Д. Эдгар. «Пятидесятница». Эстонский театр драмы.
Режиссер Младен Киселов, художник Владимир Аншон

Хороших (скорее, добротных) спектаклей в Эстонском театре драмы я видел много (правда, и посредственных немногим меньше), великих — не видел давно. Театр, по определению считающийся флагманом эстонского драматического искусства, и существовал как громоздкий, тяжело вооруженный, но неповоротливый флагманский линкор. Вооружение (труппа) состоит из мощных орудий (актеров), но отчего-то слишком часто на сцене они выглядели вяловато, словно стараясь соответствовать анекдотам о горячих эстонских парнях. Упрекать театр было сложно, хвалить — не за что.

Прорыв состоялся, когда театр рискнул пригласить на постановку Младена Киселова. Рискнул — потому что болгарин с 20-летним опытом работы в Штатах, переехавший в Эстонию по личным мотивам, был, безусловно, одной группы крови с Линнатеатром Эльмо Нюганена, где поставил «Кто боится Вирджинии Вульф?» и неизвестную у нас пьесу Дэвида Хэйра «Точка зрения Эми». Но произойдет ли у режиссера союз с другой труппой, отвыкшей от интенсивной работы и тончайшей психологической вязи?

…Три с половиной часа я следил за грандиозной панорамой событий и характеров, боясь упустить хотя бы одну реплику — здесь каждое слово было важным. «Пятидесятница» Дэвида Эдгара в постановке Младена Киселова и в столь же блистательном оформлении Владимира Аншона стала шедевром. Это именно великий (не надо скупиться на похвалы тому, что их достойно) спектакль. Театральный блокбастер, в котором, несмотря на продолжительность, практически нет длиннот и почти неизбежных для такого масштабного зрелища моментов скуки.

64-летний Дэвид Эдгар у нас почти неизвестен; в Интернете сведения о нем преимущественно на английском языке; ни одна его пьеса не переведена на русский. А между тем это одна из ключевых фигур в современной британской драматургии, на сегодня — лучшей в мире. Наверное оттого, что у англичан был Шекспир. Но ведь у нас был Чехов, а между тем после смерти Вампилова в русской драматургии не появилось ни одного автора такого масштаба (хотя Петрушевская и Разумовская подходили к нему близко). Нынче наиболее талантливые драматурги уходят в вербатим или в безнадежную чернуху, следуя путем, аналогичным одному из ответвлений британского: так называемой школе Ройал Корта. Но ведь у британцев, кроме покойной Сары Кейн и ныне здравствующего Марка Равенхилла, есть и высокая драматургия, из которой мы лучше всего знаем сэра Тома Стоппарда. А недавно узнали Питера Барнса, чью квазиисторическую драму «Red Noses» (в варианте Линнатеатра «Братство Божьих шутов») Эльмо Нюганен поставил со студентами своего курса Школы сценического искусства и с несколькими опытными актерами. Питерский зритель видел ее на фестивале «Радуга» в 2011 году. Открыли для себя Дэвида Хэйра: вслед за «Точкой зрения Эми» была поставлена (в Эстонском театре драмы режиссером Мерле Карусоо) его пьеса «Миг необходимой помощи». Дэвид Эдгар убедительно вписывается в этот ряд.

В ОДНОЙ СТРАНЕ

Великолепную и очень непростую в постановке «Пятидесятницу» Младен Киселов взял, наверное, и потому, что его, болгарина, события, происходящие в вымышленной маленькой балканской стране, кровно волнуют. Эта неназванная страна могла быть осколком бывшей Югославии; впрочем, Эдгар, скорее, только отталкивался от югославских событий, создавая обобщенный и концентрированный образ государства на пересечении путей завоевателей. Византия, татаро-монголы, крестоносцы, турки — все здесь оставили свой след, османы под страхом смерти запрещали местным жителям говорить на родном языке. Потом здесь побывали солдаты Наполеона… Потом Австро-Венгерская монархия, недолгий период независимости между двух войн, немецкая оккупация, коммунистический режим, антикоммунистическая «революция», которая в стране, где у людей такая кипучая кровь, не могла быть поющей или бархатной, — и нынешняя, унылая и нищая, реальность. Говорят здесь на болгарском языке, но это чистая условность; имена — у кого славянские, у кого венгерские; религии — православие и католицизм, непримиримо, хотя и бескровно, враждующие.

