В редакции всегда полно студентов. Они пишут, правят сами себя, пьют чай… Иногда читают журнал.

И был один курс, который прошел с нами все наши переезды, пил-гулял во всех редакцих: и на пл. Искусств, 10 (пятилетие журнала пришлось на их первый курс, на нашем «чердаке» вместе с ними мы делали сценический вариант «Аркадии» для БДТ), и на Фонтанке (и ходил перед ними на руках Петр Семак…), и на Мойке, и в подвале «Бродячей собаки», и на Моховой.

Неудивительно, что однажды они — Елена Строгалева, Екатерина Гороховская, Кристина Матвиенко, Оксана Токранова, Анастасия Касумова, Евгения Кузнецова, Юлия Акимова, все в ту пору авторы «ПТЖ», — преподнесли в день рождения М. Дмитревской самиздатовский номер журнала. Пародии из него мы решили вспомнить в юбилейном номере тринадцать лет спустя.

К ЧИТАТЕЛЯМ И КОЛЛЕГАМ…

Авторы самиздатовского «ПТЖ», студенты:
О. Токранова, Е. Гороховская, Ю. Акимова, Е. Кузнецова, А. Гороховская (курсу не принадлежала), А. Касумова, Е. Строгалева, К. Матвиенко.
Фото из архива редакции

То, что вы держите в руках, читатели и коллеги, — не номер журнала. Разве можно назвать номером эти несколько плюгавеньких листочков, раскрашенных вручную, в обложке из оберточной бумаги. Вы, конечно, можете плюнуть и растоптать этот шедевр кустарного производства. Но тем самым вы растопчете единственный театральный журнал России. Который выходит, несмотря ни на что. Выходит на деньги, сэкономленные на мороженом и водке. Не буду ссылаться на авторитеты, чтобы объяснить, как это трудно, почти невозможно — отказывать себе и другим в последней радости. Но мы выжили. Правда, не все выдержали столь тягостное испытание. Но один несомненный итог нашей работы есть — это необратимо изменившееся сознание практиков театра. Теперь каждый считает своим долгом (счастьем, правом) зайти (заползти) в редакцию. Пригубить стакан чаю (рюмку водки, пиалку кумыса, наперсток ликера, пузырек валерьянки). Рассказать, будучи не в себе, о себе, про себя, для себя. Вот так в нашей небольшой, полтора на полтора сантиметра, редакции пересеклось множество сюжетов первой, второй, третьей, пятой реальностей.

Сюжет, сюжет… В «сюжетность» жизни я верю с самого начала. Да и как тут не поверить, когда по чистой случайности этот номер состоит только из моих текстов. Почему-то в других номерах писал еще кто-то. Сейчас я думаю — а хорошо, что они писали. Можно открыть, посмеяться… И этот номер не подведение итогов. Ведь студенты, пишущие пока о Семаке, в скором будущем напишут еще что-то. Если увидят еще кого-нибудь. По крайней мере я надеюсь на это…

КАПРИЧЧИОС

Вдохновение, приди!

Пришло.

Хорошо!

Хорошо в Бибиреве!

И в Москве хорошо!

И в Петербурге хорошо!

И в Щелыкове хорошо — сидеть в середине августа на балконе, пить чай с мятой и писать на бледно-зеленой бумаге рецензию. С настойчивостью, с какой господин Пьер Ч. — Чернов — Chernov — гоняет игрушечные составы по своей железной дороге, эмигрируя в другую жизнь, — почти каждый день хожу и смотрю спектакли.

Там — чудеса. Там леший бродит. Студенты на ветвях висят.

Там — кривая линия модерна не знает логики конца.

Там — зеркала, отражения, мир миражей, лирика и воплощенность художественного мира в Театре, в присутствии любви и Абсолюта.

Там — по белому полю плутает маленькая одинокая машинка с зажженными фарами, и, страдая бессонницей, просыпается ранним утром 22 июня на Крещатике старый еврей Пилхас.

Там — едят тушенку, сначала вытирая слезы, а потом почти теряя сознание от блаженства. Там — гремит оркестр. Это безотказный эффект, я знаю. Но все равно по-детски сжимается сердце.

Там — там, там — там.

Та-та-та-там!

Хорошо!

Вдохновение, приди!

