По своим эстетическим пристрастиям «младший мирискусник» М. А. Григорьев (1899–1960) не понимал и не любил «измы» в театрально-декорационном искусстве. Его стихией была красочная повествовательностъ, замешанная на крепком растворе театральности. Проработавший для сцены сорок два года (пятнадцать из них — художником-исполнителем), досконально знавший все компоненты театральной кухни, в одном лице — маляр, макетчик, художник, — он был истинным театральным мастером. Без таких людей театр немыслим. Они создают его плоть — культуру.

По «табели о рангах», Михаил Александрович принадлежал ко второму эшелону ленинградских художников театра, уступая в масштабах дарования более ярким — В. В. Дмитриеву, Б. М. Эрбштейну, Н. П. Акимову, М. З. Левину. Не испытывавший недостатка в работе, — двести спектаклей на сорока пяти сценах — Григорьев этим был обязан практическому характеру своего дарования и бесспорному художественному обаянию. Двадцать два года прослужил он в детском театре. Первоначально заслонённый фигурой В. И. Бейера, главного художника брянцевского ТЮЗа, он обрёл независимость в 1936-м, возглавив вместе с Б. В. 3оном Новый ТЮЗ, и в 1946-м, после расформирования коллектива, стал главным художником Драматического театра им. В. Ф. Комиссаржевской.

«Октябрь», единственное художественное объединение, в которое входил Михаил Григорьев, привлёк его утилитарностью программы, идеей преображения окружающего быта. Как и многие, он был подвержен социалистическому утопизму времени. В его автобиографии говорится о «150 фасадокилометрах улиц Ленинграда», о «цветовом оформлении 15 клубов, домов культуры и других общественных зданий», о «выполнении показательного проекта оформления Владимирского проспекта», о парадах физкультурников и массовых зрелищах, о выставках к партконференциям и об архитектурном проекте Музея С. М. Кирова. Словно цитируя Дж. Оруэлла, Григорьев пишет: «В секторе Социалистических городов Института сооружений проектировал цветовое оформление новых городов». Теоретические изыскания и практические находки группы М. В. Матюшина в области изучения цвета ставили на службу коммунальному хозяйству. Под руководством Е. Г. Гуро составляли планы окраски города. М. Григорьевым были «выкрашены» фасады домов на Невском проспекте и на Васильевском острове.

В молодости он писал романтические пейзажи в духе П. Гонзаго и Дж. Пиранези, мечтал о широкой свободной живописи, учился ей в Академии у В. И. Шухаева и К. С. Петрова-Водкина. В 1921 году Григорьев вынужден был после третьего курса оставить учёбу из-за необходимости зарабатывать на жизнь и ухудшившегося здоровья. К шестидесяти годам мог работать только на специально сделанном для него высоком табурете, низко-низко склонившись над столом, почти лёжа. Тоненькими кисточками в технике гуаши писал небольшие эскизы и миниатюры, пользуясь красками из маленьких баночек. Мы склонны к стереотипам и любим ассоциации. Легко представить художника этаким театральным Николаем Островским. Самолёт, в котором находился восемнадцатилетний вольноопределяющийся, был подбит в 1917-м в воздушном бою. Григорьев выполнял задание — съёмку плана немецких укреплений близ латышского села Иксюль. Результатом падения был разрыв связок позвоночника. Госпитализированный лишь спустя несколько недель после ранения в ногу и контузии, он оказался в Петрограде, где на лазаретных ширмах и оформил свой первый спектакль. Давняя, ещё с первой мировой войны, травма позвоночника, мучившая всю жизнь и в результате сковавшая, и… работа изо дня в день: театры, издательства, учебные заведения, где он преподавал художественные дисциплины: Детская художественная студия (1922–1927), Художественно-промышленный техникум (1927–1930), Институт инженеров коммунального строительства (1930–1934), Художественный университет Кировского завода (1934–1937). Оформлять самыми скромными средствами спектакли ТЮЗа, работать в бедных ленинградских театрах и нищей самодеятельности и… мечтать о будущем! Вместо романтических пейзажей — дизайн рабочих клубов, вместо пространств города — плоскость крохотного клочка бумаги! Слишком патетично и не соответствует истине. Она, как всегда, сложнее.

Поток жизни нёс Григорьева вместе со всеми. Его не выбросило на берег ГУЛАГа, он не был осуждён, сослан, расстрелян. Чтение григорьевских дневников (они хранятся в рукописном отделе Российского института истории искусств, любезно переданные туда вместе со всем григорьевским архивом вдовой художника Людмилой Михайловной Григорьевой) обнаруживает общий для интеллигента того времени механизм постепенной перестройки сознания, попытку понять и объяснить постановления партии, найти достойный способ существования. Он был в профессии. Это другая ипостась энтузиазма. Работая в театре, увлекаясь живописью, оформляя сборники пьес, книги о театре, афиши, программы, пригласительные билеты, занимаясь преподаванием и окраской города, он просто жил в отпущенное ему время, не плохое и не хорошее — его! Жил весело, пока был молод и позволяло здоровье, тихо и грустно, когда не стало сил.

