Если бы меня спросили, что изменилось за последние годы, я бы ответила: «Наши разговоры с Лоевским». В эти 20 лет мы успели познакомиться, крепко подружиться и почти раздружиться. Прошли времена наших электронных переписок и реальных ежедневных звонков, азарт дружеских бесед остался в номерах 31, 35, и даже еще в № 61 мы рассуждали о том, что и где в России есть… Хотя Алик давно сообщил, что «время диалога закончилось», мы все же долго находились в диалоге. Теперь встречаемся раз в полгода на каком-нибудь театральном перекрестке, беседы наши вялы, и стоит мне ему возразить — он прилюдно хлопает дверями, выбегает, ярится, потому что привык быть главным. Привык рулить один и быть единственным носителем любой информации («Да я знаю!» — в секунду реагирует он, забыв, что именно ты сообщил ему эту новость накануне, или сообщает тебе же твое же…). Лоевский несется из города в город, ревниво (не возражать! Ревниво! А кто из нас не ревнив?) контролируя территории, собирая одновременно все фестивали, тасуя туда-сюда режиссеров (с этим работаю, а этот — «вали кулем»), проворачивая огромную, почти нечеловеческую работу, приращивая колонии к метрополии, охваченный (боюсь произнести) поистине имперскими амбициями, сильнее которых только его страсть к антикварному оружию, блошиным рынкам и интернетным аукционам, о чем тоже известно всей России. Известно — потому что все у него «свои», все «Маши, Паши и Глаши» (в этом интервью мы не стали даже править уменьшительные имена, это было бы неправдой). Он знает всех, и все знают его.

Как-то раз «Золотая маска» приехала в Санкт-Петербург. Приехал и Лоевский. Дня три не могли встретиться, он был занят. Наконец нашлись два часа. Пошли в Дом актера чай пить. Хотелось выспросить: кто где, кто куда, кто с кем и, конечно же, что нового в Свердловске. Не успели сесть за столик, как подскочила девушка с малиновым ирокезом и стала спрашивать Алика, как, а главное, зачем ей жить. Лоевский объяснил. Отпустил. Но тут возник парень с расписанными руками, он хотел знать, как и куда ему развиваться, где его родина и что такое тарарабумбия. Потом подошел третий — узнать все про истину, затем четвертый, которому необходимо было знать, в конце концов, есть Бог или нет. Выстроилась длинная очередь, и стало ясно, что надо убегать. Мы встали. Минут сорок Алик прощался с народом, наконец выбрались из буфета. Спустились в вестибюль. Оделись. Вышли на улицу и… там Лоевского уже ждали. Меня быстро оттеснили в хвост, и я не слышал, что Алик говорил людям, но каждый уходящий после короткого разговора оказывался «наполненным каким-то новым содержанием», как выразился бы в этом случае граф Толстой, и вполне счастливым.

Анатолий ПРАУДИН

И действительно, фраза «Позвони Лоевскому» — самая ходовая на необъятных просторах. Алик делает громадное дело, и я порой даже не понимаю, откуда у него берутся силы нестись самолетами туда-сюда, теряя сознание в аэропортах (это не образ, а реальные факты), но проводя лабораторию за лабораторией.

Был ли он молодым и незнающим?.. Не в моей жизни. Я всегда знал его старым и умудренным. У нас разница в возрасте — пятнадцать лет, но он всегда казался мне «пожившим» человеком.

Самое большое достоинство Лоевского — его географическая осведомленность. В отличие от всех нас, он в курсе, на какой широте и долготе какие театры находятся. И он хороший «обсуждальщик» спектаклей, хотя я видел и лучше: это, например, изумительно, тонко, не оскорбительно делал Виктор Яковлевич Калиш. Или Зиновий Яковлевич Корогодский. Лоевский обсуждает хорошо и точно.

