Потом будет написано много текстов памяти Някрошюса. Но пусть сохранится самое первое, спонтанное, высказанное в минуту потери — фейсбучная лента дня 20 ноября 2018 года, когда десятки людей (почти все — авторы этого номера) вспоминали свою жизнь «эпохи Някрошюса».

«Вчера утром он вернулся в Вильнюс из Паланги. Был в очень хорошей форме. Вечером мы разговаривали. Договорились прочитать „Дачников“ Горького — весной вырисовывался совместный проект в питерском БДТ», — говорит Роландас Растаускас, драматург спектакля «Дзяды» (подробнее — в «Ъ» от 2 ноября), друг и вдохновитель нескольких проектов Някрошюса. Поздно вечером режиссер стал жаловаться на сердце, и его увезли в больницу. В три часа ночи он умер (Алла Шендерова, «Коммерсантъ»).

Евгения Тропп Нет. Это невозможно. Зачем театр, если нет Някрошюса.

Нина Агишева Умер Эймунтас Някрошюс — великий режиссер. Когда-то я ездила за его «Квадратом» и «Пиросмани» по городам и весям, как теперь ездят по Европе за Фабром. Для моего поколения один из главных режиссеров. Светлая, светлая память…

Алексей Слюсарчук «Квадрат» был одним из самых серьезных театральных впечатлений. Я, может быть, и делал то, что делал, потому что был Някрошюс.

Марина Игнатьева Квадрат, квадрат, квадрат — боже, как же я любила этот спектакль. Наверное, у многих какой-то один спектакль становится САМЫМ. «Дом на набережной» у Любимова. «Дядя Ваня» у Товстоногова. «Квадрат» у Някрошюса, «Серсо» у Васильева…

Евгения Тропп Я попала на «Дядю Ваню» в 1987 году, осенью. Играли в театре Комиссаржевской. Вокруг было полно, как сейчас бы сказали, «медийных лиц». Я узнавала актеров Малого драматического театра… Ничего я совсем не поняла в «Дяде Ване». То есть пыталась, вникала, въезжала… Да еще и сидели мы с моей мамой (по билетам, конечно) очень далеко от сцены. Душно было, под балконом театра. В антракте — смотрю, а вокруг перевернутые лица. Восторг, восхищение, по крайней мере — сильнейшее удивление — вот что читалось. Я стала вглядываться еще сильнее, пыталась вчувствоваться. Пошло лучше — все ведь помнят, хоть ночью разбуди, сцену Сони и Астрова, каждый со своей стороны этажерки с салфетками. Как в исповедальне через решетку, так они через этажерку разговаривают. В общем, на следующий день был «Квадрат». Дневной спектакль, в той же Комиссаржевке. Тут у меня была проходка (отношение) как у студентки первого курса. Но было нас много, проходка одна. В общем, пока мы с Демьяном Кудрявцевым отвлекали внимание тетеньки-контролера, за нашими спинами пробежало человек 7–8. И был сахар, и было счастье. И, конечно, «Дядю Ваню» я задним числом после «Квадрата» полюбила и приняла и, хоть не смотрела больше живьем, выучила до мизансцены в записи.

А как ругался, бранился, негодовал выдающийся (без шуток) педагог театрального института Аркадий Иосифович Кацман!!! Мы тогда ходили к нему на мастерство. Это была практика. И вот он кричал: «Как он смеет в русской пьесе включать „Хор пленных евреев“?!» (Ну, из «Набукко», Верди. Помните, эту гениальную сцену, когда Серебряков держит речь о продаже имения, а все сидят, как бы перед фотоаппаратом, и музыка эта.) Я ужасно злилась на Кацмана, которого вообще-то любила! Но уже была только ЗА Някрошюса, никакие пленные евреи меня не могли сбить с толку.

Марина Дмитревская А я на «Дядю Ваню» даже кислую рецензию тогда напечатала. Не знала потом, что, когда повзрослею, буду, как эти герои-нюхачи, вдыхать остатки духов, чтобы вспомнить ощущения прошлой жизни…

Наталья Пивоварова Для меня, человека, который начал постоянно ходить в театр на рубеже 60–70-х, есть два гения. Это Анатолий Васильев и Эймунтас Някрошюс. И это навсегда.

Помните, как Офелия моет пол, сильно отжимает тряпку над глиняным горшком, опять моет, собирает воду, дует на руки, прижимает тряпку к себе — греет, сохраняет тепло, как будто колдует, машет, изгоняя злого духа, и вдруг накидывает тряпку на голову, садится и — превращается в мадонну.

И сколько нежности каждый раз. И какое долгое прощание каждый раз.

