Н. Гоголь. «Ревизор». Драматический театр им. И. С. Тургенева.
Режиссёр Борис Голубицкий

Сам Гоголь был неудовлетворен первыми сценическими воплощениями «Ревизора» («…Ревизор сыгран — и у меня на душе так смутно, так странно… Клянусь, никто не знает и не слышит моих страданий. Бог с ними со всеми; мне опротивела моя пьеса.») На протяжении нескольких лет он писал различного рода послесловия, в которых старался разъяснить суть комедии и своеобразие ее действующих лиц. И чем дальше, тем увереннее настаивал Гоголь на мистическом истолковании изображенного им мира. Гоголь утверждал, что в действительности несуществующий город — есть наш «душевный город», плуты-чиновники — «суть страсти в нём», а Хлестаков — «ветреная, светская, продажная, обманчивая совесть, а наша истинная, проснувшаяся совесть — подлинный Ревизор.»

Такого рода указания — плохая подсказка для постановщиков. Отечественный театр, невзирая на указания Гоголя, играл комедию по-своему. Не разгадывая сложных загадок, актёры знали и играли ясного, смешного Гоголя погружённого в быт и нравы русской жизни. Знаменитый М. С. Щепкин не хотел отдавать автору даже Держиморды, тоже русского, слишком хорошо знакомого, совсем не мистического.

Многие зрители орловского «Ревизора» почувствовали, как трудно расставаться с устоявшимися представлениями. Хрестоматийную пружину пьесы — страх — режиссёр повернул иной стороной. Нет страха. Как нет его в нашей жизни. Кто сегодня и чего боится? Простой человек боится жулика и бандита. А боится ли кто-то воровать, брать взятки, убивать? Боится ли кто-то переступать границы нравственных или государственных законов? Нет такого страха, как нет и таких границ.

Представим теперь, что группа людей, не имеющих страха и совести, но имеющих деньги и власть, по вечерам собирается вместе. Падает снежок (снег, кстати, скромное открытие Б. Голубицкого. По той же самой укоренившейся традиции «Ревизор» игрался как «летняя» пьеса, тогда как автор обронил в тексте указание: Хлестаков приехал на Василия Египтянина), медленно движется поворотный круг, за столом при свечах компания. Пьяно, но уныло, как-то заученно, без души басит она известное: «В той степи-и глухой за-а-мерзал ямщик». Без паузы, без акцента, скороговоркой обрывает песню Городничий (П. Воробьёв): «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить пренеприятное известие. К нам едет ревизор». В ответ на эту реплику без привычного удивления, паники, страха собравшиеся начинают гадать: зачем? Может быть, война с турками готовится, и государю нужно выяснить, нет ли где измены? Война с турками — это уже абсурд, который рождается в помутнённой голове. Но в этой нелепой фразе скрыт ключ к расшифровке концепции спектакля. Абсурд станет его двигательной пружиной, вывернутость привычного — его логикой. И по ходу спектакля нелепости множатся, создавая к концу какофонию абсурда.

Первой «ласточкой» этого сюрреалистического мира возникнет на сцене Почтмейстер (С. Коленов) — по словам Гоголя, «простодушный до наивности человек, глядящий на жизнь, как на собрание интересных историй». Он принесет с собой нелепую отрешённость от реалий мира, нелепые конверты, в которых запечатлена жизнь чужая, но куда более интересная, чем его собственная.

Затем как бесы на сцену выпрыгнут Бобчинский и Добчинский (Мальцев и Большаков). С приходом Бобчинского и Добчинского зашатались, задвигались и поехали стены дома Городничего (в прямом и переносном смысле). Их появлению будет предшествовать громкий музыкальный удар и затем разом в двух местах: высоко под крышей и внизу у кулисы — явятся две зловещие фигуры в цилиндрах. Гоголевские персонажи жалки и смешны. В спектакле они ещё и зловещи. Рядом с суетливостью — напористая речь, быстрый ненавидящий взгляд, от которого страшновато становится.

