М. Лермонтов. «От первого лица» (по роману «Герой нашего времени»).
Новый драматический театр (Москва).
Автор инсценировки и режиссер-постановщик Вячеслав Долгачев,
художник-постановщик Владимир Ковальчук

Для тех, кто следит за творчеством Вячеслава Долгачева, выбор материала не стал сюрпризом, хотя этот режиссер известен непредсказуемостью в формировании репертуарной афиши. После «Чуда святого Антония» на Малой сцене, появившегося скорее волею обстоятельств, мы вправе были ожидать большого, серьезного разговора: слишком много болезненных тем и сюжетов накопилось в социуме. Не возникало сомнений, что разговор этот будет «на классике». Конечно, отважный шаг — обращение к роману «из школьной программы», на скользкой дорожке хрестоматийности потерпели неудачу даже выдающиеся мастера режиссуры. С другой стороны — сколько споров велось (и ведется) о том, кого же считать героем времени! Существует ли вообще этот «герой»? Какой он?

ПОВЕЛИТЕЛЬ МУХ
ПЕЧОРИН — МИХАИЛ КАЛИНИЧЕВ

Я отвечал, что меня беспокоят мухи, и мы оба замолчали…

Журнал Печорина

«Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый Росс!..» — дружно поет хор персонажей спектакля, элегантные мужчины и красивые женщины в одинаково изысканных костюмах, с одинаковым оптимизмом на одинаково приятных лицах… «Водяное общество», будто повинуясь невидимому дирижеру, неестественно бодро и старательно выводит слова неофициального русского гимна, глядя прямо в зрительный зал. Молчит только один, в темном мундире, с усиками. Портретное сходство Михаила Калиничева (Григорий Александрович Печорин) с автором романа — если судить по изображению П. Заболотского, знакомого каждому по школьным учебникам, — поразительно. В первые минуты это даже кажется досадным упрощением (нам всего-навсего намекают, что Печорин — альтер эго автора? что за банальность?!), но чем дальше — тем очевиднее цель режиссера, настаивающего на этой детали. Перед нами отнюдь не Лермонтов-персонаж, а некая мифологема, «условный знак», обобщенный образ незаурядной личности.

А. Безбородова (княжна Мери), М. Калиничев (Печорин).
Фото Е. Пряничниковой

Много раз мне приходилось видеть актера Калиничева в разных ролях (среди них, напомню, князь Мышкин, Тарелкин, Алхонон…), и мастерство его никогда не подлежало сомнению. Но Печорин — самое мощное, самое глубокое его драматическое создание. Он буквально гипнотизирует — странной асимметрией фигуры, в которой есть что-то изначально трагическое; болезненно сверкающими глазами, страдальчески искаженным лицом… Трудно сказать, чего в нем больше — притягательного или отталкивающего. Противоречивость натуры — строптивый, беспокойный нрав, непомерное самолюбие, и вместе с тем — широта души, обостренное чувство чести, — все так или иначе читается в спектакле. Психологические подробности не дробят образ, напротив — работают на единство замысла. Более того, найденные оттенки оказываются в конце концов дополняющими друг друга. То, как герой с первых шагов на сцене молча осматривается в дымной гулкой пустоте сцены; как долго готовится к первой реплике, неимоверным усилием воли заставляя себя произнести «Одиннадцатого мая…», и как судорожно сцеплены, будто скованы кандалами, его руки за спиной, — это не просто знаки «лишнего человека» (что там говорилось нам на уроках литературы?) и даже не вызывающая поза нонконформиста. Все еще проще: Печорин физически не способен быть с людьми. Он болен неприспособленностью к светской (только ли?) жизни, неумением и нежеланием находиться в обществе — то есть болтать, ужинать, танцевать, соблюдать ритуалы приветствий, прощаний, отношений. дружить, любить.

Впрочем, есть исключение: доктор Вернер. Но и тут все не просто. Олег Бурыгин играет некую реинкарнацию, вариант Печорина «двадцать лет спустя» — то, чем мог бы стать главный герой, останься он в живых. Не успокоившийся — но внешне спокойный; не циник — но в маске циника, ядовито посмеивающийся, привыкший разыгрывать «своего» среди людей, глубоко ему отвратительных. Приятельство с ним Печорина (вряд ли можно назвать эти отношения дружбой) — скорее условность, почти что разговор с воображаемым собеседником. Доктор Вернер, возможно, и существует-то лишь на страницах журнала. Но остальные — назойливые, неотличимые друг от друга, жаждущие сладкого (или гниющего?) — что в них проку?! Беспокоят, жужжат, надоедают. Мухи.