Жизнь прожита, а счастье — навсегда.

И ничего больше не могу сказать, все — позже.

Павел Руднев Видимо, это самая великая сцена из тех, что я видел в театре: уходя, Тузенбах запускает тарелку, из которой только что ел, и она ритмично, со свистом долго крутится на столе и с жутким грохотом в полной тишине, потрепыхавшись, застывает. Ирина смотрит на это событие завороженно, в молчащем зале, в последнюю секунду движения тарелки понимая, что барона уже нет.

Эймунтас Някрошюс — это моя театральная юность. Все 1990-е прошли под его именем: «Маленькие трагедии», «Три сестры», потом шекспировский цикл. Помню, правда, множественные статьи про то, как литовец корежит и извращает русскую классику. Видимо, сегодня эти люди тоже почувствовали, что барона больше нет.

Олеся Пушкина Мой Някрошюс — это «Гамлет». Центральный монолог. На белую рубашку исполнителя главной роли Андриса Мамонтоваса сверху, с кусков тающего льда, падают капли воды. Белая ткань постепенно намокает, прилипает к телу. И. Внезапно начинает рваться, сыпаться вниз, кусками, перьями. Оказывается, что рубашка сделана не из ткани, а из белой бумаги. Так Гамлет на глазах у зрителей буквально меняет кожу. И лезвие, висящее над героями весь спектакль, постоянно издающее тихое зловещее лязганье. Ведьмы из «Макбета», шепчущие свои заклинания. Не знаю, почему так явно помню именно это. Может быть, потому, что в эти моменты, в темноте, двадцатилетний на ступеньках «Балтийского дома» встречался с чем-то огромным, страшным, великим. Таким был Някрошюс. Многого мы не понимали, просто слушали, смотрели, впитывали. Сегодня такого театра нет. Он был настоящим гением сцены.

Сергей Семенов Някрошюс умер. Наверное, слово «гений» к нему все-таки приложимо. Когда-то актриса Оболдина-Стрелкова рассказывала мне, как он объяснял им, как играть какую-то сцену в спектакле: «У меня на даче через забор живет соседский мальчик, который может часами стучать мячом. И я вот смотрю на него, — говорил Някрошюс, — как он час стучит мячом, два, и понимаю, что внутри него за это время что-то происходит». У него и спектакли были такие, по пять часов. И внутри зрителей обязательно что-то происходило.

Анастасия Паукер В 2010-м мы всем курсом приехали на «Балтдом» за нашим первым Някрошюсом. На фоне громадин его спектаклей мы жили свои неуклюжие маленькие жизни. Помню, как трудно было дышать. Ночами мы зажевывали случившееся солеными огурцами и часами говорили про «Отелло».

В 2011-м мы с Дарьей Аксеновой планировали уйти с «Гамлета» чуть раньше, чтобы успеть на поезд в Саратов. В какой-то момент Саратов перестал существовать, и мы досмотрели спектакль до конца. На поезд успели, но это уже не имело значения.

В 2012-м в финале своей статьи Олег Зинцов написал: «Когда в зале зажегся свет, я осмотрелся. Московская Беатриче лет 20 стояла в последнем ряду амфитеатра, глядя на сцену немигающими широко раскрытыми глазами. По щекам ее текли блестящие слезы».

Я смотрела «Божественную комедию» третий раз подряд. Някрошюс был жив, а я была очень счастливой.

В 2015-м мы с Аней Жук поехали в Вильнюс на премьеру «Бориса Годунова». Аня должна была взять у Някрошюса интервью для диплома, а я должна была посидеть рядом. Актрисе стало плохо, второго действия не сыграли. Весь следующий день он провел с ней в больнице. А мы поехали в Ужупис.

Никогда я так остро не ощущала спектакли частью своей биографии.

У меня раньше никогда не умирал гений.

Елена Вольгуст Помню, как вчера: 1997 год.

Фестиваль в Балдоме.

И победа «Дикой утки», благодаря стараниям Льва Гительмана (председателя жюри), супротив «Гамлета» Някрошюса. Как же мы тогда охренели, как… Как кричали/негодовали/не понимали. Как так? До сих пор, кстати, не понимаю и гневаюсь.

Елена Строгалева Марина Юрьевна, а помните, мы тогда «Гамлета» разбирали. После спектакля очень долго говорили на семинаре. Ломали копья, стаканчики, пальцы. Марина Тимашева на обсуждении кричала, что режиссер не имеет права ставить актеров босыми ногами на кусок льда, это бесчеловечно. Это был наш первый «Балтдом» — на втором курсе. И сразу «Гамлет».

