняки — на домофонах. Окна — на решетках. Подвалы — на замках. И по крышам уже особо не погуляешь — высотность у всех домов стала разная. «Нарастили».

Сначала были пластинки Высоцкого. Из-за Высоцкого, кстати, чуть не исключили из октябрят (я прочитал на школьном конкурсе военных стихов «Братские могилы» и «Песню о госпитале»). Потом была пластинка Цоя «Ночь». Примерно тогда же вышел фильм «Игла». «Асса» опять-таки. Потом Цой погиб. Говорят, что на Просвете была массовая драка киноманов и алисоманов — кто-то тогда сказал, что смерть Цоя подстроил Кинчев. С телевизоров мы писали на аудиокассеты концерты Шевчука. Потом стало проще. Затаривались всяким музыкальным стаффом на Пушкинской и рядом, в «Костыле». Что-то хорошее пел тогда еще не такой жирный Чиж. Потом Бутусов закрыл «Наутилус», Кинчев запел про Христа, а «Агата Кристи» выпустила альбом ремиксов — тогда ремиксы считались позорным делом, честно говоря.

Последний всплеск того, о чем по-своему идет речь в «Стилягах», я застал краем на фактически последних концертах. «ТаМтаМ» на Ваське закрывали, народ переместился в «Полигон» и «Гору» на Лиговский. Рэпперов по городу сильно гоняли алисоманы — майка «Алисы» тогда была у каждого гопника. Они тогда еще хотели хоть как-то выделяться из толпы. Старшеклассницу Ксюшу Собчак задержали с наркотой то ли в «Планетарии», то ли в «Тоннеле». Город Петербург вообще тогда плотно накрывало наркотиками. И постоянно всех доставали скины, которые шлялись по центру и докапывались до населения. Периодически они приходили к «Горе» бить альтернативщиков. Драки были зверские. Потом повесился Эдик Старков из «Химеры». И умер от передоза Женя Назаров из «Кирпичей». Вообще, из этой волны много кто сторчался. А потом…

Где-то на этом, наверное, ну, может, года через три-четыре, история русских неформалов в Питере и закончилась. Закончилась она и в Москве, и в Екатеринбурге, и в Сибири. Парадокс — но в Омске, на родине Егора Летова, очень трудно достать футболку «Гражданской обороны».

Началась новая эра — эра денег. И все ушли их зарабатывать. Бутылка хорошего коньяка на собственной хате победила бутылку плохого портвейна в парадняке. И концерт на стадионе приносит гораздо больше денег, чем концерт в рок-клубе. На стенках вместо названий групп уже в основном лозунги партий и надписи типа «Смерть хачам».

Поэтому для меня «Стиляги» стали своеобразной эпитафией тем, кто хотел быть непохожим на других, тем, для кого «неформатность бытия» была целью и истиной.

«Стиляг», на самом деле, очень удобно раздолбать. Схема сюжетная — история о том, как «правильный» член общества попадает в компанию «неправильных», — не нова. «Волосы» те же, только там хиппи, а не стиляги. Да и МакДермота у нас нет, который бы что ни песню к фильму написал — то хит.

Но главный вопрос — может ли быть коммерческим фильм про андерграунд? Ведь после премьеры авторы фильма очень тщательно следили за тем, чтобы человек, посмотревший их детище, обязательно заплатил за него деньги. По телевизору катались пугающие репортажи об арестах видеопиратов, которые барыжили «Стилягами». Показывали сильно возмущенного Тодоровского. Это смутило. Твой фильм вся страна смотрит и радуется, как в советские времена, и почти всем нравится — что переживаешь-то? Радуйся. Стоил бы билет, как раньше, тридцать советских копеек — был бы лом в кинотеатры, кассу бы не сорвали, но зрительский рейтинг бы побили… А вместо этого вылавливают видеопиратов. Как менты фарцовщиков в тех же «Стилягах».

А с другой стороны, «Стиляги» действительно очень хороший развлекательный фильм. И что очень радостно, далеко не бессмысленный, в отличие от какого-нибудь тупейшего «Дня Д» или откровенно стыдного «Гитлер, капут!».

Тодоровский вообще никогда не снимал бессмысленного кино. Что «Любовь», что «Любовник», что «Мой брат Франкенштейн» — фильмы, которые заставляют шевелить извилинами и при этом переживать. И «Стиляги» — не исключение. На афишах — улыбающиеся девушки и радужная жизнь. А фильм-то как раз ни фига не радужный. И это, конечно, очень классный продюсерский обман. Под маской коммерческого кино дать зрителю серьезную историю.

Жизнь-то ни фига не такая, как на афише. Вокруг — серые рубашки, серые лица, мир как будто лишен цвета. Но в кадре появляются стиляги, и мир расцветает наглыми яркими красками. Попугайские прически, цветастые галстуки, платформы, туфельки, чулочки, ярко накрашенные губы… Активные, бодрые, живые люди. И этим увлекаешься, попадаешь под очарование этой легкой жизни… А жизнь-то оказывается все равно тяжелой и серой. И с небес надо спускаться на землю. Сидеть на кухне, растить чужого ребенка-негритенка, ссориться с женой, уже сильно напоминающей свою истеричку-мать. Взрослеть. И нигде этой хорошей жизни нет. И в финале Фред, приехавший в серую и унылую Москву, в таком же сером мышином американском костюме, сообщает привычно цветастому Мелсу: «Знаешь… там таких нет»…

Честно говоря, и плевать, что нет. Зато есть свои. Вернее, тоже уже были. «Свои» в фильме — это песни, хоть и с переписанными текстами, но песни известные, песни уважаемые. Федор Чистяков, «Чайф», «Наутилус Помпилиус», «Браво» — это части того, нашего, самобытного, ни на кого не похожего, советско-русского андеграунда. Культуры по-своему дикой, но очень «нашей». Чем и воспользовался Михаил Козырев, создав именно «НАШЕ радио», сделав из наших рокеров — «звезд», а из их песен — «продукт». И когда на радио появилось слово «формат», все вообще рухнуло. В одночасье все наши русские рок-н-рольщики стали той серой массой студентов из фильма, «скованных одной цепью», — «Нашим радио» и хит-парадом «Чартова дюжина». Можете представить себе любую из песен Башлачева или Янки Дягилевой в каком-нибудь хит-параде? Лично я — нет. Для меня они — вне хит-парадов.

Может быть, поэтому мне и кажется, что «Стиляги» — это такие пышные похороны русского неформала. В финале фильма бывший комсомолец, а ныне убежденный стиляга Мелс идет по улице, окруженный современными альтернативщиками (ну, там неформалов настоящих, конечно, процентов 10, ну, скажем, «молодежью»), ну, «типа неформалами». Скоро и их уже окончательно повылавливают менты, которых на улицах стало гораздо больше со времен «Стиляг». И все закончится окончательно. «Так до свиданья, милый друг» — последние слова фильма.

И в Питере — никто уже не играет на гитарах в «теплой трубе» около Гостиного — менты всех разгоняют. На Невском там, где был «Сайгон», — ныне отель для богатых. Пушкинская, 10, получив официальный статус, в момент растеряла всю творческую энергию. Бутусов делает кавер-версии песен «Наутилуса» и выступает с пюпитром, чтобы тексты не забыть. Дядя Федор Чистяков из «Ноля» открестился от всего старого творчества и агитирует за свидетелей Иеговы. А «Агата Кристи» вообще объявила о своем закрытии. А вместо них-то кто? Неужели все закончилось?

Дмитрий ЕГОРОВ, внук стиляги