Сцены из спектакля.
Фото Е. Пряничниковой

Фабульный каркас инсценировки — события центральной повести «Княжна Мери»; той, что легла в основу знаменитого телевизионного фильма А. Эфроса «Страницы журнала Печорина» (1975). Жанровый подзаголовок спектакля — «окончание журнала», то есть вроде бы декларируется некая преемственность. Однако если Олег Даль играл кризис безверия и в его огромных глазах (как забыть эти крупные планы?) светилась тоска от мучительной пустоты — на земле, но в первую очередь там, на Небе… то Печорин Калиничева, кажется, когда-то уже решил для себя этот вопрос раз и навсегда. Он вынужден жить здесь, сегодня, сейчас, среди людей. Даже самый пустяковый разговор, необходимость любого контакта вынуждает его наскоро напяливать личину карикатурного Байрона («роль глупая, жалкая…»). А лицо под ней? Бледное. Насмешливо-несчастное. Брезгливо-наивное. Высокомерно-отчаянное. Так и просятся взаимоисключающие эпитеты, одно определение обгоняет другое. Голос? Холодно-размеренный, интонации вызывающие, но вот миг — и зазвенели слезы, как у готового горько обидеться ребенка («За что?! Я вам не игрушка!»).

Удивительно: по всем правилам театральной игры Печорин — хозяин действия. Повествование ведется именно «от первого лица», и герой имеет право ускорять и замедлять ход своего рассказа, прерывать его, обращаться с авансцены к публике, менять время и место действия, «листая» конструкции декорации, как странички дневника. Но при этом он обречен на изоляцию — и катастрофически не свободен. Руки так и останутся за спиной, как у арестанта. Невероятное напряжение не отпустит ни на мгновение. Потому что в нашем времени — именно в нашем, сегодняшнем — человек мыслящий, рефлексирующий, наделенный силой, умом и (боже упаси!) талантом — не встроится в хор, не впишется в схему. А для того чтобы обрести свободу среди этих белых скругленных ширм, напоминающих театральные кулисы, нужно вписаться. Иначе — поворотный круг вновь вынесет под свет софита, и все начнется сначала…

Интриги с пустой и манерной княжной Мери (Анастасия Безбородова) и невыносимой в своем скорбном мелодраматическом пафосе Верой (Виолетта Давыдовская) — где-то на периферии основного сюжета спектакля. Дуэль с румяным фанфароном Грушницким (Александр Зачиняев) гораздо важнее: она должна закончиться убийством. «Околевай, как муха!» — кричит последнему секундант (Андрей Курилов), спровоцировавший ссору, а своим отчетливым, жестоким «Трус!» подтолкнувший юношу к гибели. Надо видеть лицо Печорина в этой сцене… она играется на высочайшем духовном накале, искренняя надежда на примирение сменяется отчаянной злостью, каким-то приступом отвращения — к миру, к себе, к тем, кто заставляет его быть палачом. Быть «топором в руках судьбы» можно на словах, в стихах, но убить всерьез — это ведь не муху прихлопнуть! Косвенная отсылка к Достоевскому («Это человек-то вошь!») — принципиальна для режиссера. Герой Калиничева желчен, «неудобен», неприятен, в какие-то моменты жалок, в какие-то — почти уродлив, груб и самодоволен… но в его случае финальный шаг с обрыва, вслед за убитым Рабом Шинели, не вызывает вопросов. «Такая. Пустая. И глупая. Шутка…» — через паузы, спокойно и медленно, как говорят только абсолютно отчаявшиеся люди, произносит Печорин перед тем, как исчезнуть навсегда.

ОДИН ИЗ ГЕРОЕВ НАЧАЛА ВЕКА
ПЕЧОРИН — ЕВГЕНИЙ РУБИН

От него в Пятигорске никому прохода не было. Каверзник был, всем досаждал. Поэт, поэт!.. Мало что поэт. Эка штука! Всяк себя поэтом назовет, чтобы неприятности другим наносить. <…> Вы думаете, все тогда плакали? Никто не плакал. Все радовались…

В. Эрастов. Вестник Европы. 1914

Совсем иначе играет в параллельном составе Евгений Рубин. Подозреваю, что именно его исполнение будет ближе и понятней публике — ибо в зале Нового драматического всегда много молодежи. Юный, по-голливудски красивый светловолосый парень с «наглым взглядом» (такое определение дает в романе княжна, и оно в данном случае единственно точное) — Печорин Рубина похож на современного мальчика-вундеркинда, необыкновенно одаренного, самоуверенного, язвительно остроумного и вместе с тем беззащитного, ранимого, как все подростки. Подбородок вздернут, плечи расправлены, «такой тоненький, беленький, мундир на нем такой новенький… славный малый, только немножко странен», — сказал бы Максим Максимыч.