Он неутомимо шерстит провинцию. Если мы приезжаем в город Каменск-Уральский, то все равно смотрим какими-то московскими неофитскими глазами, а он знает, кто кого сменил, кто от кого родил, и, может быть, сам этих людей рекомендовал театру и несет за них ответственность. Ему знакомы история развития и контекст каждого театра.

Олег Семенович читает кошмарное количество пьес, а это незавидная участь. Я однажды попросил его: «Дай мне пьесу на четырех актеров, смешную и современную». Он ответил: «Сам копайся в этом потоке дерьма и ищи». И прав, потому что никто этой работы не делает, ни один режиссер, все читают только то, что кто-то порекомендовал. А он читает и находит какие-то зерна смысла, новые имена. Так что если у вас графомания и про ваши пьесы никто и слышать не хочет — у вас есть, как минимум, один верный читатель — Лоевский.

На него обижаются за то, что он вне диалога, что приезжает, распределяет, тасует. Но он заслужил это право. Нельзя упрекать его в том, что он не вникает в суть: для такого проникновения нужны время, энергия, молодость и силы. А он приезжает и решает судьбы. И пусть. Иначе ничего вообще двигаться не будет. Да, он горяч, клеит ярлыки, обидчив, злопамятен — ну и что? Зато процесс идет, зато его лабораторное движение, работа по внедрению молодых режиссеров Москвы и Питера в провинцию несравнимы ни с чем! Это ОН ВСЕХ туда отправил. И его деятельность сравнима только с интервенцией «Золотой маски», которая рассказала столице, что есть Минусинск, Марчелли и Лысьва, умопомрачительный современный танец в Челябинске и поразительные куклы в Абакане. Вот так же и Лоевский говорит нам о том, какая жизнь где бьется. Я не знал о существовании этих городов (слово «Лысьва» услышал от него) и сейчас не очень понимаю, где находятся Воткинск или Мотыгино, а он знает директоров, министров культуры этих областей и очень сильно влияет на процесс. И все в театрах считают его родным человеком, апеллируют к его сознанию, мнению, авторитету. Он «подстегиватель», и многим стыдно чего-то не сделать, поскольку приедет Лоевский и посмотрит.

Я не очень понимаю, как можно жить в самолете, больше недели не бывать дома — нужно ведь утром попить кофе, сменить рубашку, а он домой не приезжает вообще никогда, живет с самолета на самолет.

Надо его допросить с пристрастием — есть ли у него бонусная карта и сколько авиакомпаний уже обязаны возить его бесплатно?..

Олег КЛЕНИН

Неуловимый Джо. Как ни позвонишь — где-то на Камчатке или в Калининграде. Или вдруг звонит из какого-нибудь Благовещенска и срочно требует принять участие в каком-то проекте. Шапочку стал носить. Меня копирует. Вообще — замечательный. Иногда на него злюсь, а чего злиться? Жизнь одна. Как сказала одна поэтесса: «Мы все даны друг другу раз, как жизнь дана — однажды».

Николай КОЛЯДА

Говорить о Лоевском трудно. Он огромен. И в то же время прост.

Мчаться сквозь снега на перекладных в мало кому известный город, чтобы увидеть очередную мало кому интересную премьеру, может только он. Ему интересно. Он умеет передать свой интерес другим. И тогда по его следам в этот всеми забытый театрик потянутся другие: критики, фестивальщики, спецкоры.

Особенно если там есть что-нибудь интересное, незатертое, живое. Он поддержит, поможет, раздует искру.

Потому что кроме него — никто.

Потому что «успех образует сценические таланты», как говорит он, цитируя Пушкина. Он в это верит. И чаще всего оказывается прав.

Сколько театров, сколько людей состоялось благодаря ему — считал ли кто? И можно ли посчитать? И нужно ли?

Лоевский — подвижник.

Театры маленьких городов оторваны от театральной жизни, они варятся в собственном соку. Они мало кому интересны. Лоевский пытается соединить их в одно культурное пространство, придумывает фестивали, лаборатории, «сватает» режиссеров. Потом возникают какие-то другие люди, с деньгами, грантами, проектами. Но это — потом. А сначала — появляется Лоевский.

