К. Гоцци. «Ворон». Малый драматический театр — Театр Европы.
Постановка Григория Дитятковского, художник Эмиль Капелюш

Как известно, на свете много театральных сказок, но фьябы — только у Карло Гоцци. Для определения особенной, ни с чем не сравнимой природы его сказочных пьес французы употребляют слово «fiabesque» («фьябовый стиль»). В российском театре признанными мастерами фьябеска стали режиссер Григорий Дитятковский и художник Эмиль Капелюш. Вместе они за долгие годы сотрудничества сделали четыре фьябы: новосибирских «Счастливых нищих», московского «Короля-оленя» и две петербургские «птичьи» истории — «Зеленую Птичку» в ТЮЗе и вот теперь «Ворона» в МДТ.
Характерная черта фьябеска — подчеркнутая условность. Никакого реализма. Говорят не как в жизни. Двигаются как в балете или пантомиме. Непременные участники действия — слуги просцениума, вездесущие, ловкие, пластичные. Возникает утонченно красивый театр, живущий по законам фантазии, не скрывающий свое происхождение от детской игры, легко и естественно преображающей действительность.
На сцене нет настоящих бытовых вещей или они используются не по назначению (как медные миски разного диаметра — играя с ними, прислужники сцены показывают интермедию «бой часов»). Художник сочиняет целую сказочную вселенную, все детали которой придуманы и поэтому не имеют названия. Они могут напоминать знакомые предметы, не являясь таковыми. Поэтому так трудно описать все, что видишь, — каждая диковинная «штука» вызывает ассоциации, но назвать ее — значит сузить, упростить (а не хочется!).
Вот, скажем, «занавес»: висят толстые бамбуковые трубки, небрежно выкрашенные в синий цвет. На втором плане подвешен еще один ряд таких же трубок, доходящих до самого пола (спектакль вообще любит рифмы — повторы мизансцен, деталей, значимых реплик). Трубки стукаются друг об друга, издавая гулкий звук, что по-своему музыкально. Прихотливо изламываясь в сочленениях, бамбуковые жерди сами собой чертят в пространстве непредсказуемые линии. «Занавесы» могут превращаться и в густые заросли, и в спутанные ветром корабельные канаты, да и просто-напросто исполнять свою собственную роль — «завесы», что «нас отделяет от другого мира» (завесы на этот раз не «мощной», а проницаемой).
Или: деревянные столбики (по форме напоминают скворечники) с парой рукояток по бокам. Эти «чурочки» используются как сиденья или подпорки, а для пафосного монолога короля Миллона — как котурны, которые ему услужливо подставляет под ноги слуга просцениума. Картинка получается ироническая: страдалец-король (Владимир Селезнев) в ночной рубашке до пят стоит на котурнах и взывает (взвывает!): «О, ворон, ворон! Кто мне раздобудет красавицу, чьи волосы и брови черны, как эти вороновы перья…».
Квадрат света, выделяя справа на авансцене сдвинутые столбики, превращает это место в тесную камеру. В первом акте принц Дженнаро (Алексей Морозов), узнавший о заклятье, согласно которому он должен будет — не желая того — стать причиной смерти любимого брата Миллона, сидит в этом квадрате света и сокрушается: «И я буду родному брату палачом?» В такой же мизансцене второго акта, наоборот, сам Миллон по-настоящему готов превратиться в палача, незаслуженно приговаривая брата, заключенного в темницу, к смерти.
Капелюш использует свой прошлый опыт работы над Гоцци, развивает любимые мотивы, иногда цитирует. Подвешенные в воздухе деревянные дуги, напоминающие по форме лодку (подобные были в «Зеленой Птичке», которая уже не идет, см. «ПТЖ», № 48), в великолепно поставленной сцене бури кажутся собранными парусами. Все на сцене приходит в движение, а воображение дорисовывает: шторм, корабль кренится то на один бок, то на другой, мачты скрипят, вся оснастка гуляет, канаты мелькают перед глазами, убранные, подвязанные к реям паруса носятся над головами матросов… А после бури мерно покачивающиеся под плеск прибоя дуги (опустившиеся на тросах почти до пола) выглядят лодочками, привязанными у берега (в «Счастливых нищих» когда-то сходным образом полумесяц преображался в ладью).
Излюбленный материал капелюшевского фьябеска — металл. В «Птичке» и «PRO Турандот» было ржавое железо, а в «Вороне» — разнофигурные ширмы изысканного золотистого цвета. Таинственные письмена — буквы, похожие на латинские и греческие, какие-то значки, рисунки — покрывают шероховатую поверхность. Проделаны дверцы самых разных форм (например, вырезанный под углом 45 градусов узенький проем, в который виден спящий — под таким же наклоном — король). Движение ширм параллельно рампе подчеркивает четкое деление пространства на планы: ближний, средний, дальний. Режиссер, располагая героев на разных планах, зачастую ставит их в «профильные» мизансцены, отсылающие к египетским настенным изображениям.