Кажется, что весь его образ «задан» сразу, с первого появления — мол, нате! Я таков, каков я есть, и другим ни за что не стану! Угадывается то, чего априори лишен Печорин Калиничева — смутное стремление «жить, думать, чувствовать, любить…». Но вот вам, господа, условие: все должно быть подлинным, настоящим, без фальши и словесного мусора, иначе — зачем?! Ведь скучно?! Когда любимая женщина замужем, да еще во второй раз, да за стариком — скучно! Если «водяное общество», вечно отдыхающее (от чего, собственно?) на модных курортах, диктует правила — как надо мыслить, говорить, вести себя — скучно! Люди якобы лечатся «от чего-то», бездумно потребляют целебные воды и псевдоискусство фокусников Апфельбаумов… Ску-у-чно!

Все это вовсе не значит, что герой существует лишь в узких параметрах юношеского негативизма и лишен внутренних противоречий. Просто они обусловлены в первую очередь максимализмом, свойственным молодости духом протеста. Отсутствие дара коммуникации, своеобразное чувство юмора (в духе Плюмбума с его «опасной игрой»), самоутверждение без меры и границ… Такая трактовка роли, конечно, несколько смещает акценты, но не меняет концепцию. Печорин Рубина противостоит прежде всего бездарной идеологической муляжности окружения, тупой обезличенности фигур и фигурок. Он слишком живой для того, чтобы жить — здесь, в искусственном лабиринте белых ширм и скамеек, где, кажется, тени — и те больше напоминают одушевленные существа. В ночь накануне дуэли, когда рассвет еще далеко, а полночь уже давно миновала, посерьезневший, испуганный мальчик Гриша Печорин останется наедине с собственными тяжелыми мыслями, одна из теней ляжет над его головой траурной лентой…

«Умные дети» всех раздражают. И слишком часто тот, кто опоздал быть ребенком, раньше времени вступив во взрослую жизнь, не видит иного выхода, кроме как покончить с собой.

ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
«ВОДЯНОЕ ОБЩЕСТВО»

«Гром победы, раздавайся!..» — вновь триумфально звучит хор восковых фигур. Победа, о которой идет речь, конечно, не за теми, кто задыхается в царстве посредственности, бьется в поиске смыслов и целей, не умеет и не хочет быть всего лишь одним из голосов, единицей в ряду обывателей. Вячеслав Долгачев, как всегда, высказался просто и прямо: герой нашего времени — тот, что нынче хозяин, и за которым обозримое будущее, — это «водяное общество», персонажи официозной субкультуры. У них есть заготовленные фразы и поступки на все случаи жизни. Они замирают в «стоп-кадрах» в воображении исповедующегося Печорина — но пожелай кто-то свыше чуть-чуть «притормозить», остановить беспечное течение их правильных и достойных дней — ничего не изменится. Начнут с той же точки, не оглянувшись, не задумавшись, уверенные в своей правоте. Княжна Мери — на редкость заурядная девица в нарядном платье. Какие тут «бархатные» глаза! Тут именно глаза «без блеска», однообразная мимика — маменька научила двум-трем гримаскам, — заученные жесты. Актриса безжалостно, слой за слоем очищает персонаж от привычного романтического флера. Княгиня Лиговская (Ирина Мануйлова), дама, которая точно знает, как продемонстрировать женскую слабость и как — материнское мужество. Красотка Вера, похоронившая душу в несчастливом браке и теперь напоминающая героиню мыльной оперы. «Какая-то сатира на женщину!» — раздраженно писал Белинский, и обе исполнительницы (во втором составе занята Александра Змитрович) будто отозвались на его слова. Драгунский капитан — великолепная работа Андрея Курилова, сумевшего превратить небольшую, в общем-то, функциональную роль в развернутое исследование характера, человека с недобрым, завистливым нравом, не терпящего «выскочек» (от меня лично — аплодисменты за ядовитую реплику «Эти петербургские всегда зазнаются, пока их не ударишь по носу!»). Отдыхающие у источника, гости на балах, посетители ресторации, военные, гуляющие на бульваре… прочие, прочие, прочие…

Скучно.

Октябрь 2012 г.