После смерти М. А. Григорьева осталась книга «Когда художнику шестьдесят» (вышла в издательстве «Искусство» в 1964 году), восемнадцать толстых тетрадей дневников, неопубликованные рукописи (монография учебного характера «О театральной перспективе» и незаконченная книга о Петербурге) и эти письма.

Зрителей «Тома Сойера» и других тюзовских спектаклей 1920-х годов давно уже нет. Уходит и следующее поколение, воспитанное Театром на Моховой и прошедшее войну. Те немногие люди театра, кто «застал» Григорьева, вспоминают о нём с нескрываемым удовольствием. Видимо, он действительно был хорошим и лёгким человеком. В его письмах — взгляд на себя чуть со стороны. В них много юмора и самоиронии. Это письма интеллигентного человека.

«Письма — больше, чем воспоминания, на них запеклась кровь событий, это само прошедшее, как оно было, задержанное и нетленное» (А. Герцен. «Былое и думы»). Это — кулисы, «карманы» исторической сцены, контровой свет, делающий изображение рельефным, обратная перспектива при подаче событий. То, что казалось незначительным и второстепенным или вовсе не попадало в поле зрения, в них укрупняется, вырастая порой до гиперболических размеров. Для сиюминутного искусства театра они будто фотография, остановившая мгновение.

Главный адресат публикуемых писем — Хвостов Василий Михайлович — работник постановочной части. В годы Великой Отечественной войны и после неё — заведующий художественно-постановочной частью Театра им. Ленинского Комсомола, с которым и находился в эвакуации в Архангельской области, затем в Серове и Свердловске. Был знаком с М. А. Григорьевым с начала 1930-х, вместе работали в ТЮЗе под руководством А. А. Брянцева. Прозвище «дядюшка» — шуточное, намекающее на разницу в возрасте.

Письма печатаются по подлинникам, хранящимся: С. М. Юнович — в её личном архиве (Петербург), А. В. Рыкову — у Е. Н. Рыковой, племянницы адресата (Петербург), В. М. Хвостову — в СПГМТиМИ, рукописный фонд, ГИК 12930, ед. хр. 1–9, 13, 17, 18.

Воспроизводимые эскизы — собственность СПГМТиМИ. Фотоработы В. Б. Оникула.

* Юнович Софья Марковна (род. в 1910) — художник театра. Окончила в 1937 г. Институт живописи, скульптуры и архитектуры ВАХ по мастерской театрально-декорационной живописи (профессор М. П. Бобышов). С тех пор оформила около шестидесяти спектаклей, преимущественно в театрах Ленинграда. Во время войны с Академическим театром драмы имени А. С. Пушкина находилась в эвакуации в Новосибирске. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1967).

…Как Вам известно, я в своё время ни с одним театром не эвакуировался. Но после двух с половиной месяцев осадного сидения с бомбёжками и обстрелами, с голодовкой и абсолютным бездельем, решил, что с меня довольно, и вместе с Л. M.* улетел на самолёте. Должен был лететь в Вологду, а оттуда хотел пробираться в Вятку, где устроился Большой драматический. Вместо этого прилетел я не в Вологду, а совсем в другое место (куда — военная тайна!)**. Оттуда поехали в теплушках, а это совсем не подходящее занятие при моём деликатном здоровье. Случайно нас подобралась компания, и, убоявшись трудностей и опасностей дальнейшего путешествия, мы высадились здесь. Мы, то есть балерина из Михайловского Галя Кириллова с матерью, её муж балетмейстер Фенстер***, художник В. В. Лебедев с женой и мы с Л. М.

* Григорьева Людмила Михайловна (род. в 1916) — жена М. А. Григорьева. Из Ленинграда улетели 19 ноября 1941. Уточнение дат, имён, фактов здесь и в дальнейшем делается на основании дневника М. А. Григорьева, хранящегося в архиве Российского института истории искусств (Исаакиевская пл., 5).

** Станция Хвойная, западнее Пестова.

*** Фенстер Борис Александрович (1916–1960) — солист балета и балетмейстер. Был в агитвзводе армии народного ополчения, затем эвакуировался на Урал. После войны — главный балетмейстер МАЛЕГОТа, ГАТОБа, лауреат Государственной премии СССР, народный артист РСФСР.
Кроме перечисленных в письме, в Красном Холме высадились прилетевшие другими аэропланами театровед К. Н. Державин и филолог В. М. Жирмунский с семьёй, но они вскоре двинулись на машинах в Рыбинск.