Тимур НАСИРОВ

… мы сидели с Лоевским на крылечке ON. ТЕАТРа. Было лето. Шла лаборатория не под его руководством, нам нечего было делить кроме бутерброда…

Марина Дмитревская  Скажи, Алик, что изменилось в нашей театральной действительности за эти двадцать лет? Каковы приобретения и потери?

Олег Лоевский   Двадцать лет — это несколько этапов. С 1992-го по 2000-й — одни истории, проблемы, лидеры и идеи, которые сейчас уже неинтересно вспоминать. А в последние десять лет мы вышли из несколько взнервленного предыдущего периода и вошли в полосу стабильного существования театра с его регулярной жизнью, где появление новых режиссерских и драматургических имен стало постоянным. В 90-е на первый план выходила тема театра, его внутренней жизни, его соотношения с действительностью, а главное, его отдельности от реальной жизни. Была театрализация всего. Жизнь без театра и вне театра была скучной, лживой и чересчур агрессивной. А в 2000-е наступила относительная стабильность — очень важная вещь в первую очередь для развития драматургии, а значит, и для театра, который наконец обратил внимание на то, что происходит вокруг, — и через современную драматургию, через интерпретацию классических произведений стал, если можно так сказать, проверять новый подход к вечным вопросам, ценностям, идеям на соответствие некоему гуманистическому идеалу. И, естественно, выяснилось, что жизнь очень сильно поменялась, не в своей очевидности, а в глубинных, корневых вопросах: в отношении к понятиям семья, любовь, предательство, верность, родина, вера и т. д. А с организационной стороны в это время появились театры не репертуарного направления, возникло лабораторное движение, которое соединило молодых режиссеров из Москвы и Петербурга с провинцией. Они привезли с собой новые тексты, и театральная провинция стала потихоньку меняться.

Дмитревская Ты когда-то говорил, что не возникает настоящей новой пьесы, пока действительность не отлежится, не устаканится. Сейчас получается, что устаканилась. И какие пьесы ты считаешь пьесами последнего десятилетия?

Лоевский  «Запертая дверь» и «Три дня в аду» Пряжко, «Развалины» Клавдиева, «Экспонаты» В. Дурненкова. Вне всякого сомнения, эти пьесы рассказали мне о мире то, чего я не знал. Может быть, «Он пропал без вести» Пулинович (в ней есть предчувствие каких-то новых угроз нашего времени).

Дмитревская То есть новая драматургическая волна дошла до большой пьесы?

Лоевский Новодрамовцы повзрослели. Их сознание смогло освоить большее сценическое пространство. И это пространство естественно вышло на простор коммерческой пьесы.

Дмитревская И все снова?

Лоевский И все снова. Время устоялось до того момента, когда пьеса той же Пулинович «Жанна»…

Дмитревская… по коммерческой, репертуарной сути так же привлекательна, как «Жанна» Галина в свое время…

Лоевский И это показательно. Мастерство уже способно раскрыть в доступной для широкого зрителя форме противоречия нового времени, и это становится коммерчески привлекательным.

Дмитревская Когда мы определяли для номера людей двадцатилетия, то — вне зависимости от пристрастий и антипатий — решили, что это Бояков, создавший «Золотую маску», ты с лабораториями, Угаров с движением «новой драмы», Гергиев, сделавший Мариинку, и Додин, сохранивший модель авторского театра-дома. Кто для тебя люди этих десятилетий?