Владимир Аншон выстроил на сцене раздвигающуюся конструкцию из массивных каменных блоков, покрытых пылью веков. Сквозь наслоения проступает надпись на латыни: «Основано на 19-м году правления Тиберия Кесаря», т. е. в 33-м году нашей эры, году, когда был распят Христос и родилось христианство. Портреты Маркса, Ленина, Сталина и Мао, лозунги и предупредительные надписи, то на немецком, то кириллицей. Образ времени запечатлен в сценографии с исчерпывающей полнотой и лаконизмом.

Композиция пьесы — и, соответственно, спектакля — выстроена с постмодернистски противоречивым отношением к классическим правилам (то их признают, то отрицают, ставя все с ног на голову), какое по плечу только экстраклассным профессионалам. Долгая экспозиция, когда на сцене только два персонажа, — это длинный монолог влюбленной в свою профессию девушки, археолога и историка Габриэлы Печ (Харриет Тоомпере), разрываемый краткими скептическими репликами английского искусствоведа Оливера Давенпорта (Айн Лутсепп). Практически лекция — начинать пьесу так вроде бы неправильно (зритель соскучится), однако слушаешь увлеченно. В старинной заброшенной церкви, где при Наполеоне была конюшня, при нацистах — гестапо, при коммунистическом режиме — сначала музей религии и атеизма, потом овощехранилище, а теперь ее должны возвратить церкви, вот только неясно какой: православной или католической, — Габриэла обнаружила бесценную фреску, которая композиционно очень похожа на «Оплакивание Христа» Джотто, но написана десятилетиями раньше. О фреске повествуется в народном эпосе, впервые записанном до рождения Джотто, безымянный певец пророчествовал, что это произведение, дар приходу от художника, спасавшего тем самым свою жизнь, навлечет на городок кровавые бедствия…

Первая половина спектакля — интеллектуальный детектив в духе «Аркадии» Стоппарда. Древний шедевр или подделка? Если шедевр, то не Италия, а эта крошечная нищая страна должна считаться прародительницей европейского Ренессанса. И кому должна принадлежать фреска? Разрешить ли перенести ее (современная технология это позволяет) в Национальный музей, где она станет гвоздем экспозиции и приманкой для туристов? Или оставить в церкви, где чад от свечей и кадила и испарения окончательно погубят творение художника?

Зато вторая половина — триллер. Но об этом чуть позже. Скажу только, что в триллере тоже есть угрожающие композиционной стройности места, вставные новеллы, которые вторгаются в движение сюжета и временно отводят от его магистрали, — но и они захватывающе интересны. Потому что под ними струится кровь и рушатся дома.

БОРЬБА ЗА ШЕДЕВР

Спектакль очень динамичен. Действие развертывается стремительно, и в процессе его характеры, набросанные бегло, проясняются, наполняются красками, обретают плоть и кровь.

Одна из сильнейших сторон режиссуры Киселова — потрясающая работа с актерами. В его постановках все они — блестящие мастера. В «Пятидесятнице» в каждую роль вложены незаурядный темперамент и личностное отношение актера к персонажу.