Специально для «Ворона» сочинены всяческие чудеса — они в распоряжении мага Норандо (Михаил Самочко): самодвижущийся шкаф-саркофаг с пропеллером, неожиданно открывающиеся люки с подсвеченным дымом, даже видеопроекция (редкая птица в чисто театральных фьябах Дитятковского и Капелюша). Но главное все-таки не искусная машинерия. Слуги просцениума с помощью простых деревянных жердей могут условно изобразить буквально всё. Шесты становятся и прутьями тюремной решетки, и носилками для Панталоне. Когда требуется показать коня — шесты-ноги стучат об пол, как цокающие копыта, когда нужно представить сокола — из жердей делается пышный птичий хвост. Такая неистощимая на выдумку игра возможна только в театре, она осуществляется исключительно актерскими силами.
Хореограф Сергей Грицай разработал для Игоря Гоппикова, Алексея Козлова, Данила Мухина и Данилы Шевченко в ролях слуг просцениума насыщенную партитуру движений, поддержек, замираний, упругих прыжков, ловких кульбитов. Великолепно выстроены эпизоды зловещих предсказаний двух голубок. Подсвеченные бьющими снизу лучами, два дзанни (напоминающие здесь кумраку — японских слуг сцены) двигаются слаженно и затейливо. На то, что это именно голубки, указывают лишь перышки в волосах и волнообразные движения рук-крыльев да еще измененные голоса (в них как будто слышится клекот). Ужасный смысл удваивается благодаря жесткому ритму декламации: «А если не вручит он иль выдаст, в чем здесь тайна, / Поступком или словом, нарочно иль случайно, / На тот и этот случай неумолим закон: / В холодный мертвый мрамор он будет превращен». Бедный Дженнаро сразу верит (и мы вместе с ним) в то, что судьба его злосчастна: он должен или вручить брату убийственные подарки, или погибнуть страшной смертью.
Соавтор Капелюша художник по костюмам Яна Глушанок соединила в одеждах героев эпохи и страны. Королевство Миллона находится на границе древнего Египта со средневековой Японией, но и Венеция времен графа Гоцци где-то рядом. У короля и принца — круглые сванские шапочки и забавная морская форма: короткие курточки вроде гусарских ментиков и длинные «юбки», которые запахиваются вокруг бедер (что-то шотландское?.. нет, это типичная Фраттомброза). Армилла (Полина Приходько) и ее камеристка Смеральдина (Наталья Соколова) одеты и вовсе по моде первой трети XX века, а у принцессы под забавной «хохлатой» шляпкой, придающей ее изящной головке сходство с птичьей, — иссиня-черный парик, как у Элизабет Тейлор в фильме «Клеопатра». В спектакле иронично обыгрывается внешность актрисы (ведь девушка должна соответствовать описанию проклятья): волосы цвета вороного крыла и огромные ресницы оттеняют белизну прелестного кукольного личика Армиллы, а замирания в картинных позах обращают внимание зрителей на ее острый профиль, нос с горбинкой.
Безусловно, для фьябового стиля принципиально воплощение традиционных масок комедии дель арте. В «Вороне» четыре маски, и это симпатичные, «уютные» персонажи. Для Гоцци характерно чередование патетики с буффонадой; Дитяковский патетику смягчает иронией, а шутовству не дает перехлестнуть через край. У здешних масочных героев — парики, кустистые брови, очки (вместо собственно масок, закрывающих лица). Одежда у них то ли мужская, то ли женская — широченные брюки, смешные головные уборы, напоминающие дамские шляпки. Долговязый Леандр (Олег Рязанцев) носит подобие чепчика, он весь в белом, как дама с собачкой, и накладными ресницами хлопает (комическое сочетание хулиганской натуры, которая сквозит в каждом движении, и «томного» облика). У Тартальи (Олег Гаянов) твидовый пиджачок весь в обрывках ниток, у Панталоне (в исполнении Адриана Ростовского он чувствительный добряк, даром что адмирал) — забрызганный краской плащ-палатка. Премилый Труффальдино (Владимир Артемов) представляется зрителям как «Труффик». Так подчеркивается «домашность» персонажей. Все они немного потрепаны, как старые куклы, которых наконец достали из сундука.
Тарталья говорит с «кавказским» акцентом (видимо, это придумано вместо традиционного для этой маски заикания), да и остальным дана речевая особенность: Труффик картвит, а Панталоне разговаривает голосом Эраста Гарина из «Золушки» (у Леандро в пьесе текста мало, может, поэтому ему забавного говора не придумали, или я не заметила). Получилась четверка потешных, славных персонажей. Краски для каждого найдены разные. Панталоне — душевный, заботливый, трогательно любящий обоих братьев королевской крови (но буквально до слез обожающий младшего, Дженнаро, при котором он выступает в роли наперсника). Труффальдино тоже добрый, но плохо соображает и этим смешон; Тарталья и Леандро добродушием вовсе не наделены, первый, скорее, воинствен (этакий абрек), а второй — проказлив.