Лоевский Несомненно, Эдуардо для меня человек двадцатилетия, который сначала сумел людей объединить, а потом сумел людей разъединить. И то, и другое правильно для своего времени. Это личность, которая совершила свой круг, и эти десятилетия без него трудно рассматривать. Это и Угаров, и Елена Гремина, и Елена Ковальская с проектом «Живому театру живого автора». Мне кажется, что к людям двадцатилетия относится и Фокин, «художник-администратор» в его образе достиг некого апогея, он доказал, что человек, совмещающий эти ипостаси, может удержать достаточно серьезную театральную машину. Сюда же относится и Табаков. Я бы назвал Марину Дмитревскую, Марину Давыдову и Романа Должанского, потому что каждый из этих достаточно серьезных и сильных людей сумел убедительно рассказать о своем видении театра. У каждого из них есть своя аудитория.

Дмитревская Это двадцатилетие, о котором говорили как о постмодернистском времени относительности всех понятий и категорий. Полное размывание всех критериев. Твоя фраза «одна караганда» стала летучей. Что для тебя самого не «одна караганда»?

Лоевский Во-первых, остается очень важной категорией «артист», артист, желающий играть, быть на сцене. Это для меня определитель вечного существования театра. Если есть люди, то будут и артисты, а артист не может не играть. И мы все, включая государство, должны сделать так, чтобы он играл. Во-вторых, появление молодых ребят-режиссеров, с которыми мне интересно работать, которые начинают возглавлять театры, берут на себя ответственность за коллективы. Причем они берут театры не для того, чтобы сесть там навсегда, что-то выгадать, получить квартиру, а для того, чтобы что-то делать. Они готовы заниматься любой работой, чтобы их театр был. Таких ребят немного, но они есть, и они для меня не «караганда». Хотя всегда есть страх, что, придя в репертуарный театр, они могут быстро раствориться среди местного населения. Чуть-чуть начинает меняться и директорский состав, появляются интересные люди, понимающие театр не как место для аренды или офис в центре города, а руководствующиеся внутренними этическими нормами. Такие люди были в прежних поколениях, но то, что они появляются и среди молодых, — очень важная вещь. Репертуарный театр потихоньку и далеко не повсеместно избавляется от собственного высокомерия и косности и пытается по-другому работать со зрителем не только внутри театральных стен.

Дмитревская Девять лет назад ты (подчеркну — на моих глазах и при моем скромном участии) начал лабораторное движение «Молодая режиссура и профессиональный театр» (начиная с № 31 «ПТЖ» писал об этом). Нынче лабораториями вспахана вся страна, они не только твои, они разветвились и стали самостоятельным движением. Это движение рождает уже и эстетические, методологические проблемы. Скажем, превращение лабораторного эскиза в спектакль. Я слышала от многих режиссеров, что после лабораторного показа эскиз может стать спектаклем только сразу (чтобы не растерять энергию овладения материалом). Скажи, какой процент эскизов становится спектаклями?

Лоевский Это сложная тема, я все время над ней размышляю, у меня самого есть внутренний разброд и шатания: то я в дикой эйфории от этих лабораторий, то они мне надоедают и кажется, что я занимаюсь полной ерундой.

Дмитревская Потому что из лабораторного эскиза может получиться как хороший спектакль, так и никакой, и плохой.

Лоевский Это правда, и это естественный путь. Так и из длительного репетиционного периода может получиться спектакль плохой, никакой и хороший. Дело не только в этом. Меня смущает, что появляются режиссеры, для которых лабораторный подход становится неким модулем, матрицей, они прикладывают ее к любому драматургическому материалу и за три-четыре дня могут слепить достаточно приличный эскиз, который потом не будет иметь продолжения, потому что он заваривается как лабораторный (люди сделали его своей профессией и стилистикой) и остается им навсегда. А какой процент становится спектаклями? Обычно из трех показов два, но вдруг в одном театре оба получаются хорошо, а в другом такие же хорошие эскизы вырождаются в какие-то отвратительные недоделанные спектакли, и ясно, что эскиз был сколочен только на актерской энергии.

Дмитревская А чем вообще можно оживить театр?