Сначала мы здесь объедались. Деликатесов никаких, но хлеба, картошки, кислой капусты и свинины — вволю. После ленинградского рациона ощущать полный желудок — это блаженство. Прелестный провинциальный городок, каким-то чудом сохранившийся в неприкосновенности с дореволюционного времени. Но стоят морозы, по утрам в доме сидеть холодно. В сумерки топим печку и сидим при её свете. По вечерам — плохая керосиновая лампа, при которой даже читать трудно. (Было электрическое освещение, да испортилось.) Играем в карты, раскладываю пасьянс, словом, живу, как министр в отставке. Затеял здесь сделать выставку для Райкома, но это в порядке шефской работы. Работы здесь нет никакой, живём на сбережения. На несколько месяцев хватит, а там видно будет. Возможно, что придётся куда-либо двинуться дальше в поисках заработка. А, может быть, к этому времени положение с Ленинградом облегчится, и можно будет вернуться домой. Последние наши победы вселяют в нас добрые надежды. А пока что живу растительно, в состоянии некоторого душевного анабиоза. «Yuter arma silent armes» — «Когда бряцает оружие, молчит искусство», — говорили римляне. Правда, здесь восхитительные пейзажи, и с удовольствием писал бы, но у меня нет никаких материалов, кроме маленькой коробочки акварели — ведь я улетел (19 ноября) с ручным чемоданчиком. А в городе ничего нет, даже бумаги. Этим и объясняется то, что я пишу Вам на каком-то обрывке плаката. Кое-что о художниках*. Ходасевич, Альтман уехали давно. Рыков уехал с БДТ. Якунина — с Новым ТЮЗом, в Анжеро-Судженске, недалеко от Вас. Богданович — на курсах инструкторов физкультуры. Аввакумов, Константиновский — на фронте. Бобышов живёт в подвалах академии, Альмединген и Руди работают. Борискович и Товбин — сменяются. Малобродский тоже на военной службе. Алик — на артиллерийских курсах. Вл. Н. Соловьёв — умер от разрыва сердца**. Старик Бейер — в городе, переехал в ТЮЗ***. Впрочем, всё это уже давние новости, что с ними сейчас, я и сам не знаю. Вся прошлая жизнь провалилась в какую-то дыру, и вернётся ли она, никто не знает. Ах, иногда хочется выпить, но я уже забыл даже, как это пахнет. Будьте счастливы и благополучны. Привет Евгению Васильевичу****. Привет Андрею Гофману******. И всем привет. Умоляю, напишите.

* Далее упоминаются: Ходасевич Валентина Михайловна (1894–1970) — перед войной главный художник ГА ТОБа; эвакуировалась в Пермь, затем в Ташкент. Альтман Натан Исаевич (1889 — 1970) — живописец, график, художник театра и кино: во время войны находился в эвакуации в Перми, где оформлял спектакли ГАТОБа; впоследствии заслуженный художник РСФСР. Рыков Александр Викторович (1892–1966) — с 1941 г. главный художник Большого драматического театра; в 1941–1942 гг. вместе с театром находился в эвакуации в г. Кирове, в феврале 1943-го, сразу после прорыва блокады, вместе с частью труппы вернулся в Ленинград. Якунина Елизавета Петровна (1892–1964) — художник Нового ТЮЗа, с ним находилась в эвакуации, сначала в Анжеро-Судженске, затем в Новосибирске. Богданович Владимир Аньелевич (1906–1941) — погиб на фронте. Аввакумов Николай Павлович (1904–1976) — воевал на Ленинградском и 2-м Белорусском фронтах, позже комиссован по состоянию здоровья. Константиновский Александр Иосифович (1906–1958) — с 1941-го на фронте, после тяжёлого ранения демобилизован, с 1942-го по 1944-й в Новосибирске работал в разных театрах, впоследствии заслуженный деятель искусств РСФСР. Бобышов Михаил Павлович (1885–1964) -— художник театра, живописец-станковист, преподаватель; профессор, руководитель мастерской театрально-декорационной живописи в Институте живописи, скульптуры и архитектуры Всероссийской академии художеств; в 1942 эвакуировался с академией в Самарканд, оттуда уехал в Москву, в Ленинград вернулся в конце войны; после войны — народный художник РСФСР. Альмединген Борис Алексеевич (1887— 1960) — ученик и помощник А. Я. Головина; во время войны оставался в блокадном Ленинграде. Руди Георгий Павлович (1900–1942) — погиб на фронте. Малобродский Михаил Борисович (1909–1977) — в 1941-м добровольцем ушёл на фронт, служил в авиационных частях, занимался маскировкой аэродромов, был награждён двумя орденами Красной Звезды Аликом называли Никифорова Николая Николаевича (1912–1942) — участника войны с белофиннами, в Великую Отечественную войну погиб на Волховском фронте.

** Соловьёв Владимир Николаевич (1887–1942) — режиссёр, драматург, преподаватель; в блокаду — в Ленинграде, как рассказывают, умер от разрыва сердца, спасая во время бомбёжки свою замечательную библиотеку.

