Четыре года назад у Евгения Колобова не было ни готовых спектаклей, ни громкого театрального имени, ни помещения. Дирижёр мог предложить труппе только свои любовь к музыке, профессионализм, трудолюбие.

Теперь перед нами театр, сделавший три эти качества символами своей веры. Без всякой скидки на недобрые к искусству времена. Сегодня «Новая опера» — это культ музыки, вкус к театральным решениям, дух творчества. Достаточно посмотреть, как непохожи между собой спектакли театра.

«Руслана и Людмилу» наши гости играли в Большом зале Филармонии. Точнее, разыграли — такого представления Большой зал, кажется, ещё не видел. Оркестр в «Руслане» сидит углом, оставляя часть сцены свободной для действия. По хорам расхаживают сказочные герои в театральных костюмах. Баян вещает свои пророчества, прислонившись к ступеньке перед сценой. Ратмир томится любовной негой, гуляя по проходу. При этом никто из певцов не смотрит на дирижёра — он просто не попадает в поле их зрения. Но это ещё не всё. Опера Глинки сократилась здесь ровно наполовину. Увертюра, венчая обновлённую композицию, звучит в финале. А фантазия и юмор режиссёра Станислава Митина вывели на сцену настоящего карлика Черномора. Он гордо восседает на троне во время своего знаменитого марша, «иногда подходит к дирижёру и даёт ему указания, забавно приплясывает под переливы колокольчиков, а в конце от души пожимает маэстро руку.

Евгений Колобов: Меня часто упрекают в том, что я хулиганю, уродую музыку, что у меня мания величия — весь «Руслан» я стою на сцене. Но не надо забывать: у нас просто нет оркестровой ямы, как и вообще нет своего дома. Кроме того, мы не озвучиваем ноты — это не может быть задачей театра, — а предлагаем своё видение ситуаций и своё представление о музыке. Я не ориентируюсь на традиции. Я предпочитаю сам традиции создавать и сам их разрушать.

Несмотря на разрушенные традиции, одно у Колобова всегда незыблемо — исполнительская культура. Певцами осознаны каждая нота и каждое слово. Им ясны перспектива действия, логика музыкального развития. От этого слушать арии-монологи Людмилы (М. Жукова), Финна (М. Гареев), Фарлафа (Т. Мартиросян), Гориславы (Е. Зеленская), Ратмира (Е. Свечникова) совсем не скучно. Пожалуй, лишь А. Морозов (Руслан), воспитанный иной театральной школой, не обладает психологической подвижностью своих коллег. Замечательны ансамбли «Руслана», смысл которых — в красоте сплетения музыкальных линий, а не в перекрикивании партнёра. Оркестр Евгения Колобова расцветает всем многообразием тембров. Он то помогает реализовать невидимые в полуконцертном исполнении образы, например, выигрывая конский топот, фанфары и как бы торопя героев в погоню, то сам осуществляет действие — в сцене боя Руслана и Карлы. Марш Черномора с тонкой колористической вязью и Увертюра — лёгкая, чётко артикулированная, устремлённая ввысь, стали музыкальными вершинами этого «Руслана». Основной нюанс здесь — меццо-пиано. Никакой суеты. Каждый музыкант имеет возможность услышать себя в общем ансамбле и насладиться музыкой. Иногда Колобов не дирижирует вовсе — его присутствия и сыгранности оркестра оказывается достаточно.

Евгений Колобов: Все люди на сцене — профессиональные музыканты. Если они будут слушать музыку, то и без дирижёра вступят вовремя. И, кстати, вокал у нас — не элитарный элемент в опере, а один из голосов музыки. В нашем театре есть правило: сначала любить музыку, а уже потом свой голос. И ещё один принцип очень важен для артистов театра — нет музыки выше, чем тишина. Это мы вычитали у Осипа Мандельштама и стараемся воплотить в своей работе.