Айн Лутсепп показывает, как в его тяжеловесном и по-британски скептичном, слегка надменно смотревшем на этих аборигенов Давенпорте вдруг просыпается почти детская увлеченность фреской. Энергия, исходящая от Габриэлы (Харриет Тоомпере сыграла свою лучшую роль!), словно заряжает изрядно опустошенные аккумуляторы его души. Оппонент Давенпорта, американский профессор Лео Катц (Майт Мальмстен), поначалу кажется порхающим по верхам наемником от науки, вроде Бернарда Найтингейла из «Аркадии»; он твердит: шедевры трогать нельзя, пусть остаются на своем месте — даже если им там неуютно. Долгое время Катц выглядит циником, которому в принципе плевать на мировое значение фрески: обе религиозные общины, заключив непрочное перемирие, нуждаются в его запрете на перемещение картины. Но и у него своя боль: человек перекати-поле, венгерский еврей, обосновавшийся в США, он страдает оттого, что не чувствует корневой связи ни со своей новой родиной, ни со старой, ни даже с профессией. Православный священник отец Сергей Бойович в исполнении Лембита Ульфсака словно несет на своих узких согбенных плечах все беды, выпадавшие на долю церкви веками. Его «конкурент», католический патер Петр Кароли (Иво Ууккиви), молод, деятелен, мирского в нем больше, чем церковного. Представитель третьей силы, ультранационалистов, Пушбаш, который во всем видит козни коммунистов, масонов и иноверцев, опасный, ибо за ним не только слово, но и банды скинхедов, появляется на сцене ненадолго, но Мартин Вейманн успевает показать, сколько злобы и ненависти исходит от этого хромца в черном плаще.

Характеры у Эдгара часто выводятся из социальной позиции персонажей — и актеры руководствуются именно этим. В судье, бывшей диссидентке Анне Едликовой Керсти Крейсманн подчеркивает въевшиеся в душу обиды на прежние преследования; теперь госпожа Едликова стремится воздать сторицей… не тем, от кого претерпела страдания, а всем, кто попадется под горячую руку. (Кстати сказать, среди бывших диссидентов такие упертые фанатички не редкость; коммунистической власти больше нет, а боевой задор остался — и надо его на кого-то обрушить.)

Министр культуры Михаил Саба сыгран Хендриком Тоомпере-юниор-юниором сатирически, почти памфлетно. Назвать конкретный адрес сатиры трудно: лощеный молодой карьерист от нынешнего нашего министра культуры отличается безупречными манерами, а от предыдущего, воспетого театром № 99 в убийственной сатире «Как объяснять картины мертвому зайцу» (питерцы видели ее на одном из фестивалей «Балтийский дом»), — половой принадлежностью, но в нем столько же самодовольного невежества, переходящего в вежливую наглость. Актер с полной убежденностью произносит саморазоблачительный монолог министра: «Ты идешь в оперу, смотришь на картины в музеях, или на классику в театре, или на такие вот фрески, и каждый раз они заставляют тебя думать о каких-то ужасных вещах и о том, как плохо было все до нашего времени. Вот почему я верю, что, если мы хотим настоящих перемен, к власти должны прийти варвары! Люди, которые рушат, потому что не знают, как больно будет, когда стены государства начнут падать на головы людей. Которые не знают ни Библию, ни историю Вавилонской Башни… ни историю вообще». Умри, министр, — лучше не скажешь!

НОЕВ КОВЧЕГ С ОПАСНЫМИ ПАССАЖИРАМИ

Но интеллектуальный детектив с его подспудным напряжением и обменом колкими, как рапирные выпады, репликами, оттесняется куда-то вдаль, когда на сцену с грохотом врывается обшарпанный мини-вэн с буквами UN на дверце, битком набитый плохо одетыми, но очень неплохо вооруженными и агрессивными людьми. Здесь беженцы из всех «горячих точек»; в том числе русская женщина из Латвии Марина (Мари Лилль), лишенная работы, гражданских прав и средств к существованию. Пришельцам необходимо убежище — и они ворвались в церковь, не понимая, что даже в Средние века убежищем считалась только действующая церковь, а не заброшенная. В заложники взяты оба искусствоведа и Габриэла… и фреска, которую пришельцы грозят уничтожить, если их не впустят в те страны, где они будут чувствовать себя в безопасности.