Лоевский Разного рода лабораториями. Такими, какие делаю я. Нужны и такие, какие делают Саша Вислов, Лена Ковальская, Саша Денисова, Милена Авимская. И еще: театр должен выйти за пределы своего здания. Он должен работать в школах, больницах, осуществлять социальные проекты. Но для этого прежде всего должно поменяться косное театральное мышление. Должно исчезнуть высокомерие по отношению к зрителю: «Мы такие интересные, мы такие важные. Придите и смотрите, как мы играем Рэя Куни».

Дмитревская Вообще-то есть еще лабораторная работа внутри театра, которую ведет режиссер. Как Праудин, например… Почему «лабораторить» должны пришлые?

Лоевский Правильно, но у Праудина особый тип театра. Театру Женовача тоже не нужны внешние лаборатории. А провинциальному репертуарному — очень. Женя Ланцов, который в результате лаборатории стал главным режиссером Абаканского театра, сразу сделал шесть эскизов. Сам. Проверил всю труппу. Три эскиза стали спектаклями. И сейчас он постоянно делает читки, семинары, лаборатории. У него постепенно меняется качественный состав зрителя. Меняется и актер.

Дмитревская Почему ты занимаешься теперь только лабораториями по современной драматургии, а не собственно режиссерскими?

Лоевский Ну почему, в прошлом году я делал в Саратове лабораторию «Шекспир за три дня». Конечно, за такой срок Шекспира не поставишь, но было важно, чтобы театр пережил штурм, атаку, испытал творческий стресс. Дима Волкострелов показал почти готовый спектакль «Быть или не быть? Да не вопрос!», а Лена Невежина за этот короткий период, делая «Двенадцатую ночь», нашла новую стилистику подхода к пьесе, и мне бы хотелось, чтобы в каком-нибудь театре появился полноценный спектакль. И эскиз Полины Стружковой «Шекспир для маленьких детей» по «Двум веронцам», мне кажется, тоже может иметь продолжение. А вообще, классика за три дня — непростая история. Читку сделать можно, а эскиз трудно. К тому же я просто хочу заниматься современной драматургией, потому что хочу сталкивать человека с реальностью.

Дмитревская У тебя нет ощущения, что лабораторный процесс устал?

Лоевский Стоит чему-либо появиться, как какой-нибудь важный критик обязательно скажет, что это уже надоело. Мне кажется, он еще и не начался. Есть театры, в которых лаборатории прошли уже по несколько раз, и они хотят заниматься этим снова и снова. Лаборатория не мешает так называемой текущей работе, а, наоборот, разминает артистов, избавляет от безделья. Но таких театров немного. Я бы хотел, чтобы в каждом театре России раз в месяц проходила лаборатория, делались читки, а не только ставилось три-четыре спектакля в сезон, а все остальное время большая часть артистов была занята халтурами и ленью.

Дмитревская Как театры приходят к работе с современной драматургией?

Лоевский Я отправляю 50-60 современных пьес. Они разной степени жесткости, иногда очень необычные по форме. Но театр часто выбирает то, к чему привык. Две-три пьесы из моего списка, пока я их не выбросил, выбирали практически всегда. Это «Остров Рикоту» Натальи Мошиной — безобидное фрондерство, соединенное с интересным сюжетом, «Наташина мечта» Ярославы Пулинович — по сути городской романс, «История медведей панда» Матея Вишника — мелодрама. Это пьесы, наиболее связанные с низовми жанрами, и театры на это клюют.

Дмитревская Ты сейчас называешь те пьесы, которые не совпадают с твоим же списком пьес, вышедших на новое качество… Почему?

Лоевский И у актеров, и у директоров театра есть некий штамп восприятия современной драматургии: это мат и чернуха. Мало того, был замечательный пример, когда в Челябинске артист пришел, бросил на стол директору пьесу и сказал: «Я не буду участвовать в репетиции пьесы с ненормативной лексикой, эти люди возят мат, это бескультурье» и так далее. Это был «Оркестр Титаник» Христо Бойчева, где нет ни одного нецензурного слова, это классически написанная пьеса. Просто есть некий жупел — «современная драматургия», люди хватаются за него и врут. Как выяснилось, артисту просто нужно было идти на халтуру.