Марина Дмитревская Балдом помню, нашу общую розу помню, где-то лежит фото, где я дарю ее Някрошюсу, счастье наше общее помню. Семинар — не помню, тезисы Тимашевой тоже(((( Чувства сохраняются, мыслей голова не держит))

Елена Строгалева Я помню семинар, потому что в конце передо мной на парте была груда изломанных стаканчиков и палочек для кофе, которые я, волнуясь, уничтожала. И розу помню, конечно же. И счастье громадное, обрушившееся тоже. Тогда вокруг этого спектакля — говорили все, много, в каждом углу «Балтдома», хватая друг друга за рукав…

Катерина Антонова Лена, а мы на семинаре пересказывали «Гамлета» Соловьевой, которая не смогла пойти, и так орали, что вошла Крымова и говорит: «Я хочу у вас посидеть — у вас интересно». И они сидели на подоконниках в маленькой аудитории, а мы ничего не анализировали, а просто пытались рассказать, что было на сцене. Самый получился громкий семинар.

Антон Хитров Первый раз фамилию Някрошюс я увидел не в критической статье и не в афише фестиваля, а на рекламном баннере рядом с торговым центром Рамстор Капитолий, который теперь Ашан Сити Капитолий. Темная сцена, человек лежит на пеньке лицом вверх, а на него сверху по железным желобам сыплются камни, и написано «Макбет». Фото понравилось, решил, дай-ка схожу. Господи, какой же это был вынос мозга для 16-летнего меня.

Андрей Пронин У Някрошюса были принципиальная молчаливость и молчаливый сарказм. Я помню (многие, наверное, помнят), как на многословный вопрос на пресс-конференции про творчество, литовский хутор и метафорическую режиссуру он ответил: «М-м-м, м-м-м, не беспокойтесь». Это прозвучало довольно исчерпывающе

Наталия Каминская А я, когда единственный в своей жизни раз брала у него интервью (это было перед «Песней песен»), — с удивлением нашла его разговорчивым, теплым, даже смешливым. Уходила совершенно потрясенной.

Нина Агишева Все слова вслед уходящему знаменитому человеку обретают жанр «я и гений», но вы меня простите, потому что я, как и вы, его очень любила.

О «Квадрате» мне первым рассказал Гена Демин (он памятен всем театральным людям, мы были с ним не похожи, но нежно относились друг к другу, так как оба страстно любили пьесы Петрушевской в самое неподходящее для этого время): «Что ты сидишь? Немедленно в Литву — там появился гений. Он супертеатральным языком сказал о том, что мы живем в тюрьме. И еще про любовь». Я поехала и сошла с ума. Он целиком перевернул мои представления о театре и его возможностях. Он первым своими метафорами на сцене говорил больше, чем можно сказать словами, и появлялась крамольная мысль: а они вообще-то нужны? Дальше были те спектакли, о которых все знают, о них написано много. На редколлегиях в газете, где я тогда была обозревателем, меня «прорабатывали»: а что, театр у нас только в Литве и Грузии существует? А в российской глубинке или других республиках? Но я как заведенная ездила в Литву. Вильнюс, Каунас и Шяуляй стали родными. Даля, Йонас, Саулюс тоже. На Някрошюса я смотрела как на божество и немного его побаивалась. Однажды я брала у него интервью, почему-то в Каунасе, и хорошо помню, как, сидя в кафе, он отвечал на мои бурные тирады всего двумя словами: «Ра-по-тать надо» (он тогда говорил по-русски плохо и с сильным акцентом). Это его «работать надо» я запомнила на всю жизнь. И он адски много работал, если вспомнить все, что мы видели в Вильнюсе, Москве, Питере и везде где могли.

Нельзя всю жизнь сходить с ума от восторга, и наступил момент, когда я охладела к его спектаклям. Мы приехали смотреть в Вильнюс «Фауста», на закрытом просмотре в зале было три человека, и я буквально физически страдала от того, что спектакль мне не нравится и он это чувствует, потому что скрывать я ничего не умею. Видели бы вы, как ласково и нежно — как никогда прежде — он общался со мной после. Это я для молодых сегодняшних режиссеров, умирающих от любви к себе.

Последний его спектакль, который довелось увидеть, — «Мастер голода» по Кафке. Там замечательная Виктория Куодите, но дар речи теряешь от феноменальной режиссуры. Это просто учебник какой-то по режиссуре, которая может все. Теперь учебники и книги будут писать об этом немногословном, очень верном в дружбе литовце, который поведал нам о театре что-то такое, чего мы точно до него не знали. Спасибо, Эймунтас, за счастье на твоих спектаклях — теперь его уже точно не будет. Но оно было.