Музыка — из тишины. Музыка, где крик души может быть очень тихим. Такими предстали в исполнении солистов и оркестра театра романсы Чайковского (оркестровка Е. Колобова) — второй вечер в Большом зале Филармонии. Обрамлённые заунывной тоской «Осенней песни», сложенные в сюжет о несостоявшейся любви, романсы ведут от юношеских надежд через отчаяние к трагическому приятию одиночества. Среди шести певцов, занятых в этой композиции, особенно заметны М. Гареев с его романтическим порывом «Средь шумного бала» и Е. Зеленская — её трепетная интонация в «Лишь ты один» и «Ночи безумные».

«Херувимская песнь» из Литургии Чайковского, также включённая в концерт и спетая хором, просветлила унылое, безрадостное звучание этого цикла.

Вообще, хор (хормейстеры Н. Попович и С. Лысенко) — один из лучших певцов-актёров театра «Новая опера». Он имеет свой голос-тембр, общую для всех манеру звуковедения. Хористы — в лучших традициях театра — приучены слушать себя, соседа, творимую музыку. Хор может быть очень мощным, как в «Иоанне Дамаскине» Танеева, где в сложных полифонических кусках, в быстром темпе, в сумятице форте не утеряна графическая ясность музыкальной мысли. Он может быть поэтической душой спектакля, как в «Марии Стюарт» Доницетти, где хор — единый сострадающий герой. Своей мягкой кантиленой он умиротворяет и обречённую героиню, и зал.

Евгений Колобов: В «Марии Стюарт» у нас сокращённая двухактная композиция. И переделан финал. Аккорды в конце у Доницетти — дань форме. А у меня заканчивается открыто трагически. Дирижёр сродни переводчику в поэзии. Он переводчик музыки. И немножко тоже автор. Я не люблю дирижёрского академизма. Большой театр, Мариинский не мыслят современными категориями, существуют как история. Меня же интересует в театре живой, сегодняшний человек.

Сценографическое решение «Марии Стюарт», показанной в Музыкальном театре Консерватории, строго и благородно (художник А. Коженкова). Золото дворцовых арок, утопленных в бархатной черноте пространства, лишь намекает на королевскую роскошь. Зато по обеим сторонам сцены стоят музыкальные инструменты. Слева арфа. Справа литавры. Вынесенные из оркестра, оживлённые звуками, они символизируют театральную идею: не историческая и бытовая достоверность, а выраженные музыкой отношения героев дороги театру.

Мелодическая выразительность Доницетти великолепна, она — источник красоты. Красота, способная врачевать растревоженные души, содержательна сама по себе. И пусть стилистические приёмы у Доницетти иногда повторяются, пусть монологических сцен в опере больше, чем действенных, все мелодии серьёзны в подаче и изысканно элегантны. Каждой теме найдены свои штрихи, оттенки, характер интонации. Потому — ни одного общего места. Ни одного назойливо повторенного фрагмента. Все герои — индивидуальности. Страдания каждого ясны. Мотивы поведения очевидны. Итальянский усвоен, поэтому органичен. А над всем — благоговейное отношение к романтической опере Италии. К музыке бельканто. К вокальной фразе. И красива в своём трагизме финальная сцена: оркестровый удар, как удар гильотины, и возгорающаяся алым светом фигура Марии в чёрном провале сцены.

Оркестр «Марии Стюарт» — равноправный участник событий. Актёр. Самый действенный из всех образов спектакля. А сам Евгений Колобов выступает не только дирижёром, но и режиссёром этой звуками явленной драмы.

Можно спорить с оркестровкой некоторых романсов Чайковского — то прелестной в необычных сочетаниях инструментов, то слишком грузной для камерной лирики. Можно заметить, что певцам иногда не хватает настоящей вокальной свободы — в труппе много студенческой молодёжи, и руководство правильно делает, ведя её от музыки к вокалу, ибо обратный путь — тупиковый. Однако бесспорно то, что «Новая опера» — это театр живой мысли, живых звуков и живого актёра. Это тот оперный театр, в который хочется прийти ещё раз