Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА

ПРИКЛЮЧЕНИЕ ЛЮБИМОЙ МЫСЛИ

«Год, когда я не родился» (по мотивам пьесы В. Розова «Гнездо глухаря»).
Театр-студия п/р О. Табакова.
Режиссер Константин Богомолов, художник Лариса Ломакина

В 1978 году не родился ребенок Искры Судаковой, потому что она сделала аборт, притом роковой. Режиссер Константин Богомолов взял пьесу Виктора Розова «Гнездо глухаря», вышедшую в свет в этом самом году, и придумал своему спектаклю другое название. Все, что происходит в квартире крупного номенклатурного работника Степана Судакова, видится как бы глазами его неродившегося внука. Вероятно, отсюда этот замороженный ритм жизни, этот холодный, нарочито безразличный тон — от небытия, из которого взирает на своих предков не появившееся на свет дитя. Спектакль откровенно включает в себя кино и нарочно на него похож. Бесстрастные видеокамеры проецируют на экраны происходящее во всех комнатах добротной советской квартиры. Это часто мешает сосредоточиться на живых актерах, которые здесь и сейчас играют сцену, вступают в диалоги. Но это же и дает некий зловещий объем, временами кажется, что кто-то неведомый открывает нам вид сверху. А мысленно спускаясь на грешную землю, начинаешь думать, что по всему дому крупного чиновника рассованы жучки и даже уборная находится под наблюдением. Еще на экранах появляются телевизионные лица эпохи застоя, какие-то дяди и тети, участники благостных телепередач (помните слезливое ток-шоу «От всей души», которое злые языки прозвали «Плачьте с нами, плачьте лучше нас»?). А еще поет молодой Иосиф Кобзон, увенчанный проволочной шевелюрой. И возникают кадры парадов Победы — того, легендарного, 1945 года и встык — трескучего, теперешнего.

Соц-арт не дает режиссеру покоя, и выходит знаменосец, а рядом, плоская и сухая, будто выхолощено все ее нутро, Искра — Дарья Мороз в микрофон читает Багрицкого: «Нас водила молодость в сабельный поход, Нас бросала молодость на кронштадтский лед…». И не устают населять его спектакли мебельные гарнитуры эпохи, когда он уже родился, но был еще маленький, а также салаты «оливье», свекла под майонезом, водка «Столичная». Сценограф Лариса Ломакина раз за разом возводит на сцене аутентичную картину советского быта с поправкой на благосостояние персонажей. У вампиловского Сарафанова («Старший сын» в Табакерке), разумеется, не водилось румынских (или чешских) мебельных стенок, не красовались на шкафах коллекционные самовары и не звенели на столах хрустальные рюмки. У Судакова же все это, естественно, в наличии, ибо нажито долгими годами беспорочной службы, сопровождаемой регулярными походами в спецраспределители. Времена, в которые родился Костя Богомолов, а в особенности рос и набирался ума, стали в его спектаклях предрассудком любимой мысли. Вампилов и Довлатов, очень, к слову, логично соединенный с Льюисом Кэрроллом («Wonderland»), Чехов («Чайка»), Шекспир («Лир»)… Неустанно разбираясь с эпохой разваливающегося социализма, с годами зрелой активности отцов, он нанизывает на любимую мысль, словно на шампур, «мясо» любого литературного первоисточника. И даже если обгорают бока, а сердцевина остается сырой, это обстоятельство вовсе не смущает режиссера. Он занят неустанным препарированием совка, постоянно обнаруживает в нем больные, пораженные опухолями и вовсе омертвевшие органы. Для кого-то, может быть, и беда, что в этом процессе отмирают целые смысловые куски первоисточников или что инструментарий не всегда свеж, уже неоднократно побывал в употреблении… Для Константина Богомолова это не беда, и он упорно отправляет любимую мысль в новые приключения.