Елена Строгалева В тот год на «Балтдом» привозили някрошюсовскую «Чайку». Весь день мне звонили люди с одним вопросом: на кого я смотрела такими влюбленными глазами в репортаже какого-то телеканала про открытие фестиваля. Оператор поймал мои сто пудов любви на утреннем кофе-брейке, когда я по своей дурацкой привычке замирать влипала в лицо Някрошюса, в его жесты, в то, как он неторопливо курил, как говорил, как дышал. Как я плакала тогда на этой итальянской «Чайке», когда Треплев и Нина в финале целовались своими длинными картонными носами, как два выпавших из гнезда птенца, и бесконечный стол накрывали белым саваном. И дальше тишина. Как много было острейшего счастья-несчастья в этой нежнейшей «Чайке», как много было этого счастья.

Евгений Авраменко Почему мне никогда не приходило в голову, что Някрошюс может умереть? Взять и умереть. Он же не из смертных. Полубог, который если и сойдет в Аид, то непременно с какой-то миссией — одолеть чудовищ или усладить своим искусством подземных божеств, но потом перешагнет подземную реку — и вернется.

И герои Някрошюса — полубоги, титаны.

Он был олицетворением самой мощи Театра. Того театра, где «рок и положение человека во Вселенной — ось трагедии» (Мейерхольд).

Да, казалось, что Някрошюс, который сейчас, допустим, ходит по фойе «Балтийского дома», — это и есть воплощенная субстанция театра, независимо от того, попадали или нет в тебя его спектакли. Что лукавить: поздние работы мастера не обладали той властью над залом, какой обладали шекспировская трилогия и «Фауст».

А вспомню я вот что. Мой первый в жизни выезд за границу — Литва, Вильнюс! Я аспирант, приехал на конференцию. Так непривычно было видеть маленькие литовские улочки, маленькие аккуратные дома, милых интеллигентных литовцев: ведь я воспринимал Литву через Някрошюса и Коршуноваса. А значит, все должно быть мощным, брутальным, мифологическим и наполненным древней языческой силой (как у Н.) или витальной театральностью (как у К.).

Конечно, наша группа заглянула в Meno Fortas — театр Някрошюса. Я прежде слышал, что там совсем маленькое помещение, оно для репетиций, а чтобы играть спектакль, театр арендует залы. Но чтобы зал, где рождались такие титанические вещи, был столь крохотным?

Я должен был что-то оттуда унести. И унес: отклеил пару золотистых номерков (с обозначением места) со спинок кресел.

Вообще, за мою театральную жизнь у меня была многократная возможность подойти к Някрошюсу и попросить сфотографироваться или, допустим, чтобы он расписался на книге о нем авторства О. Н. Мальцевой… Но почему-то это казалось не таким важным.

А вот привезти частичку того зала, где рождались его спектакли, — существенно. И я привез. И верю, что эти номерки заряжены мощной, бытийной энергией.

Ольга Андрейкина А мы с ним Вредные советы обсуждали. Детскую книжку. Он хотел купить ее в подарок. После длинной паузы. Вдруг. А где можно купить одну книгу? Вредные советы. Вы читали?

Наталья Сергеевская Как невыносимо больно.

Режиссер, с которого все началось для меня.

8 класс, огромные холодные залы «Балтийского дома», билет на «Макбета» за 250 руб. в первый ряд и артист, кинувший яблоко в конце (которое я заспиртовала!). Невероятный театр, который снес крышу навсегда — 15 лет назад…

И если осень, то это Някрошюс.

Спасибо Вам, маэстро, — за мою жизнь. За это чудо. За «Рай» и ту самую песню у костра…

Невозможно поверить. Светлая память.

Алексей Платунов Мой театр начинался с него. Когда в 2000-м писал вступительную работу по «Пиросмани, Пиросмани», когда «Макбет», «Отелло», «Гамлет» в 2004-м в Балдоме и сразу после этого я прихожу туда работать с ощущением несоразмерности незначительного себя и этой огромной сцены и режиссера, которого даже не назовешь великим, потому что это пустое слово… всеохватным, что ли. Когда ты не раскладываешь на детали, а сразу принимаешь все — и оно течет и завязывается друг с другом, как течет и тянется литовский язык. А потом в 2007-м «Весь Някрошюс», за время которого я успел посмотреть вживую только «Времена года». И я ни разу, ни разу с ним нормально не поговорил. Да даже не помолчал с ним. Все время наблюдал со стороны. Теперь всё.

