И. Шприц. «Не верь, не бойся, не проси». Театр «Приют комедианта».
Режиссёр Юрий Томошевский

Современных пьес сегодня на театральной афише всё меньше и меньше.

Современная пьеса либо повествует о делах давно минувших дней («Дело корнета О-ва», «За зеркалом», «Газета „Русский инвалид“ за 18 июля» — называю самые репертуарные, заставляющие вспомнить давнюю миниатюру Жванецкого, — «Всё ещё плохо получаются графы и князья…»), либо о набившей оскомину действительности с её социально-политическими страстями (тут и назвать-то нечего, подобная постперестроечная драматургия просто исключена в сегодняшней афише). Невозможно представить постановку «из современной жизни» — эта самая жизнь меняется день ото дня, и спектакль обречён устареть ещё до выхода к зрителю.

Игорь Шприц, петербургский автор нескольких пьес, впервые поставленный в родном городе, счастливо избежал этих опасностей. Его драма — на тему абсолютно вечную. О Мужчине и Женщине. Немногочисленные реалии сегодняшнего социума, увы, режут слух. Но в целом история И. Шприца — камерная во всех отношениях. Потому что Мужчина в ней — Узник, то есть заключённый камеры предварительного следствия. А Женщина — Стражница, то есть — служащая тюремной охраны. И это не очередная вариация из жизни «Архипелага…» — вопросы Права в постановке не рассматриваются. Отношениям Человека и Государства (продолжающим оставаться актуальными) драматург и театр предпочли отношения Мужчины и Женщины. Которые назвать актуальными как-то рука не подымается.

И то, что Мужчина и Женщина выполняют свои социально-определённые, априорно конфликтные функции Заключённого и Надзирательницы, не уходит на задний план, но переводится в план вечного конфликта Его и Её. За исключением тех самых коробящих слух подробностей следственного дела (к счастью, единичных) — что-то про рэкет, про неудачную коммерцию… — эта история могла бы происходить в любое время, в любой социальной действительности. Это не мелодрама на тему «Тюремный романс» — тут над всем властвует Предопределённость. Мужчина как Узник (в принципе) и Женщина как Охранница (тоже в принципе), конечно, выходят за рамки, ограниченные тюремными стенами. Их любовная история (а если встречаются Он и Она — пусть даже по разные стороны зарешёченного окошечка, то, разумеется, предстоит печальнейшая повесть на свете) — история о том, что в любви, как в тюрьме (а не наоборот!): один всегда Узник, а другой всегда Охрана. И ничем хорошим этот конфликт кончиться не может. Такова любовь. А тюремная камера — лишь драматически остроумный ход для сгущения этого вечного сюжета до размера одиночной камеры.

Разумеется, Наталья Иноземцева и Олег Мельник играют как раз конкретную жизненную ситуацию, а не абстрактные понятия. Но они играют её психологически весьма подробно, а бытовые детали, ситуации, не работающие на психологическое движение сюжета (как-то: условия содержания под стражей, ход следственного дела и пр.) незаметно микшируют. Тем самым подчеркивая, что в Ней и в Нём нас более интересуют отношения, определённые их полом, а менее — их социальной функцией, которая как раз от пола и не зависит (не случаен этот драматургический перевёртыш: надзирательница-женщина и заключённый-мужчина. Обратное как раз бы напрашивалось само и потому отвергнуто.) Он и Она переживут все любовные перипетии — равнодушие, неприязнь, ненависть, ревность, страсть, нежность, взаимная необходимость — сосредоточенные в условиях предварительного заключения. А когда подследственному герою начнёт светить освобождение (за недоказанностью, вроде бы… не суть важно!), и пребывание в стенах Тюрьмы-Любви подойдёт к концу (следствие закончено, забудьте…) — как заканчивается рано или поздно вообще всё, то Любовь не согласится с таким исходом и не отпустит узника на свободу.

Финал у повести будет, как известно, печален. И этот анхэппи-энд, конечно, предопределён. Потому что любовь в принципе безысходна. И срок заключения в ней — пожизненный.