В средние века вельможи держали при дворе специального «грибного» человека: если он съедал неизвестные грибы и через четыре часа оставался живым, то их подавали к столу феодала.

Режиссерская лаборатория — термин, который в театральном мире уже никому не нужно расшифровывать. Добрые двадцать лет с их помощью российские театры присматриваются к режиссерам и к пьесам. Да, лаборатории бывают очень разные. Иногда их проводит один театр, иногда сразу несколько, в них участвуют совсем молодые или более опытные режиссеры, которые могут работать в компании с драматургами и художниками или же без них, исследовать современную драматургию, прозу или осваивать нетеатральные пространства. Но главное общее свойство большинства режиссерских лабораторий — экстремально короткий репетиционный период, три-пять дней, максимум неделя. Такому лабораторному спектаклю нужен лабораторный же зритель, этакий «грибной человек», готовый ко всяческим рискам. Участь таких «грибных людей» (к которым причисляю и себя) еще некоторое время назад была хоть и тяжела, но приятно предсказуема. Лаборатории происходили в основном на территории конвенционального театра, где зритель в привычной для себя роли пассивного приемника мучился лишь от художественной незавершенности увиденного. Когда же лабораторное движение стало регулярно ходить на заповедные территории новых театральных конвенций, быть «грибным человеком» стало не только трудно, но и опасно.

…Сзади и спереди — зрители, сбоку — следящая камера, тебя нагибают, вволакивают животом на стол, с одной стороны за руки, в которые впиваются пластиковые наручники, держит мужчина-полицейский, сзади женщина-полицейский расставляет тебе дубинкой ноги… Полицейский, что больно тянет тебя за руки, орет: «Смотри в глаза, когда я с тобой разговариваю, и отвечай по тексту». И я заплетающимся языком отвечаю по тексту. Люди в зале смотрят, камера снимает, а я распята на столе в унизительной позе, читаю текст… Таков мой зрительский опыт, случившийся на режиссерской лаборатории, опыт, навсегда сделавший для меня театр — местом повышенной опасности.

Театр интерактивный, партисипативный, театр прямого воздействия, создаваемый в короткие сроки, но ставящий себе цель — поменять зрительскую функцию, неизменно бьет, мучает, терзает своих ошалевших добровольцев морально и физически. Зато, чудом выжив и подлечив синяки и шишки, можно, вооружившись этим, безусловно, новым опытом, поразмышлять о новой театральной этике, которой еще нет, которую нам всем только предстоит написать.

Режиссер Борис Павлович, в том числе и на страницах «Петербургского театрального журнала», использует термин «горизонтальный театр», говоря не только про инклюзивные проекты, но и вообще про способ коммуникации со зрителем, про иерархию творческого процесса. «Горизонтальным» можно назвать, например, спектакль «Сталкеры» Бориса Павловича, Александра Машанова, Евгения Анисимова или проект «Театр взаимных действий» Ксении Перетрухиной, Алексея Лобанова, Шифры Каждан, Александры Мун, Натальи Боренко. Они исповедуют театр без четких иерархий в процессе создания спектакля, но эти иерархии отсутствуют и во взаимоотношениях театр—зритель.

Однако сегодня в большинстве лабораторий участвуют вертикальные команды во главе с режиссером, который включает зрителя в жесткую авторитарную систему, где у него нет выбора и почти нет вариантов действий либо же эти варианты не оглашаются. Мой весьма травматичный опыт участия в интерактивном эскизе спектакля «Человек из Подольска» случился как раз потому, что режиссер Олег Христолюбский верил — он может переделать зрителя, и чувствовал за собой право осуществить эту переделку. Это право выдали ему в театральном институте, и в своих новых театральных поисках он не спешит от него отказываться.

«Вид на жительство». Эскиз. Фото Н. Кореновской

В традиционном театре режиссер-учитель, отправляющий нам грозное послание, предостережение или даже дающий художественную оплеуху, — явление привычное. «Улучшать» или «уязвлять» зрителя с позиции более осведомленного и просвещенного так естественно для представителей традиционных театральных школ. И шагают на территорию других театральных систем российские режиссеры в обнимку с этой вертикальной моделью коммуникации со зрителем. Кажется, будто интерактивный театр наконец развязал руки создателям и они готовы дать зрителю не художественную оплеуху, а самую настоящую. Эскиз «Человек из Подольска» — это самый радикальный пример такого симбиоза, где, оказавшись в роли задержанного доблестной полицией, я и правда испытала добрую часть того, что испытывает задержанный, не подписав перед этим ни одного информированного согласия. Насилие театр давал мне почувствовать средствами насилия и вместо работы со старой травмой организовывал новую.

На режиссерской лаборатории фестиваля «Точка доступа» в эскизе «Вид на жительство» по текстам Дмитрия Горчева люди в форме заводили зрителей в закрытое душное помещение, грубо рассаживали за парты, выдавали анкеты, диктовали какие-то правила, требовали их исполнения — в общем, превращали зрителей в бесправных посетителей некого неведомого ОВИРа. Я не говорю о физическом насилии, но психологическое, безусловно, происходило. Знакомая ситуация унижения человека государственной машиной воспроизводилась так точно, что у многих срабатывали триггеры, отбрасывавшие их к собственным подобным унижениям. И в людях начинали действовать те же механизмы реакций, что и в травмирующей ситуации. Кто-то заикался, покрывался испариной, портил бланки, заискивал перед своими мучителями, кто-то (и так было) вставал на сторону власть имущих и начинал прогонять людей со стульев, раз человек в форме сказал «не садиться». Зрители не испытывали сильные чувства в безопасной дозировке, как это должно быть в театре, чтобы он стал терапией, а просто переживали собственное унижение вновь и вновь и, наконец, должны были, видимо, привыкнуть к нему как к чему-то нормальному, обыкновенному. И это самый страшный итог: режиссер, сам того не желая, занималась нормализацией насилия.

Я понимаю, одно предположение, что интерактивный театр не должен быть вертикальным, не закрывает тему этики. И кроме очевидных (но все еще не гарантированных) вещей: полная информация о том, что тебе предстоит увидеть и испытать, и возможность отказаться, покинуть шоу в любой момент, — нужно решить, как быть с тем фактом, что психическое здоровье жителя мегаполиса очень хрупкое, что сегодня невротическое расстройство — это новая норма. Ну вот, например, учитывая это, можно поступить так, как организаторы фестиваля профеминистского искусства «Ребра Евы». Все спектакли, перформансы, читки пьес сопровождались в программках и в анонсах списком психологических триггеров. То есть вместо дежурного «присутствует нецензурная лексика, обнаженные тела и сцены насилия» фестиваль предупреждал, что лучше воздержаться от просмотра того или иного спектакля, если вам сейчас навредят темы сексуального насилия, суицида, смертельных болезней, материнства и т. д. Все эти и многие другие более невинные вещи могут вызвать у человека, даже у того самого бывалого «грибного», приступ неконтролируемой паники, а во многих театрах, как интерактивных, так и традиционных, он даже из зала не сможет выбраться.

Октябрь 2018 г.