*** Бейер Владимир Иванович (1868–1945) — заслуженный артист РСФСР, один из создателей и главный художник ленинградского ТЮЗа, всю блокаду оставался в Ленинграде.

**** Павловский Генрих (Евгений) Васильевич (1907–1973) — живописец, тогда — муж С. М. Юнович, во время войны — в эвакуации сначала в Новосибирске, затем в Самарканде с Институтом живописи, скульптуры и архитектуры ВАХ.

***** Гофман Андрей Евгеньевич (1899–1966) — заведующий художественно-постановочной частью Академического театра драмы им. А. С. Пушкина, вместе с театром был в новосибирской эвакуации.

****** Зон Борис Вульфович (1898–1966) —режиссёр, педагог, заслуженный артист РСФСР (1934); создатель и художественный руководитель Нового ТЮЗа. Вместе с театром находился в эвакуации сначала в Анжеро-Судженске, затем в Новосибирске. После закрытия Нового ТЮЗа долгие годы преподавал в Ленинградском государственном институте театра, музыки и кинематографии.

М. Г.

…Наш отъезд в Новосибирск, видимо, задерживается. Теперь говорят уже о 19-м числе, да и то без особой уверенности. Но всё же пишите мне туда по адресу: Новосибирск, Дом Ленина, Новый ТЮЗ. Живём мы в ожидании отъезда, по-цыгански, в № гостиницы. Очень неудобно, гостиница паршивая. Рисую, сидя на кровати, на книжке, которая лежит на коленях. Адски неудобно. Заканчиваю «Тартюфа», но без особого энтузиазма, так как, собственно, одеваю готовые планировки Зона*, задуманные им давно, несколько лет тому назад, на выпускном спектакле ИСИ**, который он сейчас повторяет. Всякие свежие предложения его явно не устраивают, так как ему лень переделывать уже придуманное. Делаю портретные наброски с актёров. Этюды писать нельзя. НКВД не дало разрешения. А здесь очень интересные индустриальные пейзажи, жаль. Но, вообще говоря, у меня писать нечем и не на чем. <…> Последние лет 10 привык только к гуаши, и сейчас страшно неудобно, прямо ничего не выходит, да и времени массу занимает.

* ИСИ — Институт сценических искусств, затем Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии, ныне Санкт-Петербургская государственная академия театрального искусства.

** Бруштейн Александра Яковлевна (1884–1968) — писатель и драматург, была тесно связана с брянцевским ТЮЗом и Новым ТЮЗом Б. В. Зона.

Читаю разную беллетристическую ерунду. Выпустили мы «День живых» А. Бруштейн*. Оформление Е. П. Якуниной. Я кое в чём помогал. Заболел исполнитель, я писал немного, тряхнул стариной. Кабы не проклятая инвалидность, ни за что не бросил этого ремесла.

* Максимов Фёдор — художник-исполнитель, сведений о нём разыскать не удалось.

Погода скверная, каждый день сильные грозы, одна за другой. В промежутке светит солнце, но не успевает обсушить землю. Огороды залиты водой, опасаются за урожай. Крайне огорчаюсь сводками. Так хочется, чтобы мы наступали и гнали фашистов. Прямо скверно сплю по ночам от этого.

Время уходит как-то зря. Всё дожидаюсь переезда и уверяю себя, что в Новосибирске начнётся какая-то другая, лучшая жизнь. По всей вероятности, это только иллюзии. <…>

Курево здесь достаём не без труда, с перебоями. Большей частью самосад, реже махорку и табак (50 руб. 100-граммовая пачка). Самосад — 25 р. стакан. Махра — на хлеб — 700–800 гр. за 1/8. Бывает и водочка, иногда выпиваем. Я уже совсем отвык, но пью, чтобы не утратить своей репутации.

Так вот как-то и существую: временно, случайно, в надежде на иное, лучшее будущее. А когда оно придёт и какое оно будет? Годы наши с Вами, дорогой Александр Викторович, не очень уж молодые ведь. <…>

Дорогой дядя Вася! Вы себе не можете представить, как я рад был получить от Вас письмо и узнать, что вы живы и здоровы. Правда, Вы сообщили такой синодик, что я расстроился. О некоторых я знал, а о некоторых, как, например, о Феде Максимове, услышал от Вас впервые*. У нас в театре тоже потери**: ещё в сентябре 41 г. убиты в бою Игорь Евсеев (сын С. А.), зав. освещением Кирзнер и пом. машиниста Слуцкий. Зимой миной убило двух из нашей бригады артистов, оставшихся в Театре ополчения, — Емельянова и Толю Семёнова, а режиссёр В. П. Чеснаков был послан с донесением и замёрз в дороге. Остались в Ленинграде, и нет о них никаких вестей — С. А. Евсеев и М. П. Зандин***. Грустно, грустно, дорогой Василий Михайлович, переживать такие потери. <…>