Александра Дунаева Нас на Някрошюса «водили» с первого курса. Это означало, что мы, студентики, до третьего звонка тусили в фойе «Балтдома», а потом бежали вприпрыжку в зал и заталкивались кто куда мог в набитое до отказа, хотя и такое огромное, помещение. Я помню и «Гамлета», и «Макбета», и «Отелло» вживую. Но по-настоящему я полюбила его «Фауста» и «Идиота». До сих пор моя любимая сцена в театре — Мышкин одним каким-то немыслимым движением взлетает на стол, в позе эмбриона прокатывается по нему и — это все секунды — оказывается перед Настасьей Филипповной, сидящей на другом конце. Или песня Гретхен, весь ее проход вдоль сцены… Много всего. А потом мне выпала честь вести презентацию книги моего учителя, Ольги Николаевны Мальцевой, посвященной Някрошюсу. И он все время стоял в сторонке, так что только в конце мы увидели, что он тоже пришел. И был действительно смущен и рад, и подходил, благодарил автора книги. Спасибо за чистую театральную радость, спасибо за теплые воспоминания. Светлая память.

Ксения Ларина Эймунтас Някрошюс. Даже не знаю, как поместить это имя в траурные эпитеты некролога. Гениален, космически гениален, дар постижения и понимания мира дан ему природой, а вот дар воплощения он взял сам.

Как и положено гению, он не всегда совпадал с рамками эпохи, стремительно рвался вперед, держал, охватывал, обнимал время, тащил за собой…

Я вот тоже не все понимала, пряталась от каких-то сцен, бежала как от землетрясения.

У него есть не просто спектакли-шедевры, а сцены-шедевры, как фрески эпохи Возрождения, на которые будут любоваться потомки.

Ирина Селезнева-Редер Как это мало — 65 лет для такой скалы, как Някрошюс. Была всегда уверенность, что придет осень и мы вздохнем, отдохнем душой и напитаемся мыслями и эмоциями на его спектакле. И даже не было сомнений, что это будет продолжаться еще долго. Безусловное приятие всего, что он делал, безусловная любовь. Он как-то всегда в подкорке был со мной. Ну и теперь будет.

Елена Дьякова Някрошюс, Боже мой… Помню остро: пять лет назад, в ноябре, в Любимовке, в Театральном павильоне, где мальчик-Станиславский ставил с кузенами водевили, — шел work-in-progress «Книги Иова». Первый показ будущего спектакля — в рамках «Сезона Станиславского». 45 зрителей. Тьма и шум осеннего парка на ветру за стенами павильона. Сделано это было Някрошюсом на разрыв аорты. Особенно в той, камерной версии. Потом шли вереницей по аллее в дом, обсуждать — колотило «Книгой Иова» нас всех. Гений ушел…

Олег Богаев Умер Някрошюс. Еще одним волшебником театра меньше. Это к молодым режиссерам, свято верующим в магию документальности в театре. Театр — это чудо, волшебство смешного и трагичного, где многое необъяснимо. Помню спектакль Някрошюса «Нос», который я видел, теперь оказывается, много лет назад. Все, что нас потрясает, — делает нас такими, какими мы являемся теперь. Дальше будем только терять.

Ольга Скорочкина Человек-гора. Волшебная гора.

Дальняя дорога. Зимний путь.

Много счастья и много горя хлебнула на его спектаклях.

Их сцены так и носишь всю жизнь в подкорке.

Маша забрала у Вершинина папиросу и стала курить ее «наоборот» — огнем к губам, вдыхая дым и пепел внутрь.

Пылающий лед «Гамлета». Плач отца о сыне.

Склянки с духами Елены Андреевны, как они поблескивали-позвякивали в финальной темноте оставленного дома!..

Дерево посреди сцены корнями вверх, кроной вниз — в итальянской «Чайке».

До утра перечислять — не перечислить.

Ушел, когда дело шло к зиме.

В финале «Чайки», после того как Константин Гаврилович застрелился, герои садились за стол, укрытый белой скатертью, как саваном. Или снежной дорогой. Дальней дорогой.

Ольга Федянина Два слова под занавес. После смерти чаще всего остается вопрос «что дальше?» Традиция, школа, наследие… После ухода Някрошюса вопроса нет. Дальше — ничего. Все, что у него было, и все, чем он был, ушло вместе с ним. Спектакли будут, конечно, жить. Но продолжения не будет. Finito. RiP.

Алена Карась Век режиссуры окончен — это ладно! Но вот без самого Эймунтаса Някрошюса теперь как?

Екатерина Гороховская Боги не умирают. Просто теперь — вот так.

В тексте использованы сцены из спектаклей Э. Някрошюса
«Гамлет», «Отелло», «Времена года», «Макбет», «Фауст».
Фото В. Луповского и из архива театра Meno Fortas