«Я — ГАМЛЕТ.
ХОЛОДЕЕТ КРОВЬ…»

БЕСЕДУ С РЕЖИССЕРОМ Х ВЕДЕТ МАРИНА ДМИТРЕВСКАЯ

Мой монолог с режиссером X начался, собственно, давно. Три года назад — мистическое число! — в буфете Таратуйского театра я услышала по радио отрывок мелодии, которую напевал себе под нос один из героев спектакля в постановке бывшего однокурсника режиссера Х. Я люблю такие совпадения.

Год назад, зимой, мы наконец договорились о встрече. Три часа бесплодного ожидания в мрачном гостиничном номере в очередной раз убедили меня в том, что не весь мир — театр, не все люди в нем — актеры, не все актеры — люди, не все режиссеры — демиурги, не все писатели — драматурги и не мы проживаем жизнь, а она нас проживает.

Долгое время, занятая поиском денег на очередной выпуск журнала, я не вспоминала о режиссере X, о котором, собственно, нечего было и вспомнить, кроме того, что физическое время моей жизни, потраченное на его ожидание, уже не вернуть.

Вчера он неожиданно возник на пороге редакции. «Представляешь, — сказал он, неожиданно переходя на „ты“, — я придумал гениальный спектакль!» В этот момент все афиши с треском отделились от стен и, свернувшись в рулоны, аккуратно улеглись в штабеля. Мы сели за стол и начали разговор. «Предупреждаю, я глухонемой», — сказал Режиссер X. Мы проговорили семь часов, так что его монолог на кассетах занял пятнадцать минут…

Марина Дмитревская  Я тут придумала формулу, что актера ведут вечно меняющиеся предлагаемые обстоятельства, он, по сути, вообще не человек, а дудка…

Режиссер Х. Гм…

М. Д. Так говорил Юрский… А Юрский — наше все… Это я — как Аполлон Григорьев…

Р. Х. (мрачнея и потупляя взор). Хм…

М. Д. А еще Аполлон Григорьев писал о том, что можно полюбить только то, что поймешь… Или понять то, что полюбишь. Я никак не соберусь написать книгу об этом. Она могла бы стать учебником для критика, его методом. А у вас есть что-то, витающее для вас в эмпиреях, или дело ваше конкретное?

Р. Х. А-а…

М. Д. Про себя никогда нельзя сказать, что ты — художник. За это расплачиваются. Недавно я гадала на ромашке… В общем, гаданиям не нужно верить. Есть вещи, о которых вообще нельзя спрашивать, нужно просто записать их на бумажке и ждать, когда тебя пошлют…

Р. Х. Э-э.

М. Д. Слово само по себе содержательно, оно несет определенную энергию. Человек должен быть чист и гармоничен, только тогда ему будет по-настоящему позволено перевести эту энергию в звук, жест, мизансцену, спектакль. В человеке вообще все должно быть прекрасно. ..Это я как Астров в «Дяде Ване»…

Р. Х. О-о…

М. Д. Я тоже считаю, что человек должен быть водой, протекающей сквозь жизнь, и стараюсь без конца. Я всегда дико много работала, а в последнее время мне стали приходить мысли о том, что ничто ничего не значит, главное — протекать сквозь жизнь, держа спину прямой. Ведь спина — это прямая антенна с космосом! Нужно заниматься физкультурой, уметь отдыхать, расслабляться. Но увы… Это комический конфликт несоответствия, когда притязания и возможности расходятся.

Р. Х. Ха-ха…

М. Д.. Я часто чувствую, что меня самой уже нет, что мой собственный состав отсутствует. А так хочется, чтобы кто-то относился к тебе как к цели, а не как к средству! Это я как Кант… А все, что мы проживаем, или все, что проживают за меня мои студенты, — есть некоторая иллюзия. Нужно ли лишать себя иллюзий? Не лучше ли в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними, умереть, забыться? Это я как Гамлет… Думаю, есть какие-то в этом смысле смыслы, интерпретированные в смежных искусствах с убедительностью, близкой к помешательству…

Р. Х. У-у…

М. Д. Или у вас таких проблем нет?

Р. Х. Ы-ы….

М. Д. Ну, если угодно, через «ы-ы»… Кто мы? Откуда мы? Куда мы идем?.. Я иду в типографию стирать пеленки, то есть чистить пленки. Завтра мы получаем сигнал. Поздравляю.

Октябрь 1999 г.