Н. Тенякова (Судакова), О. Табаков (Судаков). Фото Е. Цветковой

Н. Тенякова (Судакова), О. Табаков (Судаков).
Фото Е. Цветковой

Как ни крути, а пьеса Виктора Розова стала для режиссера идеальной территорией приключений. С одной стороны, в ней самой куда меньше глубин и достоинств, чем в «Чайке», а тем более в «Короле Лире». С другой — именно она-то и написана о времени, с которым режиссер не устает сводить счеты. Мало того, драматург, чьи социальные предчувствия на раннем этапе творчества касались мещанства, вещизма и прочих «отдельных недостатков», в позднем «Гнезде глухаря» передает ощущение грядущей социальной катастрофы. Недаром пьеса тяжело проходила через цензурные барьеры. Семейная драма в доме крупного начальника недвусмысленно проецировалась на состояние всего советского общества. Сытое благополучие номенклатурной верхушки, ее уверенность в том, что ей все положено за ее заслуги, официально скрываемое, но всем ясное общественное расслоение (пьеса О. Павловой «Вагончик», поставленная Камой Гинкасом, была как раз об этом), бесконечное вранье, двойная мораль и поросль новых «молчалиных», которым будет море по колено… Вот эти люди, зять Судакова Егор Ясюнин (Александр Голубев), обскакавший в должности тестя и тут же бросивший нелюбимую Искру, и его приятель, карьерист Золотарев (Вячеслав Чепурченко), становятся у Богомолова главными героями. Именно они обеспечивают любимой мысли весьма важное приключение.

Вскоре после выхода пьесы она была поставлена Валентином Плучеком в Московском театре сатиры, и тот спектакль врезался в память. Судакова играл Анатолий Папанов, он становился явным центром действия — жесткий, грубый, циничный, упакованный в броню собственных заслуг. Это был «глухарь», который намеренно не помогал заболевшему другу, намеренно же не шел на похороны его сына и не выручал из беды сына бывшей одноклассницы. Он был глух и слеп, но тверд и крепок и намеревался долго сидеть в своем теплом гнезде, куда не проникали звуки жизни. Спектакль шел во времена генсека с выпадающей челюстью, президиумов, сиявших сотнями седых или лысых макушек, очередей за дефицитом и телепередач «От всей души». Все читалось со сцены, но одновременно театр сосредоточивался на развитии семейной драмы, и каждый ее поворот, каждое внутреннее движение героев игралось подробно, со страстью. У Богомолова все происходит как будто в рапиде. Пробалтываются целые куски, связанные с неблаговидными поступками Судакова, с душевными метаниями Искры и юного Прова Судакова, который, выбрав себе простую девчонку, нарушил кастовую замкнутость.

Судакова играет Олег Табаков, и только ленивый не воспользовался поводом сравнить: вот, дескать, когда-то рубил саблей мебель в розовской пьесе «В поисках радости», а теперь сыграл перспективу, то, что сделалось с тем героем. Но на самом деле Табаков не играет перспективу, он очень точно, очень деликатно и очень искренне играет энтропию. Его Судаков добродушен, мягок, расслаблен, давно постарел, давно не держит удар, давно пригрелся в своем гнезде. Первый сердечный приступ случается с ним раньше, чем он узнает, что его обскакал собственный зять. Это не папановский Судаков, который привычно выпускал старые когти. У этого когти давно сточились, а сердце могло прихватить даже от сытного праздничного ужина и скромного возлияния. Рядом с ним все время находится супруга, неподражаемая Наталья Тенякова, уютная надежная женщина в свободной трикотажной кофте, домашней и одновременно качественной, дефицитной по тем временам. Эти ее безмолвные, полные достоинства и привычного участия проходы по дому, эти подачи-уборки посуды, эти уютные пассы, эти низкие грудные «а? чего?», от которых мгновенно наступает душевное спокойствие… С такой подругой хоть в разведку иди, и вдруг посещает подозрение, что режиссер подобного эффекта вовсе не ожидал. Так же как не ожидал его от Розы Хайруллиной, играющей пьянчугу-продавщицу Губанову. В спектакле, который принципиально избегает подробных психологических, «вкусных» сцен, однажды возникает именно такая сцена, и она способна забить своей человеческой театральностью весь концепт. Пров попадает в милицию, и продавщица, мамаша его девчонки, которую прежде бы не пустили и на порог судаковских апартаментов, вызволяет мальчишку благодаря своим дворовым связям. И вот садятся Хайруллина и Тенякова, то бишь Губанова и Судакова, за стол, и под водочку с колбасой, под сигаретки-папироски одна тараторит тонким голоском, а другая понимающе отвешивает скупые слова хрипловатым контральто, и такие обе человеческие женщины, такие чудные бабы, что в зале раздаются не предусмотренные концептом аплодисменты.