Дмитревская Мы решили делать это интервью как интервью неприятных вопросов. Подходим к ним. Ты — вождь лабораторного движения, и я часто слышу, что ты дирижируешь всей Россией. И сама наблюдаю, что тебе неинтересно вступать с кем-то в диалог. Вождизм самодостаточен.

Лоевский Мне кажется, это заблуждение. Я ничем не рулю и никакого вождизма нет, хотя я тоже иногда слышу, что дирижирую всей Россией. В чем вождизм может тут проявляться? Я звоню режиссерам, кто-то соглашается, кто-то нет, мы едем, они ставят эскизы, мы обсуждаем их и расстаемся, я собираю других режиссеров. Готов покаяться в «вождизме», но не вижу, к чему это слово можно здесь применить. Один директор хочет со мной общаться, другой нет… Чем больше работаешь, тем больше тебя в чем-то обвиняют и подозревают.

Дмитревская Но и в нашем журнале прозвучала фраза: «Лоевский меня не любит, поэтому дорога в провинцию мне закрыта».

Лоевский Это говорила Аня Потапова сто лет назад, и пусть это останется на ее совести. Мне совершенно вообще-то все равно, буду я вождем, тираном или тараном, меня радует, что появляются интересные молодые режиссеры, мне интересно смотреть, что делает, скажем, Паша Зобнин…

Дмитревская …который очень долго раскачивался.

Лоевский Да, долго раскачивался, собирался, но я его не бросал, мне казалось, что в нем что-то есть. А какие синусоиды бывают у Тимура Насирова! Сейчас набирает обороты Сеня Серзин, и я боюсь, как бы его не растащили. Меня мало что волнует, в том числе — что говорят. Сейчас проходят другие лаборатории, в частности Лены Ковальской, и я всегда предлагаю театрам заниматься ее лабораторией. Женя Ланцов в Абакане делает свои лаборатории, Саша Вислов берет какие-то мои наработки, что-то делает сам, я беру какие-то его наработки… Я всегда говорил и повторяю, что лабораторное движение должно существовать без лидера, театры должны затевать что-то внутри самих себя, потому что это выгодно, это минимальные бюджеты, это опирается на один мой любимый посыл: артист должен играть.

Дмитревская К вопросу об эскизах. Тебе не кажется, что сейчас часто полуформа приобретает права формы? Мы радуемся этюду, живой картинке. С одной стороны, это понятно и здорово, потому что этюд и эскиз разрушают косную застоявшуюся структуру, но с другой — получается, что театр движется в сторону полуформы.

Лоевский Единица измерения театра время от времени меняется. Раньше мы говорили о театре-доме, театре одного режиссера, таких примеров было много, сейчас этот процесс иссякает. Потом единицей измерения был спектакль, теперь и цельный спектакль найти трудно. Единицей измерения была роль. Теперь и роли-то нет, хоть бы сцена была…

Дмитревская Почему так?

Лоевский Очень многое выхолащивает репертуарный театр с его болезнями, хотя если уничтожать систему репертуарного театра — вообще может все исчезнуть. Но ты же видишь афишу репертуарных театров! Мы с Димой Волкостреловым как-то наткнулись на афишу красноярского Дома актера: «Трое в одной кровати», «Жена не любит мужа» и еще двадцать таких названий. Самое невинное было «Радикулит — это непросто».

Дмитревская Это то, что люди делают самостоятельно, по любви?

Лоевский Да. По любви к деньгам. При этом не будем забывать, что репертуарные театры Москвы — это одно, больших городов — другое, малых — третье. И ко всем этим театрам нужны разные подходы.

