Не знаю, шутил ли Гоголь и дурачил нас, когда заявил, что «Пушкин — это русский человек в его развитии, в каком, он, может быть, явится через двести лет…» Прошло двести лет. Дату 1999 мы отметили поторжественней, чем конец тысячелетия. Но соотносить Пушкина с русским человеком, каким он явился в своем развитии к этой фатальной, указанной Гоголем дате, — у кого ж на это поднимется рука?

«Наше все» — неосторожно заметил Аполлон Григорьев. Образ Пушкина, как известно, давно затмил самого Пушкина. Этот образ стал самостоятельным шедевром, не менее, если не более значимым и дорогим русскому сердцу, чем, скажем, «Евгений Онегин» или «Медный всадник». В юбилейный год было ясно, что за кулисами «Бориса Годунова» или «Маленьких трагедий» ему не спрятаться: автора вызовут на сцену — это неотвратимо. Предстояла большая прогулка. Кто же не захочет пройтись под ручку с солнцем русской поэзии в юбилейном году? Кто не вспомнит веселого совета Абрама Терца: «Некоторые считают, что с Пушкиным можно жить. Не знаю, не пробовал. Гулять с ним можно». У кого ни возьми — «мой Пушкин», который, по ехидному выражению одного немца, заменяет отсутствующего в России Бога. Где же еще и гулять с «нашим всем», как не по сцене, кажется специально для этих прогулок предназначенной? Вот две московские «прогулки с Пушкиным», из последних: «Пушкин. Дуэль. Смерть» Камы Гинкаса в ТЮЗе, «Карантин» Сергея Арцибашева в театре на Покровке.

Малая сцена. Сверхинтимная близость к зрителю. У Гинкаса поэт отсутствует. Его дух, словно на спиритическом сеансе, пытаются вызвать его современники: белый квадрат, черные фигурки — красиво! У Арцибашева — черный треугольник: веревка(карантин!) эффектно перерезает по диагонали сцену. Поэт (его играет сам Сергей Арцибашев) то рвется к письменному столу, чтобы немедленно набросать шедевр, то — к зрителям, чтобы, освещая наши лица огарком свечи, чуть ли не сидя на наших коленях, хрипя, пожаловаться на отсутствие денег. В программках торжественно обозначено: спектакль построен на подлинных документах. Но все документы (цитаты, обрывки фраз, писем) давно стали мифами, пословицами-поговорками. Никаких открытий в спектаклях нет. Театр, собственно, и не обязан их совершать, это дело историков и филологов. Если бы театральный язык при этом так тоскливо не напоминал об открытиях тридцатилетней давности, если бы театральный снег сиял и искрился, а не был прошлогодним!.. Тон обеих постановок — смесь натужливой серьезности и оттеняющей ее перманентной ироничной игривости. И пафос, и ирония этих «прогулок» — непереносимы. Фокусы Арцибашева с размножающимися на наших глазах гипсовыми бюстами Пушкина и варьируемой на все лады фразой: «Пушкин — наше все… все наше… Наше…» — как старый анекдот с бородой. Зрители смеются из приличия и из приличия же сострадают. Ну невозможно в 1999 году всерьез и коллективно ужасаться, что Пушкина убили! Как заметила Мария Розанова: «Горестный вопль „Солнце русской поэзии закатилось!“ был возможен только один раз: в отчаянную минуту смерти». Спектакли Гинкаса и Арцибашева — попытка сеанса коллективного потрясения двести лет спустя. А. С. Пушкин не выдержал «отчаянной минуты», растянутой на два часа сценического времени. Возможно, его божество проголодалось. Он сиганул с юбилейного вечера, как это ему всегда было присуще, — куда-нибудь, где повеселей. Ищи ветра в поле! Его божественный эгоизм не подвел его и двести лет спустя после рождения. Пусть себе прогуливается и влюбляется, где сам захочет.

Декабрь 1999 г.