* Далее в письме упоминаются: Евсеев Игорь Сергеевич (1913–1942) — машинист сцены Нового ТЮЗа, погиб на ленинградском фронте. С. А. — Евсеев Сергей Александрович (1882— 1955) — заведующий декорационными мастерскими ГА ТОБа, работал также как скульптор; автор памятника В. И. Ленину у Финляндского вокзала в Ленинграде (совместно с В. А. Щуко и В. Г. Гельфрейхом); в войну оставался в Ленинграде, выполнял задания по камуфляжу и маскировке различных объектов. Кирзнер Герман Леонтьевич (1911–1941). Слуцкий Моисей Менделевич (1913–1941). Емельянов Сергей Николаевич (1898–1941) — с начала войны ушёл в народное ополчение, возглавлял одну из бригад театрального агитвзвода дома Красной Армии, погиб под г. Пушкином под миномётным обстрелом. Семёнов Анатолий Иванович (1912–1941) — был членом этой же бригады. Чеснаков Владимир Петрович (1902–1942) — актёр и режиссёр Нового ТЮЗа, во время войны режиссёр агитвзвода Ленинградского дома Красной Армии, зимой 1942-го по дороге на Карельский фронт для инструктажа бригад умер от истощения.

** Зандин Михаил Павлович (1882–1960) — художник театра, мастер-исполнитель, помощник А. Я. Головина, работал в ГА ТОБе, в 1941 г. занимался маскировочными работами в Ленинграде, в 1942–1944 гг. — в эвакуации в Перми вместе с театром. После войны — заслуженный деятель искусств РСФСР.

*** На выставке «Художники Сибири в дни Великой Отечественной войны» Григорьев показал работу «Разбитый дом».

Театр ещё не открылся, нужен ремонт, а с ремонтом заедает. Пока играем шефские концерты. Я рад, что попал в большой город. Здесь Александринка, Ленинградская филармония, филиал Третьяковской галереи. Сегодня открылась выставка, я на неё тоже дал одну картину*. Перспективы работы хорошие. Начал сюиту гуашей про Ленинград в осаде. Две картинки уже написал: одна из них на выставке, другую только вчера кончил**. Это по договору с Третьяковской галереей. Кроме того, работаю по театру. После многих месяцев безделья работаю с удовольствием, но здоровье уже не то, и быстро утомляюсь. Я за этот год потерял 30 клгр, съехав с 80 на 50. Да весною ещё у меня нашли туберкулёз, правда, в какой-то благополучной форме.

* На выставке «Художники Сибири в дни Великой Отечественной войны» Григорьев показал работу «Разбитый дом».

** Имеется в виду картина «Пожар Бадаевских складов».

В бытовом отношении мы устроены хорошо, но у нас с Л. M. ничего нет, ни плошки, ни ложки, не на чем спать, не на чем есть — ведь на самолёт много не возьмёшь. Здесь всё можно купить, но всё очень дорого, а гонорары снижены, так что с деньгами очень трудно, часто приходится стрелять десятку на обед, а я от этого давно уже отвык. Но ничего, ко всему привыкать приходится. <…>

Здесь много театральных художников, мечтаем даже о выставке*. Я, Елизавета Петровна Якунина, Кирилл Кустодиев, Константиновский, Кофман, Юнович, Самохвалов, который тоже работает в Александринке в качестве штатного художника. Рыков — в Вятке, в БДТ, Альтман — в Молотове, в Мариинском. М. З. Левин — в Алма-Ате. Ходасевич — во Фрунзе. Бобышов и ваш «друг» Сегал — в Самарканде. Сегаль — на фронте.

* Упоминаются: Кустодиев Кирилл Борисович (1903— 1971) — художник-исполнитель Академического театра драмы им. А. С. Пушкина. Кофман Сильвия Соломоновна (1907–1979). Самохвалов Александр Николаевич (1894–1971) —живописец, график и художник театра, эвакуировался в Новосибирск с Академическим театром драмы им. А. С. Пушкина; после войны — заслуженный деятель искусств РСФСР. Левин Моисей Зелигович (1886–1946) — художник театра, кинорежиссёр и кинохудожник, народный художник Казахской ССР, во время войны находился с киностудией «Ленфильм» в эвакуации в Алма-Ате. Говоря о пребывании В. М. Ходасевич во Фрунзе, М. А. Григорьев ошибается, см. примеч. 5. Сегал Александр Израилевич (1905— 1971) — художник театра и живописец-станковист, профессор Института живописи, скульптуры и архитектуры, во время войны — руководитель театрально-декорационной мастерской; в 1942 эвакуировался с академией в Самарканд, оттуда уехал в Москву, в Ленинград вернулся в конце войны; после войны — народный художник РСФСР. Сегаль Илья Григорьевич (1907— 1984). Бруни Татьяна Георгиевна (род. в 1902) — после войны лауреат Государственной премии СССР, заслуженный деятель искусств РСФСР. Басов Виктор Семёнович (1901–1946) — по воспоминаниям В. М. Ходасевич, был в начале войны в партизанах, впоследствии эвакуировался в Новосибирск.