Решение масок не может не напомнить о «Двенадцатой ночи» Дитятковского, где добрым грустным духом комедии был шут Фесте — Алиса Фрейндлих, персонаж неведомого пола и возраста. Костюмы (особенно Тартальи) ненавязчиво отсылают к одеяниям Фесте, а шутки Труффальдино «Будить иль не будить [короля] — вот в чем вопрос» — к Шекспиру вообще. Шекспир и Гоцци — планеты одной театральной системы. Их соприродность несомненно чувствуют авторы «Ворона». Здесь, как в последней пьесе Барда, тоже есть сцена бури — для Капелюша, оформившего одну из красивейших «Бурь» (спектакль Александра Морфова), придумать еще одну, не слабее, — настоящий вызов самому себе и собственному таланту. Поддержка художника по свету Глеба Фильштинского и композитора Николая Морозова обеспечивает безоговорочную победу…
Невероятные световые композиции Фильштинского я описать не берусь — тут нужен поэт, с музыкой разобраться не проще. Морозов, постоянно сотрудничающий с Дитятковским, сочинил для «Ворона» много волшебных мелодий, не только эпизод бури. Персонажи составляют маленький оркестрик духовых и ударных инструментов и веселым светлым маршем, со звонкими позывными, приветствуют вернувшихся из опасного путешествия Дженнаро и Панталоне. В финале звучит бодрый гимн «Viva, Frattombroza!». Есть и романтические мотивы, лирические темы. Саксофон, плачущий в руках Миллона, — знак тоски короля. Вначале он тоскует по неизвестной возлюбленной, позже — по утраченной душевной близости с братом. Музыкальная тема братьев очень важна: Дженнаро в ответ на подозрения и обвинения пытается не только говорить, но и петь без слов — хочет напомнить брату с помощью «их мелодии» об общем прошлом, о понимании, доверии и любви.
Веселые сказки Гоцци немыслимы без драмы высоких чувств. В «Вороне», как и в «Зеленой Птичке», герою нужно совершить подвиг во имя братской любви (Барбарина должна была спасти близнеца Ренцо, Дженнаро жертвует собой ради Миллона). Главные ценности по Гоцци и Дитятковскому — готовность доверять, безоговорочно и безоглядно. Все, что требуется от Миллона, — слепо верить в невинность брата, невзирая на очевидность, но это и оказывается для обычного человека невозможным. Ведь все улики указывают на Дженнаро, а доказать свою чистоту он не может — значит, виновен!.. Как научиться верить не в очевидное, не в то, что лежит на поверхности, а в настоящее, в скрытую суть — вот в чем вопрос…
Самая сложная актерская задача в спектакле стоит перед В. Селезневым и А. Морозовым: шажок в одну сторону — и получится пародия, шажок в другую — перевесит не подкрепленный истинными чувствами пафос. Послепремьерные рецензии строго отнеслись к исполнителям ролей братьев, а мне кажется, что тут работы очень достойные. Миллон у Селезнева получился эгоистичным и слабым, вспыльчивым, несправедливым, гневливым, хотя и не злым. Будучи старшим братом и властелином, он тем не менее ведомый — а самоотверженный, смелый и сильный Дженнаро всегда будет для него ведущим (держась при этом в тени, почтительно предоставляя брату царить). Алексей Морозов играет принца точно и сильно, при том, что его огромная роль — это почти сплошь патетические монологи, полные восклицаний, страстных уверений, горестных сетований. Все чувства преувеличены, приподняты над обыденностью. Актер, не снижая градуса текста, ухитряется быть искренним, но не теряет и юмористических красок. Его Дженнаро, надевший для встречи с ночным чудищем смешные латы (помятый нагрудник), трогателен и забавен, как знаменитый рыцарь Дон Кихот…
«Ворон» — спектакль искусной ручной выделки. Сотканный как роскошный плотный ковер, он требует внимательного разглядывания каждого сантиметра своей богатой фактуры. Его хочется пересказывать и описывать, но понимаешь тщетность собственных усилий — чудо ускользает.
Вот что радует: судя по тому, как годами и даже десятилетиями идут в МДТ спектакли Григория Дитятковского, «Ворона» не ожидает печальная судьба подбитой на взлете «Зеленой Птички», поставленной им с не меньшим вдохновением и мастерством. А здесь птицу будут кормить отборным зерном, поить родниковой водой, чистить ей золотую клетку и даже отпу¬скать полетать на свободе. О, «Ворон», «Ворон»!
Ноябрь 2012 г.
Комментарии (0)