Дмитревская Я тебя спросила про полуформу как следствие лабораторных штудий, а ты рассказываешь про репертуарный театр…

Лоевский Эскиз и этюд не имеют прямого отношения к полуформе, они — средства. Плохой спектакль может получиться и после года репетиций. Для меня эскиз — не некий этап к спектаклю, а та очистительная клизма, которую получает театр. Я это видел, и я в это верю.

Дмитревская Полезный стресс?

Лоевский Особенно для актеров, которые по-другому смотрят на себя и друг на друга. Мало того, происходит сплочение актеров, которые разрознены. И к спектаклю это имеет косвенное отношение. Закон появления спектакля трудно вычислить, из тех спектаклей, которые я видел после эскизов, есть разочарования, а есть очарования. В каждом частном случае причину можно понять, а закон вывести сложно.

Дмитревская Все мы ратуем за расшатывание косной театральной системы со всеми ее штампами. И лабораторное движение — несомненная прививка. С другой стороны, мы живем на такой расшатанной земле и в такой расшатанной стране, что я понимаю зрителей, которые хотят прийти в театр и увидеть то, что видели их отцы и деды, а не упражнения очередного молодого малокультурного режиссера. Это их право, между прочим, и это проблема.

Лоевский Абсолютно с тобой согласен, зритель хочет того, что он знает. А зрителя надо перевербовать. Это в меньшей степени рассчитано на большие сцены, мы работаем с малыми пространствами и ищем возможность привлечь молодого зрителя, которому не нужно ни привычное, ни непривычное — он вообще не ходит в театр. Когда мы делали лабораторию в Прокопьевске, мы давали рекламу только в социальных сетях, и у нас было три зала (не больше, но и не меньше) людей до тридцати лет. 90% пришли в театр впервые.

Дмитревская А дальше они ходили в театр?

Лоевский Какое-то время ходили, но Марат Гацалов объявил сезон современной пьесы — и зритель кончился. Репертуарный театр — это все равно театр сегментов, с ними надо работать, высокомерия быть не должно: лучше пусть зритель будет в театре, за который ты отвечаешь, чем где попало.

Еще одна моя задача — внедрение новых главных режиссеров в театры, которые давно без главных и потеряли какие-то критерии и координаты. После лаборатории остался главным в Кемерово Антон Безъязыков, в Челябинске Марина Глуховская, в Ростове Михаил Заец.

Дмитревская Как это все устроено? Программа театров малых городов и лаборатории там — это министерская программа?

Лоевский Это финансирует министерство культуры России через Театр Наций. Евгений Миронов и Роман Должанский выступили с инициативой. А есть города, которые делают это сами, за свои деньги, обращаются в минкульт. Поскольку это очень маленькие деньги, то в прошлом году министерство профинансировало пять лабораторий. В Красноярске, Тыве, Барнауле, в Хакасии, в Бурятии. Работа с национальными театрами — это еще один аспект моей деятельности. Современная драматургия переводится на национальные языки, мы оставили после себя несколько замечательных текстов в Хакасии, по-тувински будут играть Мошину и так далее. А министерство культуры Красноярского края само финансирует и ДНК Олега Рыбкина в драме, и «Вешалку» Романа Феодори в ТЮЗе (в этом году лаборатория будет посвящена детской драматургии), и лабораторию Павла Руднева в Шарыпово. В Красноярске как нигде понимают пользу лабораторий. Но я пытаюсь объяснить театрам, что все то же самое можно делать без меня. Есть модуль. Он у меня разработан.

Дмитревская Мне так кажется, что, начиная с лабораторий первых женовачей-козловцев-гинкасят, возникло режиссерское поколение 30-35-летних, которое мыслит просторами страны. Я замечаю, как они прикидывают: эту пьесу я хотел бы сделать на омскую труппу, а вот в Тюмени есть артист на это название…

Лоевский Да, это правда. И это следствие екатеринбургских лабораторий, которых, к сожалению, теперь нет и которые давали людям возможность передружиться.