Виновник несчастий, разрушитель покоя — Иван Александрович Хлестаков. (Талантливая работа Андрея Царькова замечательна и сама по себе. Но если учесть, что это его первая главная роль, что до сих пор были только эпизоды в течение нескольких лет, то понимаешь, какой огромный труд стоит за таким необычным Хлестаковым.) Хлестаков в спектакле — мелкий бес, то есть бес самый опасный, потому что искушает нас с утра до ночи. Но поскольку натурального беса никто не видел, а Хлестаков — своеобразная его квинтэссенция, то Царьков на сцене — взрывоопасный энергетический сгусток. Многих я видела сценических Хлестаковых: А. Миронова, О. Басилашвили, В. Соломина. Это была виртуозная игра мастеров, но всегда с попыткой внутреннего углубления. Доверив эту роль не актёрской опытности, а актёрской наивности, режиссёр выиграл, и впервые, пожалуй, на русской сцене выполнил просьбу драматурга, показал в Хлестакове — «ветренную, продажную, обманчивую совесть». Уже одно решение этой труднейшей сценической задачи — многого стоит.

Наш Хлестаков — это последний, сильно отставший бесёнок из свиты Воланда. Запыхавшийся, он прибежал, когда порок укоренился, пришёл, чтобы лишить разума тех, кто поверил в мифическую силу порока. Он никчёмен, но дьявольски активен. Его отъезд через люк вниз, в преисподнюю, напоминает временное отступление.

Под напором бессмысленной, в никуда направленной, но фантасмагорической энергии Хлестакова, реальный мир — с бутылочкой доброй водки, с хорошей песней — превращается в мир ирреальный. Земляника (А. Магдалинин) приносит «досье» на «приятелей», но вместо толстой папки с бумагами достаёт мешочек с какими- то то ли стекляшками, то ли камешками и предлагает Хлестакову всмотреться в запечатлённые там лица. Анна Андреевна кличет Мишку, а прибегает всклокоченная девка. А в то мгновение, когда Городничий достигает наивысшего торжества (ещё бы, дочь выходит замуж за такого человека) закачалась и съехала на землю крыша. Снежок падает мягко неназойливо. И от этого снега, «съехавшей крыши» за спиной, от пустоты вокруг них — веет чем-то грустным и тоскливым. И вспоминается снова Гоголь: «И непонятною тоскою уже загорелась земля, черствее и черствее становится жизнь; всё мельчает и мелеет, и возрастает только в виду всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днём неизмеримейшего роста. Всё глухо, могила повсюду. Боже! Пусто и страшно становится в твоём мире!»

Начиная с этой сцены, комедия неожиданно превращается в драму. За спиной Городничего маленькая сценка, которая вместе с балкончиком так напоминает старинный вертеп, где разыгрывались библейские сюжеты с чертями и ангелами. На этой сцене шумно, пёстро, суетятся жители осмеянного города, а Городничий уже ничего этого не видит. Суть этой драмы — в прозрении. И не только по поводу оплошности с Хлестаковым. Страдания Городничего — это страдания человека, который внезапно понял, как он устарел, как нелеп, как никчёмен. Не преувеличивая нравственного преображения Антона Антоновича Сквозник-Дмухановского, скажем, что не совесть тут заговорила, а ощущение того, что жизнь настала иная, более энергичная, дерзкая, пугающая, а он, обманувший трёх губернаторов — её вчерашний день. Две немые сцены, которые как вспышки фиксируют оцепенение всех присутствующих — более всего напоминают озарения самого Городничего. Наивно верить в исправление порока. Но загадка русской души и в том, что, дойдя до роковой черты грехопадения, человек неосознанно начинает тянуться к свету.

Финал «Ревизора» — это крах, за которым неизбежно должно возникнуть что-то другое. Другое придут создавать другие люди, потому что эти оставили после себя пепелище.