Богданович убит. Н. П. Аввакумов — в Красном Холме. Бруни — в хореографическом училище, под Молотовом. Басов, говорят, ходит в партизанах. Босулаев был в Монголии, получил монгольский орден, теперь в Алма-Ате. Борискович — в Доме Кр[асной] Армии Волховского фронта. Альмединген — в Ленинграде, в доме ветеранов сцены (там кормят).

Как здесь будем работать, пока ещё не очень отчётливо представляю себе. С материалами, с деньгами, с рабочими — со всем трудно, а масштаб здесь столичный. В Анжерке наши за сезон сделали 16 спектаклей (с возобновлениями). Это всё Ел[изавета] Петр[овна] отдувалась да Ионов*. Ел. Петр, прихварывает, устала, постарела. Да и все мы не помолодели!

* Ионов Михаил Максимович (1894—?) — заведующий художественно-постановочной частью Нового ТЮЗа.

Пугают, что зимой будет трудно с топливом. Но, может быть, как-нибудь и устроится.

Собираюсь сделать спектакль в Малом оперном театре, в Чкалове, да боюсь, как будет с дорогой. Езда сложная, с пересадками, а повидать друзей хочется. Павлов* там, а Нейгебауэр** оставался в Ленинграде, что с ним теперь, не знаю. <…>

* Павлов Георгий Васильевич (1888—?) — заведующий художественно-постановочной частью МАЛЕГОТа.

** Нейгебауэр Борис Эмильевич (1890–1969) —заведующий декорационными мастерскими МАЛЕГОТа, которые во время войны выполняли работы по камуфляжу и маскировке различных объектов.

<…>Наш театр, после мучительного ремона, наконец открылся 31-го, т. е. на днях. Все замучились, Ионов превратился в высушенную холерную запятую. Спектакль («День живых») скучный, публике не понравился. Зон расстроился. Сегодня в Александринке давали «Фронт». Ставил Кожич*. Оформлял колхоз художников — Григорьев, Константиновский, Кустодиев. Иначе было не уложиться в сроки. Всё очень сыро, недоделано, следы отчаянной спешки. На премьере было столько генералов, что до сих пор в глазах рябит. Спектакль выходит довольно скучный, уж очень драматургический материал поучительный.

* Кожич Владимир Платонович (1896–1955) —режиссёр Академического театра драмы им. А. С. Пушкина, после войны заслуженный деятель искусств РСФСР.

Написал по заказу Третьяковской галереи 4 гуаши про Ленинград в осаде: разрушенный дом на углу ул. Герцена и ул. Дзержинского, пожар Бадаевских складов, пожар Сената и разбитые дома на Фонтанке. Рисовал с нежностью, будто побывал дома. Вещи ушли на Октябрьскую выставку в Москву*.

* В каталоге выставки произведения М. А. Григорьева не значатся. Местонахождение неизвестно.

Сейчас делаю спектакль для кукольного театра Шапиро, старинная китайская легенда XII века*. С наслаждением рисую красивые горы и облака, страшная эстетячина. Но что-то вроде творческого отпуска от кабинетов заведующего и комнат рабочего. <…>

* Шапиро Савелий Наумович (1906–1948) — директор и главный режиссёр Ленинградского театра кукол (ныне Большой театр кукол). Имеется в виду «Шёлковая кисточка» Темир-Санаха, редакция для театра И. В. Карнауховой.

На днях Третьяковская галерея открывает выставку шедевров русского искусства. Будет Репин, Серов, Левитан и прочая гастрономия. Пойду сяду в уголок и поплачу, почему я не гений. Впрочем, обижаться не приходится, меня эвакуировали вместе с ними. <…>

Получил известия из Самарканда об Академии художеств. Она там прозябает, живёт грустно. Студентов почти не осталось, делать нечего, свету нет. Туда уехала к мужу С. Юнович, скоро должна вернуться, узнаю у ней всё подробно.

Хоронил академика Чаплыгина*. Заработал на этом чертёжную доску и кусок фанеры. Обещают даже заплатить деньги. Доска мне, признаться, ни к чему, выпросил я её из жадности к художественным принадлежностям, а вот из куска фанеры можно сделать корыто, это вещь. <…>

* Чаплыгин С. А. (1869-1942) — ученый, один из основоположников аэродинамики, академик, Герой соц. труда. М. А. Григорьев помогал в оформлении похорон.

Как я стал тощим, то мёрзну и очень боюсь сибирской зимы. Да и вся одежда моя, ленинградского фасона, не очень по здешнему климату.

Один знакомый ездил в Сталинабад. Там по казённой цене коньяк стоит 800 р. литр. Меня даже в жар бросило.