Вот тут-то идут вставные новеллы — монологи о том, что заставило их: палестинку, курдскую женщину, мозамбикца, афганца, азербайджанца из Карабаха, боснийских цыган, украинца — покинуть родину и искать место под солнцем на чужбине. Монологи разрывают течение сюжета, но это — настолько страшные человеческие документы, что их слушаешь, сопереживая этим несчастным и одновременно ловя себя на противоречивых чувствах. Блестящая игра Марты Лаан в роли палестинки Ясмин, фанатички во всем черном, с пылающим ненавистью взглядом, которая напоминает шахидок, взрывавших метро и причастных к трагедии «Норд-Оста», Джима Ашилеви (импульсивный мозамбикский парень Антонио), Кати Новоселовой (трогательная цыганка Клеопатра) заставляет задуматься: ты хочешь этим людям добра, но хочешь ли, чтобы они жили с тобой рядом? Да, им грозит смертельная опасность, но ведь они сами источник опасности! И может быть, в жестоких словах Габриэлы: «Я не понимаю, почему из-за этих повсеместных войн мы должны превратиться в мусорный ящик для человеческих отходов со всего мира?» — есть доля истины?

В том-то и сила пьесы Эдгара и постановки Киселова, что за мастерски сконструированным драматическим сюжетом видны проклятые вопросы современности, уйти от которых невозможно, а ответы давать… тоже невозможно, да и не хочется. Фреска неизвестного гения оказывается сначала яблоком раздора, а потом заложницей: в наше время искусство, да и вообще человеческая мысль и право на свободное созидание попадают в заложники мелких политических страстей и лживой политкорректности. Мир становится хаотичным, подлинные ценности ушли из него, образовался вакуум, который нечем заполнить — и его заполняют в лучшем случае ложь, в худшем — насилие.

Сцены из спектакля
Фото Т. Малсрооса из архива Эстонского театра драмы

Действие спектакля то взмывает к вершинам человечности — когда сначала православный, а затем католический священник приходят к беженцам, и ты уже веришь, что ради христианской любви к ближнему второстепенными видятся противоречия двух конфессий. То рушится в пропасть ненависти и обмана. Одним беженцам разрешен въезд в цивилизованные страны, другим — нет, и последние готовы предать первых. А под занавес автор и режиссер дают ошеломляющую сцену вторжения спецназа в церковь: дым, грохот, люди в масках сквозь дымовую завесу расстреливают несчастных, перешагнувших грань, за которой они воспринимаются как террористы, гибнет и кто-то из заложников. Словом, «Норд-Ост» в миниатюре. Гибнет и фреска — спецназ проник в церковь, взорвав стену, на которой она была изображена…

— Сперва стреляем. Потом спрашиваем, что происходит. Добро пожаловать в западный мир! — со злой и беспомощной иронией комментирует уцелевший профессор Лео Катц.

…Прошло много дней с вечера премьеры. Но образы спектакля остаются перед глазами, а мысли его не дают покоя. На этом — всё. Дальше — тишина!

Пока статья готовилась к печати, случилось несчастье. 29 октября в пятом часу утра оборвалась жизнь прекрасного режиссера и удивительно яркого человека Младена Киселова. Ему шел 69-й год.

Его любили все, с кем он работал, и все, кому просто посчастливилось с ним общаться. Актеры Линнатеатра и Эстонского театра драмы, где он поставил в общей сложности три спектакля, с восторгом рассказывали о его репетициях. Студенты, которым он преподавал, ждали встреч с ним с нетерпением.

Болгарин, он работал у себя на родине, а также в России и в США. Несколько лет назад нашел свое счастье в Эстонии — он и очаровательная сотрудница СТД Энеен Аксель влюбились друг в друга больше 40 лет назад в Москве и теперь наконец соединились. Но счастье оказалось недолгим…

Младен собирался начать репетиции «Трамвая „Желание“», а перед этим поехал на родину подлечиться: ему предстояла плановая операция на сердце. Операция закончилась неудачно…

Постановка «Пятидесятницы» Дэвида Эдгара, в которой речь идет о вражде, раздирающей мир и людей, стала его творческим завещанием и предупреждением.

Июль 2012 г