Д. Мороз (Искра), А. Голубев (Егор Ясюнин). Фото Е. Цветковой

Д. Мороз (Искра), А. Голубев (Егор Ясюнин).
Фото Е. Цветковой

Но приключение любимой мысли лишь совершает зигзаг, в остальном же движется по намеченному руслу. Действие пьесы режиссер переносит с праздника Первомая на праздник Победы. Иностранец, приходящий в гости к Судаковым, оказывается не американцем, а немцем, и мысль о том, что победители живут куда сквернее побежденных, здесь очевидна. Судаковы и иже с ними все профукали! Когда-то воевали, любили, хотели чего-то, «нас бросала молодость…» и все такое прочее. Но проиграли страну, или страна проиграла саму себя и своих граждан. Взгляд неродившегося Искриного ребенка фиксирует полнейшую энтропию, спящее или отравленное мифами сознание сомнамбул. Лучше всего эту холодную остраненную стилистику чувствуют Дарья Мороз и семнадцатилетний сын Олега Табакова Павел, играющий Прова. Им к тому же режиссер готовит иной, чем у Розова, финал. Несчастная Искра не помчится в глубинку по редакционному письму, а повесится, Прова же, решившего пойти в армию, ждет Афганистан и дальше, по-видимому, цинковая тишина.

«Смерть пионерки», стих, не лишенный силы и истовости и от этого звучащий почти жутко на фоне красного знамени и экранных картин советского величия, потом аукается стриптизом пионерки 70-х годов. Девчонка неумело раздевается, а на экране тем временем идут парады. Девчонка содрогается в приступах рвоты, и вот уже на экране сегодняшняя, юная и пьяная дешевка лезет в машину к парням. Смерть пионерки, голая пионерка, совращенная пионерка… кончились пионерки. «Валя-Валентина, что с тобой теперь?» звучит почти непозволительной издевкой, но помимо воли пронзает неожиданной болью.

Приключение выходит на коду, а кода приходится на крошечный диалог Егора с Золотаревым. Он написан Константином Богомоловым поверх пьесы, но так мощно прорастает и через саму эту пьесу, и через все приключение любимой богомоловской мысли, и в конечном счете через нашу общую историю с географией, что занозой застревает в сознании.

— Вась, тебе сколько лет?

— Двадцать два.

— Это тебе в 2000-м году сколько будет?

— Сорок четыре.

— А мне, Вась, в 2000-м сколько будет?

— Пятьдесят, юбилей.

— Это ж какими молодыми людьми, Вася, мы встретим новое тысячелетие. А потом 60-летие Победы. А потом 70-летие Победы. Да вся страна, Вася, будет наша.

Звучит старая, смешная и не подозревающая о своем пророческом содержании песня «Нефтяные короли».

Приключение любимой мысли на этот раз стоило того, чтобы в него пускаться. Оно вывело частную историю в масштаб трагедии, на уровень нашей общей биографии и судьбы, оно позволило из «вчера» увидеть «сегодня».

P. S. Глухарево семейство — нежилец нового тысячелетия. Продавщица с дочкой, крупный план, голова к голове, поют с экрана песню «На нарах». А вся страна, Вася, теперь ваша.

Сентябрь 2012 г.

Комментарии (0)

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.