А неужели, дядя Вася, мы с Вами когда-нибудь вместе сядем в зале у режиссёрского столика и будем озабоченно соображать, что у нас готово и что ещё нужно сделать? Нет, это всё как-то призрачно и невероятно. <…>

<…> Спасибо за Ваше милое письмо и за чудесное фото, которое в нём вклеено. Рад за Вас, что Вы работаете и живёте со своей семьёй и даже с Жулькой, которую благодарю за память и привет, и прошу передать ей мои горячие поздравления с благополучным разрешением от бремени. Советую её потомство подкормить и использовать на святках с картошечкой, вместо рождественских поросят. За работой же время бежит незаметно, ближе конец и тот счастливый час, когда мы все вернёмся домой, в наш родной любимый город, где каждая тумба — родная сестра. Когда это случится, я обязательно достану ведро водки и стаканчик, выйду на Невский проспект и буду угощать каждого проходящего земляка и христосоваться с ним. А пока терпение, терпение и терпение, помните, как некогда сказал бесславный генерал Куропаткин. Я сижу дома, у меня тепло, светло и уютно. Есть краски, бумага — рисую, занимаюсь своим природным делом. Чего же ещё нужно?

Правда, в театре трудно. Так трудно, что не знаю, что и делать. Нет красок, материалов, людей. <…> Я уже просил дирекцию выгнать меня из театра за ненадобностью. На кой чёрт им художник, если декорации не из чего делать? А я бы занялся чистой живописью, написал бы картинки, о чём мечтаю с детства. Но дирекция сурово отвечает: «Будете, черти, из щёток делать декорации, а всё равно не уволим».

Сейчас оформляю у себя «Фронтовую дорогу»*. Пьеса мне не нравится, работаю с отвращением, но отказаться нельзя — ведь мне за это гонят зарплату и прочие блага. Чтоб не было так скучно работать, придумал, что всё происходит на фоне закатов и восходов, и пишу для собственного удовольствия всякие разные небеса, хотя это к сюжету спектакля не имеет ни малейшего отношения. <…>

* Пьеса Д. Дэля. Д. Дэль — Любашевский Леонид Соломонович (1892–1975) — драматург и актёр Нового ТЮЗа, заслуженный артист РСФСР, лауреат Государственной премии СССР.

Погода у нас не такая уж холодная, 10–15°, но такой ветер, что валит с ног и сразу прохватывает насквозь, как шпага. Настоящие сибирские морозы ещё не наступили. Жду их с ужасом, как какой-нибудь паршивый итальянец: с тех пор как я отощал, всё мёрзну, а пополнеть что-то не удаётся, хотя питаюсь я очень хорошо. <…>

Прошёл у нас здесь слух, что в Ташкенте умерла Ходасевич, надеюсь, что это неправда. Так здесь уже раз похоронили Н. П. Акимова*, а потом он оказался жив и благополучен. <…>

* Акимов Николай Павлович в годы войны находился вместе с театром в эвакуации в Сталинабаде (ныне Душанбе).

Дорогой дядюшка!

…Лучшего комплимента ты мне не мог сделать, обозвав меня «Кола Брюньон» — это мой любимый герой. К сожалению, сейчас, по мере того как мой туберкулёз прогрессирует, мой оптимизм выдыхается. А сейчас с первым дыханием весны стало много хуже, едва таскаюсь, вялость, с трудом работаю два-три часа в день, больше не могу. Делаю же интересную сказку со всевозможными трюками, выдумываю с удовольствием, а вот рисую плохо, потому что прямо лень взяться за кисти.

Ты пишешь, что мёрзнешь, и твой способ согреться — выйти на улицу и вернуться опять домой — гениален по простоте.

Хотя, конечно, это у Рабле Гаргантюа от дождя в воду прятался. Но всё новое есть хорошо забытое старое.

Слухи насчёт смерти Ходасевич пока не подтвердились. <…>

Толубеев здесь хорошо сыграл несколько раз и ходит в любимцах публики. Местные власти его премировали, но чем, ещё неизвестно. Я думаю, что он предпочёл бы горючим или годовым абонементом в день на пол-литра. А я по этой части как-то заговелся, даже забыл, как пахнет.

Как мы работаем в театре, описывать не буду, знаешь сам. Ионов окончательно высох, и скоро мы будем его показывать в качестве антирелигиозного экспоната, как киево-печерскую мощу. Елизавета Петровна прихварывает и ходит жёлтенькая, как ромашечка.

Днём тепло, и светит солнце. Дамы думают о летних платьях. А Ястребцев* оказался жив, хотя все его и похоронили. Теперь, значит, до двухсот лет доживёт, примета такая.

* Ястребцев Виктор Николаевич (1890–1955) — художник-макетчик. В годы войны в Ленинграде заведовал декорационным цехом Театра музыкальной комедии.

