«То, что проходит мимо» (по роману Л. Куперуса «О старых людях, о том, что проходит мимо»).
Международный театр Амстердама (Нидерланды) на фестивале «Балтийский дом».
Режиссер Иво ван Хове, сценография Яна Версвейвельда

Обращение к прозе Луиса Куперуса имеет программный смысл для Иво ван Хове. Вместе с интендантом «Тоннель груп» Иоханом Симонсом режиссер всерьез вознамерился вернуть в мировую литературу незаслуженно забытого голландского автора. Луису Куперусу, автору почти двадцати объемистых романов, многочисленных рассказов, путевых заметок, фельетонов и стихов, в свое время прочили славу Оскара Уайльда или Томаса Манна, однако со временем национальные границы оказались пределом его популярности. Ван Хове обращается к прозе Куперуса вторично и вновь в тандеме с Рурской триеннале. В 2015 году на фестивале был представлен спектакль по роману «Тихая сила» (De stille kracht), и уже год спустя — следующий спектакль по роману Куперуса «О старых людях, о вещах, что преходящи».

Для своего спектакля ван Хове оставил лишь вторую часть авторского названия, которая в русской версии оказалась переведена как «То, что проходит мимо». Излишне говорить в данном случае, что не вполне точный перевод смещает фокус не в ту сторону, которую имели в виду режиссер и автор.

А. Грейданус-мл. (Лот). Фото В. Луповского

Категория времени, зафиксированная в названии, выведена в спектакле буквально. В диковинном хронометре у задника сцены с первых минут что-то тикает, булькает, звякает. Композитор Харри де Витт лично обеспечивает весь звукоряд спектакля с первых минут. Он ведет свои музыкальные партии так, словно бы они не сопрягаются с происходящим. Время равнодушно нависает над историей трех поколений одной семьи, иссушая эмоции и надежды. Тайное убийство супруга оборачивается для девяностолетних Оттилии (вдова) и Такмы (ее любовник) годами мучений: их преследует не только призрак убитого, но и вполне реальный соучастник преступления доктор Рулофс, требующий расплаты телом. Узнавшие об убийстве дети, каждый по-своему мучаясь и отказывая себе в радостях, хранят тайну в надежде, что она никогда не вскроется. А ничего не подозревающие внуки выхолощены уже настолько, что не в силах даже поверить в возможность счастья и отказываются от него добровольно.

Сцены из спектакля. Фото В. Луповского

Партия жизни в версии ван Хове сродни шахматной — геометрия пространства вкупе с неумолимым хронометром определяет движение персонажей по диагонали, вертикали, горизонтали. Уходящий к заднику пол из белых квадратов с рядами кресел по бокам и зеркалами по периметру сцены не предполагает даже относительной свободы. Здесь можно, усевшись на стул, занять одну сторону, но это вовсе не означает примкнуть к определенной группе белых или черных. У ван Хове и нет белых — одни только черные, и все они обречены играть общую партию внешнего и внутреннего умирания. Намалеванные на зеркалах отражения лишь отдаленно напоминают черты тех людей, которыми когда-то были персонажи спектакля. Их немой крик, к которому недвусмысленно отсылает сын Оттилии, рисуя на зеркале подобие мунковской картины, никогда не будет услышан в этом лишенном жизни пространстве. О том, что каждый в этом мире в известном смысле заключенный, ван Хове дает понять буквально — фронтальное зеркало отражает и зрительный зал тоже.

А. Харинг (Элли), А. Грейданус-мл. (Лот). Фото В. Луповского

Зеркальный склеп поглощает всякие живые побуждения, эмоции и надежды. Строго выверенные мизансцены, заданный режиссером минималистский пластический рисунок и афористичный текст оставляют для актеров в роли тесную скорлупу, внутри которой исполнители стремятся освоить каждый миллиметр. Утратившую страсть старость воплощает монументальная, почти недвижимая троица стариков, полспектакля ждущих (и дожидающихся) смерти на авансцене. Видения до крика мучают старуху Оттилию (Фрида Питторс). Ее любовник Такма (Гейс Схолтен ван Асат) так и не в состоянии понять отсутствие наказания за содеянное, а доктор Рулофс (Фред Госсенс) озабочен лишь тем, чтобы доказать, что не выдавал тайны семейства. На мытарства своих детей они взирают отчужденно, отчетливо понимая, что не будет им счастья, но при этом не выказывают и толики раскаяния. Муки среднего поколения — знавших о преступлении Харальда (Элько Смитс) и Терезы (Целия Нуфаар) и не ведавшей ничего Оттилии-дочери (Кателина Дамен) — очерчены точными миниатюрами: их страсти, надежды и мечты уже не рвутся наружу, но наглухо запаяны во внутренний корсет. Лишь шестидесятилетняя Оттилия-дочь пытается излить свою почти инцестуальную любовь к Лоту, но натыкается на полную сыновнюю отчужденность.

Сцены из спектакля. Фото В. Луповского

Черно-белый мир наполняется цветом лишь однажды и ненадолго. Под хит Нины Симоне, перепетый Дэвидом Боуи, «Wild is The Wind» фронтальное зеркало превращается в символическую райскую кулису — морской фасад залитого солнцем южного городка. Внук старой Оттилии Лот (Аус Грейданус-мл.) женится на Элли (Абке Харинг). Южный город — декорация их медового месяца и жарких ночей. «Если любишь, люби меня так, как обещаешь любить», — поет Боуи. И Элли обещает: «Я с тобой ради тебя, не ради меня… Я хочу вдохновить тебя на великие дела». Рефреном звучат ее не говорящие о любви слова, и так же обреченно откликается на них Лот: «В жизни есть только одно-два сладостных мгновения». Яркая сцена ночных услад со сливками и фруктами на обнаженных телах — то самое единственное мгновение для Лота и Элли. Они обречены изначально, ибо, как говорит бабушка Оттилия, они унаследовали грехи старшего поколения. Ведь Элли — поздний плод любви Оттилии и Такмы, а значит, приходится жениху родной тетей.

А. Харинг (Элли), А. Грейданус-мл. (Лот). Фото В. Луповского

Р. де Хог (Стейн де Вейрт), А. Грейданус-мл. (Лот). Фото В. Луповского

Строгая композиция шахматных траекторий под колпаком у времени работает до тех пор, пока не становится очевидной многолетняя ложь всего семейства и обреченность отношений Лота и Элли. Похоронная процессия выстраивается у авансцены и раскрывает зонты, и небо извергается черным пеплом. Прах и пепел всего, что преходяще, — ненависти, страсти, любви, радости — укрывает ровным покровом все пространство сцены. Хронометр остановлен, его сменяет протяжный, будто блуждающий между нотами саксофон с неопределенными напевами то буддийских мантр, то католических хоралов. С этого момента нет траекторий, есть лишь неровные тропинки, протоптанные в черном пепле, но и они вскоре скрываются в стелющемся по сцене тумане. Путей больше нет — никаких, ни нахоженных, ни теоретически возможных. Туман заволакивает ложные и истинные ориентиры, становится тем маревом, в котором буквально тонет, корчась от собственной никчемности и бессилия, не решающийся любить Лот. Очевидно, что для Ван Хове вещи, что преходящи, могут закончиться гораздо раньше, чем придет физическая смерть.

Октябрь 2018 г.