Дмитревская Они до сих пор сохраняют некое единство, следят друг за другом и пока еще не начали ревновать к успехам. Хотя к тридцати пяти, мне кажется, дружбы закончатся и начнутся территории.

Лоевский Начнутся. А мне интересны сейчас молодые ребята из мастерских Женовача, Серебренникова, Хейфеца, Фильштинского. Я работаю с ними. Это еще — как те «первые» в молодости.

Дмитревская В этом году я видела ВКонтакте фотку, где радостно выпивают, если не ошибаюсь, встретившиеся в Новосибирске Стружкова, Юмов, Зобнин, Егоров, Кулябин, их художники…

Лоевский А я видел картинку, где в ряд стояли главные режиссеры Тимур Насиров, Антон Безъязыков и Егор Чернышов. Тоже — лаборатории.

Дмитревская Ну, это вообще однокурсники, мастерская Козлова, их знакомить было не надо. Но возражу тебе. Главные есть, но опыта долгого времени на этом посту ни у кого не получается. Так?

Лоевский Что значит длинное, что значит короткое? Ты мыслишь категориями СССР: сел — и умри. Нет, нужно два-три года, должна быть ротация, артисты устают от одного режиссера.

Дмитревская Они устают и от постоянной смены. Как в Лысьве.

Лоевский В Лысьве произошла неправильная история после ухода оттуда Насирова. А нужно вообще два-четыре года, чтобы театр пришел в рабочее состояние.

Дмитревская Ты тасуешь режиссеров по стране. А почему в твоем Екатеринбургском ТЮЗе нет главного режиссера?

Лоевский Потому что мы готовились к реконструкции.

Дмитревская А ты знаешь, кого бы ты хотел?

Лоевский Я делал предложение Дмитрию Егорову, он отказался, а потом началась реконструкция.

Дмитревская Мне кажется, там успел побыть Женя Зимин…

Лоевский Я пытался готовить молодых, например Семена Серзина. Вообще, мне кажется, лидерству научить можно, а режиссуре нет.

Дмитревская Сколько продлится реконструкция?

Лоевский Неизвестно. Под театром строят частный подземный гараж. Пока его не построят — за нас не возьмутся. «Реальный театр»-2013 будет на разных площадках. Он будет последний, мне исполняется 60 лет. И даже есть какой-то азарт — закончить красиво.

Дмитревская Раньше я всегда знала, что режиссер как-то реагирует на критику. Выходит статья, он радуется или ярится, но реагирует. Сейчас скорочтение в Фейсбуке, рейтинговость, приглашения на фестивали становятся нормой. Театр все меньше занят саморефлексией.

Лоевский Фестивали множатся и часто выглядят как сомнительный подарок городу… И многие фестивали отказались от обсуждений.

Дмитревская И многие театры не понимают, зачем ездят. Или дайте награду, или пообсуждайте — одно из двух. Я слышала это, например, на «Радуге».

Лоевский С другой стороны, на обсуждение приходит три человека.

Дмитревская А на «Реальном театре» сидит зал.

Лоевский Это традиция.

Дмитревская На Володинском сами театры попросили вернуть обсуждения, но мы делаем это в редакции за чашкой чая.

Лоевский На фестивале театров малых городов Евгений Миронов добился того, что все театры живут весь срок и артисты действительно приходят на обсуждения. А в Москве кого ты соберешь? Никого. Анализ не нужен, нужна реклама.

Дмитревская О! Вот появляются люди. Люди, у вас есть неприятные вопросы к Олегу Семеновичу?

Елена Строгалева Сколько можно врать?

Лоевский Это вопрос к самой себе!

Дмитревская Кто еще?

Наталья Скороход Когда ты прекратишь делать лаборатории?

Лоевский Да хоть завтра. Если они будут никому не нужны.

Скороход А что можно сделать более ценное, чем лаборатория?

Лоевский Думаю, ничего более ценного пока нет. Придумайте.

Июнь 2012 г.