Будь счастлив, дорогой дядюшка. Привет всему твоему семейству. Л. М. горячо присоединяется. Ионов, Толубеев, Ел. Петровна шлют поклоны.

Пиши. Твой до последней пуговицы М. Г.

…Картинки про осаду Ленинграда, которые я писал минувшей осенью, имели в Москве успех, и Третьяковская галерея предлагает мне подписать новый договор. А на днях подпишу другой договор на сюиту гуашей для здешней выставки — «Сибирь фронту». Так что, как видишь, я постепенно становлюсь живописцем. Думаю, что это хорошо и своевременно, так как в театре сейчас до того трудно, что впору временно бросить это дело, пока не вернутся лучшие времена. Ведь не работают же сейчас архитекторы, потому что не из чего строить. Чего же я-то должен изгаляться?

Сейчас на руках у меня три спектакля для ТЮЗа: «Бессмертный», «Король-Паук», «Тартюф»*. «Тартюф» лежит готовый с прошлого лета и всё не может поступить в работу. «Короля-Паука» я бросил на половине и перешёл на «Бессмертного», которого на днях закончу, а потом буду заканчивать «Короля-Паука». А материалов нет, людей нет, чёрт его знает, что из этого выйдет и когда это увидит свет. <…>

* «Бессмертный» А. Арбузова и А. Гладкова, режиссёр Б. В. Зон, 1943. «Король-Паук» А. Я. Бруштейн, режиссёр В. С. Андрушкевич, 1944. «Тартюф» Ж.-Б. Мольера, режиссёр Б. В. Зон костюмы Е. П. Якуниной, 1944.

…Наконец я возвратился из санатория и получил твой замечательный подарок. <…> Там такая бумага, что не рисовать на ней, а смотреть и плакать. Особенно верже, настоящая старинная верже! <…> Ах, милый дядюшка, уж не знаю, как тебя и благодарить. Остаётся одно — нарисовать фреску: ты меня благодетельствуешь, а я стою в признательной позе со счастливой улыбкой на лице. И подпись: «Рука дающего да не оскудеет, рука берущего да не отсохнет».

В Пушкинском театре создаётся фронтовой филиал*: репетируют во всех углах. Делаются «Куранты», но уже опаздывают. Словом, кавардак. В нашем ТЮЗе ещё хуже. Здание ремонтируется, такой развал, что и войти нельзя. В неприкосновенности сохранился один директорский кабинет, где сидит Вольф**, тощий, как вопросительный знак, и злой, как некормленая гиена.

* Фронтовым филиалом руководила Корякина Елена Петровна (1902–1979), после войны народная артистка РСФСР.

** Вольф Вениамин Евгеньевич (1898–1959) — в 1943— 1944 гг. директор Нового ТЮЗа в Новосибирске.

Наши победы головокружительны, изумительны. Хочется скорее домой, теперь уже виден конец. <…>

…Доехали благополучно и сразу прибыли на новую квартиру. <…> В общем город почти такой, каким я его оставил, уезжая.

Все пейзажи сохранились. Вот народу явно меньше. Пока бегаю, устраиваюсь, дома кавардак, живём, как на бивуаке, настроение что-то грустное!

Работать ещё не начал. Много приятных встреч, много горьких утрат. <…>

…15-го была премьера «Вишнёвого сада»* с торжественным заседанием. Говорят, спектакль скучный. Я на нём не был, валялся дома.

* «Вишнёвый сад» поставлен П. П. Гайдебуровым в 1940 г. Возобновление 1944 г. Л. С. Рудника

Город понемногу оживляется, чистится, чинится. Конечно, сделано ещё мало, но всё же живут здесь уже не по-блокадному.

Я тоже отремонтировал жильё и в бытовом отношении начал устраиваться. Всё бы хорошо, кабы не болезнь.

В театрах народу полно, билеты нарасхват. У Елисеева открылся коммерческий магазин. Народ ломится. Открылся ЦПКиО на Елагином.

Погода жаркая, душная, прямо дышать нечем. <…>

…Ей-богу, я не такая возмутительная свинья, как это выглядит. Весь июль и начало августа я чувствовал себя очень плохо, лежал пластом и почти не выходил из дома. Летом я выпускал «Офицера флота»*, и на репетиции и с них домой возили на машине, как дистрофика. <…>

* «Офицер флота» А. Крона. Режиссёры А. Пергамент и Т. Сойникова.

Сейчас мне немного лучше, и я начал понемногу рисовать. А уже все сроки со своей болезнью пропустил!

Рисую «Пиковую даму»*, что очень соответствует моему мрачному настроению. Поэтому рисую очень искренне. Но когда я соображаю, как мало осталось времени и сколько ещё нужно сделать, прихожу в ужас. <…>

* «Пиковая дама» вышла в 1946 г.

На Невском зажигали электричество. Очень красиво, когда видишь, куда идти. <…>

Вступительная статья, публикация и комментарии Любови ОВЭС